Эгоист - Джордж Мередит

— Быть может, я и не очень разбираюсь в психологии, — сказал сэр Уилоби, задетый ее прохладной похвалой. К мельчайшим градациям тона он был не менее чувствителен, чем к амплитуде колебания ресниц: в кем как бы жила своя, постоянная мелодия, и всякий звук, который не попадал ей в унисон, резал ему ухо, как диссонанс. Носителю подобной мелодии камертона не требуется. — Как здоровье вашего отца? Ему как будто легче эти дни?

— Сегодня утром, когда я его навещала, он ни на что не жаловался. С ним моя кузина Эмилия, она превосходная сиделка.

— Мне кажется, что Вернон ему по душе.

— Он относится к мистеру Уитфорду с величайшим уважением.

— А вы?

— Я тоже.

— Ну что ж, лучшей основы и не надо. Я хотел бы, чтобы самые дорогие моему сердцу друзья начинали именно с этого. Я не очень-то верю в стремительные браки, заключаемые очертя голову!.. Что о них сказать? Красноречивее всего говорит неминуемый их финал! Способности Вернона в самом деле заслуживают уважения. Его беда — застенчивость. Он, вероятно, смущается тем, что не капиталист! Казалось бы, он мог обратиться ко мне. Мой кошелек всегда открыт.

— О да, сэр Уилоби! — сказала Летиция с воодушевлением, ибо он славился своей благотворительностью.

Упившись взглядом, который сопровождал это восклицание, сэр Уилоби продолжал:

— Жалованье Вернона тотчас увеличится соответственно его новому положению. Ах, уж эти мне деньги! Впрочем, так на свете заведено. К счастью, я унаследовал деловую жилку своих предков и не имею склонности к мотовству. А Вернон мог бы достичь в пятьдесят раз большего, если бы с ним рядом был человек, способный оценить его достоинства и глядеть сквозь пальцы на его маленькие слабости. Впрочем, слабости его довольно заметны, даром что маленькие. Он давно уже знает о моем замысле, осуществление которого, однако, могло бы заставить меня пуститься еще в одно кругосветное путешествие, хоть я и домосед по натуре… Постойте, когда же это началась наша дружба? Помнится, мы были еще детьми… давным-давно…

— Мне пошел тридцатый год, — сказала Летиция.

Уязвленный ее бестактностью, — это было все равно как если бы дама (а в истории такие случаи бывали), по рассеянности или в состоянии аффекта, с интимностью, убивающей всякую поэзию, позволила себе снять парик в присутствии друга, — сэр Уилоби отомстил Летиции, дав ей понять, что она и не выглядит моложе своих лет.

— Талант, — произнес он, — не знает морщин.

Нельзя сказать, чтобы это был самый изысканный комплимент, какой ему доводилось произносить. Но ему причинили боль, а сразу оправиться от боли он не умел. Удар был тем чувствительнее, что пришелся в минуту, когда сэр Уилоби пребывал в состоянии душевной разнеженности. Он мог бы и сам прекрасно рассчитать возраст своей подруги. Его расстроило бесстыдство, с каким она о нем объявила. Оно заглушало сочные флейтовые рулады его песни.

Он взглянул на громоздкие золотые часы на камине и предложил прогуляться по газону перед обедом. Летиция собрала свое вышиванье и сложила его в коробку.

— Как правило, — сказал он, — сочинительницы не увлекаются рукоделием.

— Что же, — сказала она, — я готова отказаться, если нужно, либо от пера, либо от иглы, лишь бы не быть исключением из правила.

Сэр Уилоби вымучил из себя любезный каламбур, назвав ее поистине исключительной личностью, но тут же поморщился: в его комплименте, как в случайном аккорде, взятом рассеянной рукой органиста, не было никакого лада. Впрочем, своим замечанием Летиция помогла рассеять некоторые опасения — брак тридцатилетней женщины с его кузеном Верноном уже не представлялся ему такой катастрофой. И теперь, прогуливаясь по газону и поглядывая время от времени на окно, за которым его Клара беседовала с Верноном, он занимался приведением своих чувств в гармонию с планами, рассчитанными на его будущее благоденствие, — этот процесс именуется у музыкантов настройкой: полная гармония еще не достигнута, но близка. Мы ведь не ангелы, у которых цитра всегда настроена в лад небесному хору. Мы простые смертные и достигаем небесной гармонии с трудом, ценою страдания. Какая-то доза страдания была необходима и сэру Уилоби, хотя бы для того, чтобы оценить благородство собственных намерений. И он почувствовал, как в нем снова шевельнулась нежность к Летиции. «Такая жена была бы незаменима как собеседница», — подумал он. И эту-то незаменимую жену он дарил своему кузену!

Однако, судя по длительности переговоров между его Кларой и Верноном, кузена его приходилось еще уламывать принять этот драгоценный дар!

Глава пятнадцатая

Ни Клара, ни Вернон не явились ко второму завтраку. Доктор Мидлтон беседовал с мисс Дейл об античной поэзии с добродушием великана, который с камешка на камешек переносит ребенка через бурный поток и этим вводит в заблуждение непосвященных: те видят, что ребенок благополучно добрался до берега, и полагают, что он самостоятельно одолел этот трудный брод. Сэр Уилоби испытывал гордость за Летицию; тем более важным представлялось ему довести задуманное до конца, покуда у него еще не ослабла решимость принести эту жертву. Он рассчитывал покончить все с помощью двух-трех слов, которыми намеревался оглушить Вернона перед обедом. Кларина мольба о свободе, — свободе от него?! — разумеется, ранила его самолюбие. Но главное — она посеяла в его душе смутную тревогу.

Мисс Изабел вышла и через минуту вернулась.

— Они говорят, что не хотят есть, — сказала она.

— Следовательно, можно их не ждать, — сказал сэр Уилоби.

— Она плакала, — сказала ему мисс Изабел вполголоса.

— Какое ребячество! — произнес он.

Обе тетушки покинули столовую одновременно. Доктор Мидлтон предложил мисс Дейл продолжить в библиотеке разговор, начатый за столом. Сэр Уилоби возобновил свою прогулку по газону и всякий раз на повороте бросал взгляд на окно Западной комнаты. Наконец нетерпение заставило его заглянуть в самое окно. Комната оказалась пустой.

Клара и Вернон так и не появлялись. Перед самым обедом камеристка мисс Мидлтон объявила тетушкам сэра Уилоби, что у ее хозяйки разыгралась мигрень и она вынуждена лечь в постель. Юный Кросджей принес от Вернона весточку (несколько запоздалую по причине птичьих гнезд, попадавшихся на пути гонца), в которой тот сообщал, что отправился пешком к доктору Корни, и просил не ждать его к обеду.

Сэр Уилоби послал своей невесте записку, в которой выражал ей соболезнование. Ему было трудно сосредоточиться на привычных темах разговора. Он был устроен наподобие колокола, исполненного собственного звона. Малейшая неприятность, словцо, оброненное невзначай, — и он терял душевный покой. А так как неприятности и реплики не совсем лестного свойства встречаются на каждом шагу, сэру Уилоби постоянно приходилось прибегать за противоядием к своей поклоннице. Но на этот раз, когда он особенно остро ощущал в ней нужду, она ничем не отозвалась на его немой призыв. Преподобный доктор заворожил мисс Дейл. Сэр Уилоби так нигде и не нашел утешения — ни извне, ни в глубинах собственной души. Для общего разговора он довольствовался обычными темами английского джентльмена: лошади, собаки, дичь, охота, любовные интриги, сплетни, политика и вино; он умел также снисходить к дамским пустякам и понимал толк в рискованном анекдоте. Но какое ему было дело до афинского театра и девушки, которая сводила с ума древнегреческих театралов своей искусной имитацией соловья, играя на флейте за кулисами? Он не мог понять, что кроется за внезапно пробудившимся у мисс Дейл горячим интересом к античности, и смутно подозревал какие-то тайные мотивы. К тому же древние, как известно, не особенно считались с приличием: они не писали для дам, как то делают, по нашему настоянию, современные сочинители. Один раз во время обеда сэр Уилоби рискнул перебить доктора Мидлтона:

— Я полагаю, что мисс Дейл ничего не потеряет, если ограничится современным изданием древних писателей.

— Замечание, достойное читателя, изучавшего античную мифологию по английской хрестоматии, — сказал доктор Мидлтон.

— Согласитесь, сударь, что театр как-никак — детище климата.

— Да, сударь, если считать, что и остроумие тоже продукт климата.

— Вы не находите, что у нас остроумие выращивается как бы искусственно, и то не всегда удачно? — спросила мисс Дейл, обращаясь к доктору Мидлтону и игнорируя сэра Уилоби, словно тот был всего лишь помехой, на время прервавшей плавное течение их диалога.

Мисс Эленор и мисс Изабелл, прилежно внимавшие ученой беседе, решили прийти на помощь к сэру Уилоби, но их усилия только усугубили его раздражение — разве можно вести разговор на общие темы с тетушками, проживающими с вами под одной кровлей? Сэру Уилоби пришло в голову, что ему не слишком повезло с будущим тестем, что ученые — вообще народ невежливый, что молодые и не совсем молодые женщины рады преклоняться перед авторитетами, на каком бы поприще эти авторитеты ни подвизались, и готовы, на худой конец, увлечься даже ученым — для разнообразия. И он подумал, что было бы не худо, пока у него гостит доктор, задать серию званых обедов, пригласив друзей — предпочтительно дам, умеющих ценить по достоинству его самого. Наверху Клара с ее мигренью, внизу доктор с его бестактностью — все это вызывало у него инстинктивную тревогу, предчувствие надвигающейся беды. В воздухе пахло грозой. Сэру Уилоби, впрочем, удалось почерпнуть кое-какие сведения, которые обещали пригодиться ему в будущем: вино оказалось магической темой, способной отвлечь доктора даже от его древних поэтов. Между гостем и хозяином обнаружилась поразительная общность вкусов и взглядов на вина различных марок. Они разжигали друг друга, называя то один, то другой год, славный особенно ценным сбором. Сэр Уилоби был даже вынужден задержаться вдали от дам дольше обычного, о чем он искренне сожалел. Вот уж не чаял он попасть в такое положение, при котором придется жертвовать своей галантностью, — и все ради того, чтобы получше разведать слабости некоего ученого старика!