Сталин и писатели Книга третья - Бенедикт Сарнов

Биограф Шолохова В. Осипов касается этой темы вскользь, одной фразой, как всегда у него, не столько оправдывающей, сколько возвышающей героя его повествования:

► ...Принимает участие в подготовке тематического — о казачестве — выпуска популярного журнала «СССР на стройке». И стойко сносит злоумышленные слухи и сплетни о себе, что стал любовником жены самого Ежова — Евгении Соломоновны Хаютиной.

Две эти фразы состыкованы по принципу «в огороде бузина, а в Киеве дядька», и складывается впечатление, что нелепая и бессмысленная эта «состыковка» говорит только лишь о литературной неумелости автора. Что правда, то правда: литературная неумелость и даже беспомощность автора этой неуклюжей конструкции очевидна. Но при всем при том между этими двумя, как будто никак не связанными меж собой фактами (тем, что Шолохов «принимает участие в подготовке тематического выпуска журнала «СССР на стройке», и тем, что он «стойко сносит слухи и сплетни о себе, что стал любовником жены Ежова») действительно существует некоторая связь.

Дело в том, что жена Ежова в это время была редактором журнала «СССР на стройке», а Шолохов действительно был ее любовником.

У Евгении Соломоновны Хаютиной до того, как она стала женой Ежова, было несколько фамилий. Девичья ее фамилия была Фейгенберг. Родилась она в 1904 году в Гомеле. Там же в юном возрасте вышла замуж за Лазаря Хаютина. Но скоро с ним развелась и стала женой журналиста и дипломата Александра Гладуна, обретя таким образом еще одну фамилию. С сентября 1926 года они с Гладуном жили в Лондоне, но в мае 1927-го после разрыва дипломатических отношений между Лондоном и Москвой были высланы из Великобритании. Гладун вернулся в Москву, а Евгения некоторое время еще оставалась за границей — работала машинисткой в советском торгпредстве в Берлине. (Там, кстати, она познакомилась с Бабелем, с которым у нее тогда же завязался роман.) Но в Берлине она задержалась ненадолго. Вскоре вернулась в Москву, в дом мужа. И тогда же познакомилась с Ежовым.

В 1930 году Ежов женился на Евгении (уже не Хаютиной, а Гладун), и она стала Евгенией Ежовой.

Арестованный в 1938 году Гладун на допросе показал:

► Она называла Ежова восходящей звездой, и поэтому ей было выгоднее быть с ним, чем со мной.

Став женой Ежова, она первое время работала машинисткой в «Крестьянской газете», редактором которой был Семен Урицкий. Урицкий (с которым у нее тоже был роман — дама была любвеобильная) освободил ее от обязанностей машинистки и сделал журналисткой. Так стала она редактором журнала «СССР на стройке». Не главным, конечно. (Пост главного редактора этого журнала последовательно занимали Урицкий, Пятаков, Межлаук, Косарев.)

Благодаря журналу у Евгении завязались литературные знакомства и связи, и со временем у нее дома возник своего рода салон.

Впрочем, некоторые литературные знакомства у нее сохранились еще с более ранних, одесских времен. Скорее всего именно там, в Одессе, а не в Берлине впервые встретилась она и с Бабелем.

Об этом я слышал от С.И. Липкина, которому однажды тоже случилось побывать в том ежовском салоне.

Собственно, салона тогда еще не было. Салон возник позже. А это был, если можно так выразиться, эмбрион будущего салона.

Юного Липкина туда затащил его старший товарищ — Багрицкий.

Его рассказ об этом я слышал не однажды. Но не стану пересказывать его своими словами, поскольку однажды Семен Израилевич решил этому своему устному рассказу придать литературную форму — точную и строгую, хоть и стихотворную.

Нет, правильнее было бы выразиться иначе: не «хоть и стихотворную», а точную и строгую именно потому, что стихотворную:

Мы направлялись в гости. Он с собойВзял и меня, чтоб одному домой

Не возвращаться в стуже долгой ночи.Он ликовал: «Путиловский рабочий,

Как говорится, парень от станка,Работает инструктором Цека.

Жена — бабец что надо, одесситка,Моя приятельница»... Вот калитка

И с мезонином деревянный дом.Они в хоромах стали жить потом...

Сама хозяйка нам открыла дверь.Что в отошедшем вижу я теперь?

Авторитарную непринужденность;Ее шифоновое платье; склонность,

Однако, там, где нужно, к полноте;При этом ноги тонкие; и те

Глаза, что нравились великороссам —Тем выдвиженцам кряжистым, курносым;

На слишком выпуклой груди янтарь;Партийно-артистический словарь...

Нам приготовили домашний стол.Был лишь один нерусский разносол —

Со шкваркой редька. И лафитник с горькойБыл позлащен внутри лимонной коркой,

И смех, и «я люблю лесную глушь»,И как-то странно появился муж, —

Как будто ниоткуда, не из двери.Воображенье или суеверье?

Он был урод. Он был колдун-урод!Почти что карлик. Был наполнен рот

Несхожими зубами — будто в разныхРтах реквизированными. Приказных

Снабжали, вероятно, в старинуГлазами из такой слюды. К окну

Он резко подошел и к нам спиноюЗачем-то постоял перед ночною

Безмолвной тьмой, придвинув лоб к стеклу,И, повернувшись, пригласил к столу.

Тост произнес. «Так, значит, мы соседи», —И перестал участвовать в беседе.

Поэт с хозяйкой вспоминали юг,«Зеленой лампы» одаренный круг,

Потом он стал читать. Читал с подъемом,Со свистом, звоном, щелканьем и громом.

Хозяйка сделала глазами знак:Мол, восторгись. Хозяин-вурдалак

Сказал, вульгарно ставя ударенье:«Иметь было бы неплохо точку зренья:

Вы пограничник иль контрабандист?А стиль у вас, что говорить, речист».

Кто мог предположить, что мы в берлогеБесовской? Что уродец кривоногий,

Сей недоумок бедный сатана,В чьих рукавицах смерть заострена...

Этот портрет хозяина «салона» написан, конечно, не только по живым тогдашним впечатлениям. На тогдашние явно наложились более поздние, когда вчерашний путиловский рабочий, ставший инструктором ЦК, превратился в вурдалака, под взглядом которого покрывались холодным потом даже главные властители страны. Но меня этот стихотворный мемуар привлек портретом не хозяина, а — хозяйки. Дама, стало быть, была не только любвеобильная, но и литературная и к роли хозяйки литературного салона примеривалась давно.

Салон, — впрочем, уже не этот, а настоящий салон, который возник, когда из подмосковного деревянного дома с мезонином они переехали в каменные хоромы в центре столицы, — был не только литературный. Евгения Соломоновна привечала не только писателей, но и ученых, дипломатов, артистов. Постоянными гостями ее салона были Лев Кассиль, Самуил Маршак, Леонид Утесов, Михаил Кольцов, знаменитый полярный исследователь Отто Юльевич Шмидт, тогдашний наркоминдел Максим Литвинов.

Далеко не все из тех, кто был близок с Евгенией Ежовой, уцелели. Некоторые из них за эту близость к влиятельной и любвеобильной даме заплатили жизнью. Репрессирован был ее первый муж — Хаютин. Арестован и вскоре расстрелян второй — Гладун. Погибли в сталинских застенках Бабель, Михаил Кольцов и Иван Катаев. Погиб (тоже был расстрелян) и бывший комсомольский вожак Александр Косарев. У каждого из них, разумеется, было свое дело. (Косарев, например, проходил по так называемому «комсомольскому заговору».) Но каждому при этом инкриминировали и связь с женой Ежова. И у самого Ежова допрашивающие его следователи тоже почему-то с особым интересом выпытывали, кто из постоянных гостей его жены были ее любовниками. (Он назвал Бабеля, Шмидта и Косарева).

По этой же линии чекисты «разрабатывали» и Шолохова.

Компромат на Ежова (не только о политическом, но и бытовом его «разложении») собирался еще до его ареста. И описание растленного морального облика жены опального наркома в этих документах, разумеется, тоже заняло немалое место:

► ИЗ ЗАЯВЛЕНИЯ АРЕСТОВАННОГО

ДАГИНА И.Я.

БЫВШЕГО НАЧАЛЬНИКА 1 ОТДЕЛА

ГУГБ НКВД СССР

О ПОВЕДЕНИИ Н.И. ЕЖОВА