Человек Космоса - Генри Олди

Наверное, было бы стократ легче, если бы с сочувствием подошел кто-нибудь другой. Да кто угодно, кроме Большого! Аякс стоял, набычась, крупные капли пота текли по его лбу, и маленькие глазки лучились пониманием.

— Не вернешь, говорю. Полно горевать.

Да, Аякс. Не вернешь. Стрелы не вернешь. Клятвы не вернешь.

Зато я — вернусь.

Любой ценой.

Пожалуйста, Аякс. Не надо. Прошу тебя. Молю. Хочешь, на колени встану: если поможет. Вот и костер угас. Вот и пепел (влажный! сырой!..) собрали в урну. Унесли к месту будущего кургана. Вот и расходиться начали помаленьку. Косясь на доспех малыша, торжественно разложенный поверх бычьей шкуры. Зачем разложили? — А кто его знает! Просто так. Дабы все видели. Дабы в полной мере ощутили горечь утраты.

Не надо, Аякс!..

— Мое!!!

За миг до знакомого клича Одиссей еще надеялся.

Почему второй всегда жаждет стать первым? Последнему все равно: далеко, бессмысленно, зряшное дело — тянуться. Только пуп надорвешь. Последнему хорошо. Да и третьему, четвертому: прикинешь, молча пожмешь плечами. Не достать. Зато второму, ближайшему… В свое время могучий Аяксов отец, Теламон Эакид, родной брат Пелея-Счастливчика, полжизни провел в тени друга-соратника. Полжизни: второй после Геракла. Так и ушел в забвение: вторым.

Хоть и наречен был в честь Небодержателя[60], а не выдержал.

И вот снова: двоюродные братья. Лигерон Пелид — и Аякс Теламонид.

Первый ушел. Радуйся, новый первый!

— Мое!!!

…Почему никто не видит?! Ему ведь не доспех нужен. Ему преемственность нужна. Последний толчок. Последний рывок. Чтобы из человека-горы — в гору-человека. А там и просто: в гору. Вверх. Эй, вы! герои! — увидьте! поймите! вам же дано понимать… Чтобы рыжему безумцу не пришлось: делать. Откажите!

Да минет меня чаша сия…

И в третий раз, обвалом:

— Мое!!!

Сошлись пузырьки. Замерла пена: на краю. Вот-вот низринется. На угли. Костер еще только остывает. Еще светятся багряные искры, готовые полыхнуть в любой момент. Спасибо тебе, скука моя. Спасибо, родная. Холодная, как Аяксова рука. Могучая, как Аяксова рука. Утешительная — как она. Не оставляющая выбора, разящая наповал спокойным, тихим шепотом: «Надо…» — более властным, чем оглушительное: «Мое!!!»

Никому не позволено перейти границу. Цель оправдывает средства. И все-таки: я попробую.

Не убивать.

— Если корабль везет товары, а кормчий направляет судно, спасая его от рифов и мелей, от злых ветров и ураганов — кто достоин доли в будущей выручке? Корабль или кормчий?!

Сошлись пузырьки. Я не есть все, но я есть во всем. Словами, сказанными вполголоса. Произнесенными так, чтобы лица повернулись ко мне. Даже знатные троянцы-пленники, приведенные для пущего величия похорон, очнулись от горестного забытья.

Я — ребенок у предела.

Слушайте мой плач; слушайте мой смех.

Я — Одиссей, сын Лаэрта.

— Если бык тянет груженую повозку, а возница оберегает груз, выбирая безопасную дорогу, — кто достоин награды? Бык или возница?!

Все ближе и ближе. К краю. Не они — я.

Но это лучше, чем убивать.

— Если могучий Аякс Теламонид выносит из боя тело погибшего героя, а Одиссей Лаэртид крушит врагов, расчищая путь и оберегая могучего с его ношей, — кто достоин обрести доспех убитого?

Теперь выждать.

Пока зазубренные наконечники плотно зацепятся за каждого.

Пора.

— Я, Одиссей, сын Лаэрта, говорю пред вами, вожди: мое!

Мне не нужен доспех малыша. Совершенно. И все же: когда было единогласно решено отдать его в награду хитроумному Одиссею… Лук Аполлона, стрелы Геракла и доспех Ахилла: как я вам нравлюсь, Глубокоуважаемые? Туча и молния, лавр и дельфин, сова и олива — как?!

…боль и восторг: жгучая смесь.

Не смотри так, мой Старик. Отвернись.

Стемнело рано. Тучи плотно укрыли небо, закутав созвездия в шерстяную мантию. Серп месяца изредка рассекал тьму, чтобы высунуться рогатой бестией, вдохнуть свежего, напоенного морской прохладой воздуха — и вновь нырнуть под одеяло. Редкие костры светили чахло, задыхаясь. Далеко, в Идских предгорьях, надрывалась ночная птица: оплакивала сгоревший день.

У береговых скал, невидимый во мраке, ждал Калхант.

Время встречи.

— …они завидуют… все!.. я — самый сильный…

Наверное, если бы не это глухое бормотанье, Одиссей проскочил бы мимо.

— …Малыш… один малыш был… братик!.. убили. Теперь я… я вместо! Самый сильный… обманули… ничего…

Поблизости заворочалась, сойдя с ума, каменная глыба. Рыжий невольно попятился. Неужто кто-то из древних титанов исхитрился восстать из бездн Тартара?! Или родное безумие шутки шутит? Под тяжкой поступью явственно содрогнулась земля. И еще раз, ближе. Бледный серп месяца в очередной раз прорвался сквозь дыру в хламиде облаков, и Одиссей наконец увидел. Человек-гора приподнимал ногу для очередного шага. С бедер осыпался щебень; глаза у человека-горы были из мела. Белые, слепые. Шершавые валуны мускулов. Лишайник волос на предплечьях, грубо вытесанное лицо. В ущелье рта мечется пойманный ветер:

— …обманули… забрали… Мое! Они…

Не замечая Одиссея, человек-гора двигался в сторону центральных шатров.

— …Я их… всех! Я — сильный. Я самый… я всех… Убью. Хорошо будет. Трою возьму. Сам. Без них. Мешают только… обманули…

Рыжий оторопело глядел вслед уходящей во мрак горе. Пойманной рыбой, отчаянно билась одна-единственная мысль: «Надо было отдать ему проклятый доспех. Надо было отдать! Надо было…» Очнись! — велела скука. Приди в себя, глупец! Отдать — и что дальше?! Что изменилось бы?! Аякс всегда хотел быть первым. Когда погиб малыш, он им стал. Какая теперь разница: в доспехе, без?

— …Всех убью. Всех!.. Это они мне… не давали!.. Одиссей… Агамемнон… Диомед… и этот… как его… Всех убью!..

Второй сделался первым. Божество Силы требовало жертв.

Рука сама собой потянулась за луком. Вспыхнула уверенность: отравленная стрела также явится, только позови. Лишь в последний миг рыжему невероятным усилием удалось остановиться. Нет! Опомнись, Большой! Не заставляй меня делать это! Не вынуждай любить тебя так, как я любил малыша!..

— …убью…

И удаляющаяся дрожь земли.

Хорошо, Аякс. Попробуем иначе. У меня не получилось с доспехом. Я попытаюсь еще раз: не убивать. Шатер Менелая был уже близко, когда Одиссей догнал каменного мстителя. Забежал вперед. Встал на пути, загораживая дорогу. Черной тенью на фоне рыжего пламени костра.

Человек-гора врос в землю.

— Да, это я! Одиссей, сын Лаэрта! Ведь это я тебе нужен?

— …убью… обманул!..

Земля встала на дыбы. Если бы не привычка удерживать равновесие: на скользких бревнах, на качающейся скорлупке корабля, в «вороньем гнезде»… Одиссей увернулся от страшных объятий. Прыгнул в сторону, оглянулся: здесь ли Аякс? Не потерял ли врага из виду? А убедившись, легко и неторопливо, чтобы преследователь не отстал, побежал в темноту. Туда, где таились скалистые кручи Ройтейона.

Прочь от лагеря.

Несколько раз рыжий останавливался. Поджидал человека-гору, всем телом ощущая сотрясения тверди. Слыша приближающееся неразборчивое бормотанье:

— …трус… бежишь? Я самый сильный!.. Завидуете… все завидуете… мое…

Одиссей бежал долго. Огни лагеря давно исчезли за утесами. Месяц утонул в тучах. А за спиной по-прежнему тряслась земля под шагами новорожденного титана. Этот не отступится. Скорее уж быстроногий сын Лаэрта упадет без сил, чем человек-гора оставит преследование.

— …убью… всех!.. обманули…

Каким чудом Одиссей не наступил ни на одну из коровьих лепешек, щедро разбросанных по лугу, он и сам не знал. Повезло, наверное. Вспомнился давешний сон: бег по смутной дороге, надрыв безумного состязания, а весь путь завален бычьим дерьмом, и очень важно обогнуть, не поскользнуться…

Сразу пришло: здесь.

Рыжий остановился.

Вокруг простиралось пастбище. Сгустками тьмы, более густой, чем ночь, угадывались туши спящих коров и быков.

— …Мое… догоню…

Трясется земля.

Грудь престарелой блудницы во время противоестественного соития.

Я умел быть очень убедительным. Научился. Когда я говорил, хотелось верить. Все же лучше, чем стрелять…

— Я здесь, Аякс. Одиссей, сын Лаэрта. Мы все перед тобой: Диомед, братья-Атриды, Нестор… Все, кто мешал тебе. Обманывал тебя. Не давал стать первым. Смотри: это мы!