Александр I - Александр Николаевич Архангельский

подчиненная единой воле и организованная в целостную систему. В военных поселениях год от года станут разрастаться автономные производства и службы; питейные заведения, подконтрольные государству, в округе будут закрываться и откроются свои, доход от которых поступит в «поселенский» бюджет. (То есть держава поделится с поселениями монополией на продажу спиртных напитков – естественно, без всяких откупов; Державин до этих времен не дожил, иначе бы он огорчился.)

Общественный капитал станет расти как на дрожжах, поскольку за дневную работу поселянам будут платить 25 копеек ассигнациями в день (при обычной норме от 50 копеек до рубля). Это во-первых; во-вторых же, в «расходную смету» не включат стоимость отведенных под поселения земель и лесов. Каждое поселение получит свой общественный магазин, своего кирпичного мастера, своих повивальных бабок; одна изба в селе обязательно будет выделена под школу; после 1818 года в каждом полку заведут свой конный завод; ежегодно двух кантонистов будут отправлять на обучение архитектурному искусству, чтобы не нуждаться в привлечении людей со стороны. (Тем более что в военных поселениях воцарится единообразие, ибо прежние дома уничтожат и построят новые, чем достигнут не только чистоты архитектурного облика, но и чистоты замысла.)

Продумают и организацию семейной жизни.

Ко всем «поселенным» солдатам будут вытребованы жены, где бы те ни находились и независимо от того, желают ли солдаты восстанавливать супружеские отношения. (За время службы многие семьи практически распадались, если не церковно, то граждански.) Добронравие предпишут указом; холостую жизнь не благословят, и потому в назначенный день в шапку будут бросать имена «женихов» и «невест», записочки вынимать, жребий оглашать, под венец вести.

Автономной будет сама система экономических отношений, а не только внутреннее устройство военных поселений. В пределах округов уничтожится чересполосность и частная собственность на землю; если же учесть крайнюю степень обобществленности строя поселенской жизни, то непрямая аналогия с будущими колхозами напрашивается сама собою.

Естественным образом, у государства в государстве рано или поздно возникнет потребность в установлении некоего подобия самостоятельного законодательства и самостоятельных органов власти. В 1818 году будет утвержден Экономический комитет военного поселения; в 1821-м – Штаб и Совет отдельного корпуса военных поселений. Увенчается все созданием администрации военных поселений с «президентом» Аракчеевым во главе…[134] Не безличный канцелярский управляющий, но самовластный правитель, маленький поселенский монарх.

Как это будет красиво и стройно в отчете! Как страшно в реальности! Впервые в своей истории Россия столкнется с теми проблемами «социалистического» мироустройства, которые замучат ее в XX столетии.

Чтобы кормить солдат, поселянам придется выдавать огромные наделы, с которыми те не справятся.

Рост поголовья скота приведет к нехватке сена.

Начнется падеж – не будет хватать мяса.

Собственность упразднится – порядок придется держать на силе.

Хозяйство будет вестись планово – появятся не только приписки, но и всевластные распорядители общественных богатств…

Это будет так же красиво в отчете, как красивы были либерально-утопические схемы Лагарпа, и так же страшно, как страшны были последствия этих схем.

Теперь опять вспомним приведенные цитаты из ранних и поздних писем Александра с их идеальным порывом к устроенным «уголкам» и страхом перед необустраиваемой Россией… сопоставим их со схемой Лагарпова курса… еще раз соотнесем юношескую идиллию великого князя с проектом «военных поселений»… И, в конце концов, зададимся вопросом: а мог ли Аракчеев не появиться на александровском горизонте? Мыслимо ли готовить либеральные реформы в непроницаемой тайне – и не иметь приближенного, который понимал бы все душевные движения государя, действительно был бы «предан без лести»? Визиря, который не знал бы нравственных сомнений и с неизбежной жестокостью подгонял неоформленную стихию реального бытия под задуманный и высочайше утвержденный проект? Верного слугу, который, получив нити к сокрытым замыслам царя и будучи облечен немыслимой властью, не попытался бы узурпировать эту власть? Мыслима ли либеральная утопия без жестокого временщика? Мыслим ли временщик без армейской утопии?

Лагарп, с молчаливого одобрения Екатерины Великой, формирует царскую мечту, Сперанский детально ее прорабатывает, Аракчеев ее осуществляет и в том полагает единственное оправдание своей жизни. Вот сквозная идея его: «…надо строить и строить, ибо строения после нашей смерти, некоторое хотя бы время, напоминают о нас; а без того со смертию нашею и самое имя наше пропадет»[135].

ГОД 1811.

Январь. 11.

Опубликован Устав Царскосельского лицея.

Март. 1.

Сергей Львович Пушкин подает прошение на имя министра народного просвещения графа А. К. Разумовского о приеме в Лицей сына Александра.

Хранитель древностей

Десятилетний юбилей александровского правления не увенчался завершением реформ. (Тогда еще наивно полагали, что реформы подлежат завершению.) Он увенчался другим, по-своему не менее значимым для истории государства Российского, событием.

15 марта 1811 года Александр I прибыл в тихую Тверь. Здесь его ждали сердечные объятия сестры, великой княгини Екатерины Павловны, которая неустанно взращивала легальную оппозицию любимому (что делать, действительно любимому) брату. Здесь ждали его неспешные прогулки сквозь распахнутый, синий мартовский воздух. Здесь ждали его необязательные разговоры с семействами местной знати, ничем серьезным не грозящий флирт. Здесь ждал его Карамзин с подготовленной по просьбе Екатерины Павловны «Запиской о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношении», в которой восхвалялись личные достоинства Александра Павловича и порицались итоги первой половины его царствования.

Все – буквально все – подверглось тут вежливому остракизму. И дипломатические авантюры, за которые страна заплатила резким удорожанием жизни, повальным разорением дворянских семейств и купечества. И безграмотные попытки выправить финансы с помощью «серебряных денег» в противовес бумажным ассигнациям. И «новости в управлении» – столь же многочисленные, сколь и бессмысленные. И легко угадываемое намерение царя освободить крестьян – с землею или без земли, не суть важно. И выдвижение канцеляриста Сперанского, этого возможного исхитителя царской власти[136] (от которого Карамзин успел претерпеть[137]). И приближение «угодников», которым царь передоверяет властные полномочия, лишь ему одному принадлежащие по праву рождения. (Тут разумелся Аракчеев; от него Карамзин претерпит впоследствии.) И умозрительность царских представлений о «стране пребывания». И тотальное недоверие к людям…

У всех этих разнообразных числителей имелся один общий знаменатель; он же заменитель Александровых фантазий: идея уважения к порядку вещей, знакомая нам еще по «Историческому похвальному слову Екатерине». «Записка» не столько разворачивалась от начала к концу, сколько вращалась вокруг неподвижного смыслового центра этой идеи.

Говорил ли «брат Рамзей» о временах Ивана Калиты; повествовал ли о воеводах эпохи Лжедимитрия; приступал ли к правлению Михаила Романова; переносился ли мыслью в блаженное царствование развратной Екатерины[138] – всюду причину успеха находил он в согласии политиков с «обстоятельствами времени