Замуж за «аристократа» - Маша Царева

Она держалась с таким достоинством, что в первый момент Катя даже не нашлась что ответить.

– Я роюсь в ваших шкафах, потому что я ничуть не хуже вас, даже наоборот, – усмехнувшись, продолжила Галочка. – Хотите, покажу кое-что?

– Не надо, – ответил за Катю Олег.

– Не на-адо? А я все-таки покажу!

Галина задорно рассмеялась и высоко задрала юбку своего неказистого трикотажного платья. Катя отметила, что у Галочки хорошие ноги – неполные, довольно длинные и приятно смуглые. Но главное, под безликим форменным платьем было надето роскошное шелковое белье. Такое впору носить не ширококостной Галочке, а дорогой парижской кокотке!

– Но это… Это же мое белье! – удивленно воскликнула Катя. – Я его в прошлом году покупала! В магазине «Дикая орхидея»!

– И что из этого? – нагло усмехнулась Галина. – На мне оно сидит, согласитесь, лучше. Вы плоская, как армянский лаваш, а я аппетитная, как румяная булочка.

– Олег, что ты смотришь? – Катя задохнулась. Она вообще была не из тех, кто мог, что называется, дать отпор. Изящно нахамить зарвавшемуся нахалу или светски его проигнорировать.

– Галина, думаю, что вам лучше сейчас уйти, – неуверенно предложил Олег. – А белье это вам, наверное, лучше снять. И оставить здесь. Это ведь правда Катенькино белье.

– Да не нужно мне белье, главное, чтобы я ее больше здесь не видела, – взмолилась Катя. – Все равно я уже никогда не надену этот комплект после этой… Этой туши! Не могу больше видеть ее перед собою! И выслушивать очередные бредни о ее дегенеративном сыночке!

Галочка фыркнула и, опустив юбку, нагло улыбнулась Кате, однако глаза ее оставались холодными и темными. Перед тем как уйти, она подошла к столу и, наклонившись так низко, что Катя почувствовала исходящий от нее запах дешевых сигарет, сказала:

– Я-то уйду. Но ты еще поплачешь, сука. И в самое ближайшее время. Это я тебе гарантирую.

… – Шура?

– Да, папа.

– Как она?

– Кто?

– Ты знаешь кто. Катя.

– Хорошо. Как обычно.

– Ты уверена?

– А почему ты спрашиваешь?

– Здесь о ней сплетничают.

– Я думала, ты ни с кем не общаешься.

– Не дерзи. Я ни с кем не общаюсь. Но иногда прислушиваюсь. Я слышал, что у нее проблемы. Что ее обливают грязью. Это правда?

– Я не читаю газет. Ты же знаешь.

– Да, я знаю, насколько ты безответственна. Но ты могла бы делать это хотя бы для меня.

– Хорошо. Что конкретно я должна сделать?

– Принести мне подборку газет. О Кате. И как можно скорее!

…Киностудия имени Горького – это совершенно особенный мир. Проходят десятилетия, а здесь ничего не меняется. Нет здесь ультрасовременных офисов с белоснежными стенами и черными полированными столами. Нет престижного евроремонта. Только ветхие стены да потолки в желто-бурых разводах. А еще в коридорах киностудии живут кошки. Черные и рыжие упитанные коты с лоснящимися шкурками и тощенькие полосатые мурки – ну просто какой-то кошкин дом! И пахнет здесь кошками. Но никто их не выгоняет – жалко кисок, да и потом, все давно к ним привыкли. И почти возле каждой двери можно отыскать блюдечко с мутным молоком или обветренной колбаской.

Катя прибыла на Киностудию Горького ровно в девять утра – она всегда была пунктуальной, как часы на Спасской башне. Она остановилась перед охранником в синей униформе и приготовилась было достать из сумочки паспорт и пропуск, но охранник вытянулся перед нею, как новобранец на военном параде.

– Проходите, Екатерина Павловна. Думали, я вас не узнаю?

На киностудии Горького у звезд не спрашивают пропуска – в отличие от того же «Мосфильма» или Останкинского телецентра. Мимо тех охранников не пройдет и сам Джордж Клуни, если, конечно, у него нет соответствующего пропуска.

– Екатерина Павловна!

Она обернулась. Охранник неловко переминался с ноги на ногу, вертя в руках блокнот и обгрызенный карандаш.

– Екатерина Павловна. Извините, что задерживаю. А можно автограф? Это для моей жены.

– Конечно-конечно. – Она приняла из его рук блокнот, а к карандашу прикасаться побрезговала – вытащила из сумочки свой «Паркер» – позолоченную ручку, на которой сбоку изящной вязью была выгравирована надпись: «Любимой талантливой Кате от Олега». Эту ручку муж торжественно преподнес ей, когда она объявила о своем решении написать мемуары.

Она поставила на блокнотном листе свою подпись – всю в витиеватых закорючках. Вообще-то на официальных документах Катя расписывалась иначе, лаконично и просто. У нее был круглый, немного детский почерк, почерк отличницы с первой парты. А придумать еще одну подпись – «публичную» – для автографов ей предложил Саня. Он тогда еще совсем маленький был – семь лет всего. Она зачем-то расписывалась в его дневнике, а он глянул и едва не расплакался: «Мама, ты же в телевизоре, тебя же все знают, а расписываешься хуже нашей училки». Вот и пришлось менять подпись. Впрочем, в угоду сыну Катя даже пол бы сменила, не задумываясь. Она была из тех, кого принято называть «сумасшедшая мать».

– Вот спасибо вам, Екатерина Павловна, – умилился охранник, бережно убирая блокнот в ящик стола, – то-то Света моя обрадуется. Не поверит сначала, наверное. Эх, жаль у меня фотоаппарата с собою нет. Она все фильмы ваши смотрела и спектакли не пропускала. Она и в блондинку покрасилась, чтобы стать похожей на вас, – заявил он и вполголоса добавил: – А стала похожа на Наталью Крачковскую.

Катя вежливо улыбнулась и прошла мимо. Она была знаменитой не первый год и все равно не умела «звездить». Не могла отказывать людям. Если кто-нибудь просил у нее автограф, она старательно расписывалась – даже если очень спешила. Для обычного человека ведь это целое событие – случайно увидеть вблизи такую знаменитость, как Катя. На чем только не приходилось ей ставить свои автографы! На магазинных чеках, на школьных дневниках и бумажных купюрах, а несколько раз – даже на ладонях своих обожателей…

Офис триста тридцать, в котором обитала «Студия Вадима Квадровича», находился в самом последнем, четвертом корпусе. Несмотря на то что Катя пришла в точно условленное время, в офисе находилась только секретарша. Видимо, она была из бывших манекенщиц – высокая, с копной красно-рыжих кудряшек. Одета девица была словно стриптизерка из американского фильма: лайковое красное мини-платье, щедро оголявшее ее длинные тощие конечности.

«А ведь ей уже под тридцать», – подумала Катя, рассматривая веснушчатые плечи секретарши.

Девица сидела, уткнувшись в компьютер. У нее был такой сосредоточенный вид, словно она не первый час решала логарифмические уравнения. Однако Кате был виден край монитора: девчонка всего лишь раскладывала пасьянс. На Катино появление она отреагировала вялым зевком. Не поздоровалась даже.