Войти в одну реку, или Воспоминания архитектора - Иван Иванович Рерберг

и убеждая, что она не влияет на прочность. Нас поражали французские рабочие, которые объясняли сущность конструкций и совершенно сознательно относились к производимой ими работе. С особым искусством работали штукатуры чистым гипсом, который быстро твердел, и рабочие с шаблоном прямо бежали вдоль стены по подмостям и «вытягивали» длинные карнизы буквально в несколько минут. Эйфелева башня была уже окончена постройкой, и маляры ползали по ней, как мухи. Мы поднимались на самую ее верхушку, где шла уже неширокая винтовая лестница, но верхние ярусы не производили такого впечатления высоты, как два первых подъема. Я много ходил по Парижу, посещая самые глухие кварталы, и, окончательно заблудившись, брал извозчика до своей гостиницы.

Парижские извозчики – это самые большие нахалы, каких мне только приходилось встречать. Если вы садитесь к нему, не торгуясь, предполагая ехать по таксе, то он едет шагом и на замечание – нельзя ли ускорить аллюр, он спокойно отвечает, что если вам не нравится, то никто не мешает вам сойти и идти пешком. А также добавляет, что если вы ему не дадите на чай, то он слезает с козел и идет за вами с протянутой рукой, обращая на вас внимание проходящей публики всякими замечаниями и остротами. Однажды после длинной прогулки я проголодался и решил зайти в ресторан, очень приличный по наружному виду. Ресторан был наполнен рабочими, и когда я спросил самое обыкновенное блюдо – вареное мясо, то мне подали что-то неопределенное и с таким сильным запахом гнили, что есть было невозможно. Я уплатил какую-то монету и постарался незаметно удрать из этого скверного кабака.

На постройку музея часто приезжали посетители, которых приходилось водить по постройке, в особенности если они являлись жертвователями денежных сумм. Я всегда был одет в синюю блузу, и меня часто принимали за десятника постройки. Ректор университета Тихомиров, приехав в первый раз, протянул мне портфель со словами: «Подержи, голубчик» и был очень сконфужен, после того как меня представили в качестве инженера. Когда я сопровождал по постройке миллионера Полякова с женой, несмотря на то что я отвечал им по-французски во время их разговора на этом языке, жена Полякова после осмотра протянула мне десятирублевый золотой. Я взял и сказал, что вы, вероятно, хотите дать рабочим на чай, но у нас рабочих триста человек, и по двугривенному на человека составится сумма в шестьдесят рублей, на которые им и пришлось раскошелиться.

Как-то в газетах появилась статья, в которой, между прочим, говорилось, что на постройке музея происходят работы по подноске больших железных балок и что рабочие со страхом вступали на леса, а Нечаев-Мальцев взошел первым и своим примером ободрил рабочих. Мы послали опровержение и писали, что все приспособления для подъема балок были налицо и что рабочие боялись только того, как бы Нечаев-Мальцев не уехал, не давши им на чай. На другой день приехал с мрачным видом Цветаев и начал говорить, зачем мы затеваем полемику в газетах. Клейн ответил ему на это, что он должен был опровергнуть глупые заметки, дискредитирующие наши способы производства работ. «Это я написал», – с раздражением воскликнул Цветаев. «Ну, тогда придумайте другой способ угождения Нечаеву-Мальцеву», – отвечал Клейн. При доставке на постройку тяжелых камней я всегда вел борьбу с ломовыми, которые часто били лошадей. Однажды я обратил внимание, что ломовой нещадно бьет лошадь по спине и голове палкой и настолько забылся в своем раздражении, что не заметил меня. Я вырвал у него палку и ударил его. На следующий день ломовой, увидав у меня в руках палку, спросил: «Это ты вчера меня бил?» И продолжал: «Это вы здесь нас бьете, а на том свете мы вас лущить будем!»

1904–1914

Глава десятая

В 1904 году я ушел из второй инженерной дистанции в первую, и мне был поручен ремонт здания Манежа на Моховой. Деревянные стропила этого здания пришли в расстройство, отчасти вследствие осадки стены, обращенной к Александровскому саду, где протекала заключенная в трубу речка Неглинка.

Первым долгом я счел необходимым подвести фундамент под стену от угла до полукруглой части, где ранее помещалась церковь и где стена дала осадку около двенадцати сантиметров, судя по нивелировке и по обрезу цоколя. Работа эта являлась сложной из-за большой ширины фундамента, но была закончена в один сезон. Приступая к ремонту стропил, я нашел в архивах инструкцию ухода за ними, составленную еще при инженере Бетанкуре. По этой инструкции рекомендовался постоянный надзор за состоянием стропильных ферм специальным инженерным кондуктором, который еженедельно должен был бы наблюдать через два нивелира по концам здания за уровнем визирок на каждой ферме. Для этой цели на крыше было установлено большое количество слуховых окон, которые еще до меня были заделаны досками вместо стекол, а визирки и нивелиры похищены. Многие хомуты оказались лопнувшими, брусья вышли из гнезд, и деревянные конструкции требовали большого ремонта. Пришлось заказывать новые хомуты, а на некоторые концы строительных ног – чугунные башмаки для связи их с затяжками. Утепление потолка войлоком и насыпкой сверху хмеля от моли было совсем уничтожено временем и его пришлось заменить легким торфяным порошком. Я не знаю, в каком состоянии находится чердак в настоящее время, но при предположении устроить в Манеже кино и пустить много публики надо обратить серьезное внимание на затепление и деревянные конструкции.

Одновременно с этой работой я составлял большой проект целого ряда зданий для предполагавшегося к постройке в городе Орле пехотного юнкерского училища и ездил несколько раз в Орел для переговоров с городской управой относительно отведения земельного участка для этой постройки.

Так как я перешел на службу в первую инженерную дистанцию, то я должен был оставить казенную квартиру в Лефортове, и мы переехали в нанятую мною квартиру на Разгуляе вблизи 2-й классической гимназии, куда поступил учиться наш сын. В этой же квартире мы провели и памятный 1905 год. Я помню, что жена не отпускала меня на улицу в течение двух недель, когда шла на улицах стрельба, и Семеновский полк во главе с полковником Мином занимался «усмирением Москвы».

Сидя безвыходно дома, я занялся работой на токарном станке, сделал деревянную модель своего станка и затем начал точить и вырезать шахматы, которые, с одной стороны, должны были представлять правительственные войска, а с другой – революционных рабочих. Я не успел закончить эту работу, и интересные фигуры шахмат разобрали у