Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1 - Сергей Толстой

— Видишь, надо идти, а то мама волнуется…

Мы входим снова в дом, оставив снаружи все это удивительное богатство вечного движения, вечных свершений и вечных загадок.

Дома на столе еще стоит давно отшумевший самовар, на тарелках лежат зеленые тугие корки только что съеденной дыни…

Скоро я, уже раздетый, лежу в постели. Под прикрытой дверью в соседнюю комнату видна бледная узкая полоска света. Оттуда слышен шепот, шуршание шелковых нижних юбок. Это, наверное, мама говорит шепотом, чтобы не мешать мне заснуть. Завтра необычный день: ко мне приедет учительница. Уже приготовлена парта, тетради с косыми линейками от «Мюр и Мерилиза», ручка с пером…

Неслышно приотворяется дверь. Кто-то идет ко мне на цыпочках. На подстриженном ежике коротких волос я чувствую теплую мамину руку и слышу, как, едва притрагиваясь к коже, легкий, точно бабочка, на лоб ко мне слетает ее поцелуй. Ей кажется, что я сплю, а я слышу и… Что это? Что-то упало мне на подушку, вот здесь, возле самого носа. Осторожно приоткрываю глаза.

Слышен шорох затворяемой двери. Мамы уже нет, а вот здесь, на подушке, в последнем луче, скользнувшем оттуда, расплывается потемневшее на полотне маленькое пятнышко, если тронуть пальцем — немного сырое…

Глаза снова закрываются. Перед ними, расплываясь на их внутренней оболочке, вращаясь, толкая друг друга, бегут яркие крупные звезды. Под звездами Кока лежит на земле, будто он послан в разведку, кругом него всюду на грядах зеленые дыни, а сверху Плеяды… И опять мама неслышно проходит под Плеядами и, кверху закинув лицо, ищет, где же Стелла Полярис и, книзу фонарь опустив, где же Кока? Папин голос хочет ей все объяснить, но он звучит издалека и как-то все глуше и глуше… Я — сплю.

Глава X

«Пойди-ка сюда! Мы что-то с тобой давно не мерялись», — зовет меня папа. Я подбегаю к дверному косяку, исчерченному линиями и зарубками, исписанному датами и именами. Эти линии отмечают не только мой постепенный рост: сюда же, подрастая, становились и Вера, и все трое старших братьев, и так же папа клал им на голову книгу и проводил снизу черту. Так и сейчас: за последние полгода я вырос на целый вершок, и на косяке это отмечено новой вехой.

И неудивительно. Только за два последних месяца мне пришлось услышать и узнать столько нового. Почти каждый день что-нибудь происходит, приключается. События набегают одно на другое, торопятся; они не умещаются ни в рассказах, ни в голове, ни в газетах. Вслед за разгромом наших войск в Восточной Пруссии пришли радостные известия о первых крупных победах. Взятие Львова и Галича делает популярным первое и едва ли не единственное в этой войне имя — имя генерала Брусилова. Германский аэроплан бомбардирует Париж. Гибнет замечательный русский летчик Нестеров. Все журналы облетает изображение Реймсского собора, сильно пострадавшего от немецкой артиллерии. Каменное кружево чудесной средневековой готики запоминается навсегда, с огромным круглым окном над средним порталом и взлетами стрельчатых линий, устремленных ввысь… А письма братьев с фронта все реже. На Висле и Сане идут упорные бои. Гвардия принимает в них непосредственное участие. Между крепостью Ивангородом и Сандомиром наши войска «овладели», окопы противника «заняты», «очищены», его укрепления «взяты приступом», «превосходящие силы отброшены молодецким штыковым ударом», но, наряду с этим, «ему» «удалось потеснить наши части». Они, конечно, «выведены в полном составе из трудного положения» и «отступили на новые позиции»… Все больше непривычных слов приходится узнавать и запоминать, слов, прилетевших оттуда: фольварки и фурманки, брустверы и блиндажи, гаубицы, контузии, ампутации… Обычный газетный десерт ко всему этому — подвиги казаков. Эти неуязвимые наездники уничтожают или забирают в плен обозы и крупные воинские соединения, впятеро, вдесятеро, в двадцать, в сорок раз более многочисленные. Австрийцы и немцы по сравнению с ними так беспомощны, что просто непонятно, как они еще продолжают войну? На что рассчитывают?

В очередной почте открытка от Коки. Он сообщает, что Ваня с четырьмя солдатами перешел реку Сан по заминированному мосту и представлен за это к Владимиру с мечами. Сам Ваня в таких случаях молчит. Может показаться, что присуждаемые ему военные награды получены совершенно зря, по какому-то нелепому стечению обстоятельств. Зато они хоть пишут друг о друге. О Леше писать некому, кроме него самого. А он, хоть и пишет чаще других, но за что он, еще прежде чем был, наконец, произведен в офицеры, получил один за другим два солдатских Георгия — совершенно неясно. Письма его, как всегда, иронически-лаконичны. Последнее из них прислано с какой-то оказией — что это значит, я так и не успел разобраться. Оно не в обычном конверте с надписью: «Лейб-гвардии кавалергардский Е.И.В. Государыни императрицы Марии Феодоровны полк»; из каждой строки этого письма прорывается раздражение и откровенная злость. «В данное время, — пишет он, — мы отведены в тыл. Уже скоро месяц, как командование не знает, что с нами делать. Что-нибудь да придумают!!! Не знаю, что глупее: теперешнее наше состояние или недавнее, когда мы „спасали положение“ в связи с тем, что наша артиллерия выдохлась на втором месяце войны. Спасти мы положения, конечно, не спасли, но изрядно порастрепались. Теперь нас так же заботливо опекают, как раньше гнали в конном строю на австрийские пулеметы. Такая великолепная цель для пристрелки, какую мы собой представляли, пулеметчикам, наверное, и не снилась. Но считалось, что это единственное средство научить приятелей с той стороны держать себя в рамках приличия и не ломиться напролом, как они имеют обыкновение по своей грубой и невоспитанной природе. Зато как сейчас о нас заботятся! Просто слезы умиления прошибают! Можно подумать, что сама тетя Муся, вдвоем с Немировичем-Данченко, составляет для нас приказы и циркуляры. Остается лежать в теплых набрюшничках, по часам принимая рыбий жир, и играть в настольные игры. В результате происходят действительно настольные игры: артиллеристы от безделья и отсутствия снарядов просятся в кавалерию, кавалеристы от этой бестолочи подают прошения о переводе в пехоту. Это — кроме шуток; даже популярная песенка сложена:

Душой стремимся в Эриванцы, ах, в Эриванцы, да, в Эриванцы,Пехотные наденем ранцы, ах, ранцы, ранцы, господа!

Почему дорогая сестрица считает достаточным писать мне раз в две недели, а то и того реже? Подозреваю ее тоже в пристрастии к пехотным частям, но тут уже все соображения о преимуществах пехоты перед кавалерией в окопный период войны утешают плохо…

Как там Мадемуазель Мари? Мечтаю, что в конце концов догадаются назначить ее военным министром, и тогда все у нас пойдет на лад. Если бы не проклятая скромность, заставляющая ее вечно держаться в тени, это, наверное, уже было бы совершившимся фактом!..»

………………………………………

Начались утренние заморозки. Ерошится белая и колючая трава на «кругу», покрытая инеем по утрам. Тонкий ледок затягивает лужицы и следы конских копыт у крыльца. Вот запорхали и первые легкие снежинки, а там, наконец, и настоящий снег выпал. Белый и рыхлый. Он пахнет не то только что разрезанным арбузом, не то васильками, сорванными во ржи, — словом, чем-то очень свежим и очень знакомым… Погуляв раз или два, я, как и обычно, отметил начало зимы простудой. В утешение мне Вера нашла где-то целый деревянный ящик с сотней игр и головоломок. Кто-то, Бог знает когда и кому, привез его из Франции, и почему-то о нем все позабыли. Этот отполированный сундучок с крупной надписью на крышке «Nouveaux jeux»[45] содержит какие-то гнутые проволочки с колечками, которые надо разъединить, цветные шарики в застекленных коробочках, которые катаются и должны куда-то попадать сообразно своему цвету или размеру, фокусы. Пересмотрев все их прежде, чем вручить мне, Вера тут же реквизирует две коробочки как неподходящие. Я пробую протестовать. «Да ведь это же гадость! Ну посмотри сам, если хочешь. Хорошо еще, папа их у тебя не увидел. Только французам могло прийти в голову…» В одной коробочке на дне под стеклянной крышкой лицо сатаны, с дырочкой на месте оскаленного рта, и пышный червяк из красной синели со свинцовой плоской головкой. Задача состоит в том, чтобы заставить сатану проглотить червяка, который таким образом выпадет из коробочки. В другой коробке еще лучше: изображено дерево, на толстой ветке укреплен крючок, и еще в ней есть жестяная плоская фигурка человечка с петлей на шее — надо его повесить на дерево. Я больше не возражаю: мне и самому понятно, что, если отец застигнет меня за такими душеспасительными занятиями, придется плохо и мне, и Вере, и, пожалуй, весь ящик с головоломками совершит полет туда, откуда возврат будет труднее, чем возврат червяка из красной синели, проглатываемого сатаной.