Свадебный бунт - Евгений Салиас

Нечихаренко былъ человѣкъ степенный, трезвый, разумный и могъ разсудить всякія дѣла, какія бы то ни было — и гражданскія, и государскія, и торговыя. Притомъ онъ былъ человѣкъ любезный и услужливый, готовый одолжить всякаго.

Узнавъ, что въ городѣ стоитъ дымъ коромысломъ отъ перевраннаго публикованія, сдѣланнаго на базарѣ, Нечихаренко вспомнилъ про свою добрую знакомую стрѣльчиху, у которой пять дѣвицъ невѣстъ, и явился успокоить ее. Онъ бывалъ не часто, но сидѣлъ подолгу и, самъ того не зная, имѣлъ въ качествѣ родственника дьякона Митрофана большое вліяніе на Сковородиху.

Разумѣется, теперь первымъ словомъ ошалѣвшей отъ сумятицы и отъ всякаго передвиженія стрѣльчихи было: Обозъ! Нѣмцы! Женихи!

— Слышалъ? Знаешь? — встрѣтила она Нечихаренко.

— Полно, Авдотья Борисовна. Стыдно-ста. И у васъ тоже самое, — сталъ смѣяться Нечихаренко. — Я вотъ за этимъ собственно и пришелъ. Всталъ по утру, да говорю себѣ: дай, я пойду къ моей препочтеннѣйшей Авдотьѣ Борисовнѣ. Небось, и у ней въ домѣ колебаніе. Дай, пойду успокою. Ну вотъ и пришелъ.

— Какъ по-твоему? Нешто все — одно колебаніе?

— Самыя, матушка, завирацкія враки. Никакого такого указа не было, нѣтъ и не будетъ.

— Да ужъ везутъ, везутъ на подводахъ…

— Никого не везутъ. Все враки.

И Нечихаренко убѣдительно и краснорѣчиво, очень разумно, въ теченіе получаса времени, совершенно успокоилъ Сковородиху. Другъ и пріятель доказалъ вдовѣ, что не только слухъ про нѣмцевъ вранье голое и пущенъ какимъ-нибудь затѣйникомъ, ради противныхъ властямъ цѣлей, но даже растолковалъ стрѣльчихѣ, что и про самую породу нѣмцевъ все враки,

— Нѣмцы такіе же люди, какъ и мы, — объяснилъ онъ ей — Есть изъ нихъ и лядащіе, а есть и красавцы писанные — красивѣе много татаръ или индѣйцевъ.

Нечихаренко подробно описалъ, какъ онъ жилъ цѣлыхъ полгода въ городѣ Ригѣ среди настоящихъ нѣмцевъ и нѣмокъ и какія тамъ есть красавцы и молодцы. Конечно, среди этой бесѣды и разъясненій Нечихаренкѣ пришлось раза три побожиться и поклясться, дабы заставить стрѣльчиху повѣрить. Но, тѣмъ не менѣе, когда онъ собрался уходить, Сковородиха была совершенно спокойна и даже немножко озлобилась и на Партанова, и на Айканку, какъ они смѣли напужать ее зря и тѣмъ лишить сна, пищи и покоя души.

Нечихаренко ушелъ, обѣщаясь на другой день зайти вновь и принести насчетъ дурацкаго слуха отвѣтъ самого воеводы Ржевскаго.

— Ну, и слава Богу, слава Богу, — проводила его Сковородиха. Оставшись одна, стрѣльчиха задумалась и заохала опять:- Ахъ, Создатель! И какъ это я, баба умная, эдакому глупству повѣрила? И везутъ-то на подводахъ! И паленой-то свиньей пахнетъ! И вокругъ-то корыта съ толокномъ вѣнчать! Ахъ ты, Господи! Какая слѣпота на умнаго человѣка найти можетъ. А все этотъ пролазъ, этотъ поганецъ… Парташкинъ этотъ. Ну погоди же, зубоскалъ…

И прежде всѣхъ стрѣльчиха взялась за свою Айканку…

Но не одна стрѣлецкая вдова попалась на удочку…

Въ то же время въ домѣ ватажника Ананьева происходило то же самое, только шуму было меньше; бѣгать и охать было некому. Климъ Егоровичъ бѣгать не могъ, но тревожно ходилъ изъ горницы въ горницу, а то выходилъ и въ огородъ. Варюша сидѣла у себя, вздыхала и кручинилась, когда отецъ заходилъ къ ней. Но едва онъ выйдетъ, дѣвушка усмѣхалась, трясла головой, а то и просто смѣялась. Она знала еще заранѣе, кто нѣмцевъ привезетъ на словахъ въ Астрахань въ качествѣ царскихъ жениховъ.

Къ ней еще съ вечера забѣжалъ на минуту Лучка, разсказалъ про свой финтъ, прибавивъ, что надумалъ его ради ея и друга Барчукова. Нуженъ этотъ финтъ, чтобы смутить народъ, а смута нужна для другого важнѣющаго дѣла. Но только въ данномъ случаѣ Лучка выбралъ такой финтъ, чтобы можно было однимъ камушкомъ двухъ воробьевъ зашибить — и дѣло государское справить, и Барчукова женить на Варюшѣ. Какъ все это произойдетъ, какимъ образомъ отецъ согласится на ея бракъ съ Барчуковымъ, перестанетъ мечтать о своемъ Затылѣ Ивановичѣ, Варюша, конечно, не знала и догадаться не могла.

— Ужъ будь покойна, все наладится. Я за все отвѣчаю, — сказалъ Лучка такимъ голосомъ, что Варюша повѣрила ему.

Въ полдень Ильина дня явился на дворъ дома Барчуковъ и спросилъ хозяина. Климъ Егоровичъ, увидавши молодца, сразу озлился, и сразу языкъ, пришибленный хворостью, прилипъ къ гортани.

— Прости меня, Климъ Егоровичъ, — заговорилъ Барчуковъ. — Хочешь, я въ ноги поклонюсь?

— Не прощу. Ты мнѣ бѣльмомъ на глазу, — заговррилъ Ананьевъ. — Отъ тебя у меня дочь бѣгала топиться, отъ тебя расшибло меня всего. Гляди, гдѣ что. Глаза, ротъ — не съищешь сразу. Все отъ тебя, дьяволово сѣмя. Проклятъ тотъ день, въ который я тебя въ домъ свой впустилъ. Уходи прочь отсюда.

Барчуковъ сталъ на колѣни, но Ананьевъ махнулъ рукой и отвернулся.

— Прости, Климъ Егоровичъ. Времена, вишь, какія… Россію всю подѣлили и порвали на части. Дронъ правитъ… Самъ посуди, что и съ тобой можетъ приключиться. Вѣдь нѣмцевъ, слышь, везутъ. Отдавай дочь скорѣе замужъ. За что ее губишь?

— И отдамъ, разбойникъ ты эдакій, да только не за тебя. Отдамъ, какъ сказывалъ, за князя Макара Ивановича. Настою я на своемъ. Не дамъ дѣвкѣ ортачиться, озорничать. А убѣжитъ опять топиться, пущай утопится. Туда ей и дорога.

— Послушай, Климъ Егоровичъ, въ бѣду ты попадешь. Князь твой не женится на Варюшѣ, вѣрно тебѣ я сказываю. Не можетъ Затылъ Ивановичъ, или Макаръ, что ли, по-твоему, Ивановичъ, жениться на Варюшѣ. Соберешь ты дочь подъ вѣнецъ, а тутъ, послѣ оглашенія въ церкви, какъ разъ какая помѣха выйдетъ. Макара Ивановича попъ вѣнчать не будетъ, а нѣмцевъ въ ту пору подвезутъ. И шабашъ, пропала твоя Варюша.

— Что ты мнѣ, дьяволъ, турусы на колесахъ разводишь? — воскликнулъ Ананьевъ.

— Не турусы, Климъ Егоровичъ, вотъ тебѣ Богъ святъ.

— Молчи. Не родился еще тотъ человѣкъ, который мнѣ будетъ зубы заговаривать. Помѣха! Попъ не будетъ вѣнчать! Заплачу я, отвалю денегъ чистоганомъ какому ни есть попу, онъ мнѣ осетра съ бѣлугой обвѣнчаетъ. Пошелъ со двора, говорю. Чтобы не видали тебя, подлеца, глаза мои. Уходи.

— Ладно. Помни только, Климъ Егоровичъ, когда все свалится на тебя, придавитъ тебя бѣда бѣдовая, посылай на дворъ къ посадскому Носову за мной. Я тамъ живу. Мигомъ прибѣгу.

— Провались ты сквозь землю! — внѣ себя выговорилъ Ананьевъ, наступая на парня. — Уходи, не то велю дубьемъ гнать.

Барчуковъ, улыбаясь, двинулся со двора, но, оглянувшись разъ на домъ, увидалъ въ окнѣ Варюшу. Мгновенно они переглянулись издали и объяснились не то глазами, не то знаками. Ничего посторонній не примѣтилъ бы, да и не было ничего, со стороны судя. А между тѣмъ Барчуковъ понялъ и узналъ лишній разъ, что Варюша весела и довольна, шибко надѣется на счастливый исходъ всѣхъ обстоятельствъ, попрежнему, конечно, думаетъ о немъ и ни на кого не промѣняетъ. Да и много чего успѣла наговорить Варюша, стоя у окошка и только одинъ разъ взглянувъ на него черезъ весь дворъ и только чуть-чуть двинувъ руками.

Должно быть, у влюбленныхъ языкъ свой, чудной, особаго рода. Одинъ пальцемъ двинетъ, а другой въ этомъ цѣлую рѣчь найдетъ, услышитъ и пойметъ. А рѣчь эта понятнѣе, вѣрнѣе и пуще за сердце хватаетъ, глубже въ душу западаетъ, чѣмъ иная обыденная рѣчь, хотя и красно языкомъ выраженная.

Барчуковъ ушелъ со двора Ананьева совершенно довольный и веселый, какъ если бы ватажникъ простилъ его или если бы онъ просидѣлъ цѣлую ночь съ возлюбленной.

Между тѣмъ Ананьевъ взволновался еще болѣе. Онъ вѣрилъ въ публикованіе, о которомъ ему донесли. Онъ былъ изъ числа тѣхъ астраханцевъ, которые наиболѣе легко поддавались всякимъ слухамъ. За послѣднее время ватажникъ былъ немало напутанъ слухомъ о продажѣ учуговъ калмыкамъ. Это повело бы къ его полнѣйшему разоренію.

Извѣстіе о нѣмцахъ было совершенно невѣроятно и неправдоподобно. Но развѣ эдакій указъ невозможенъ послѣ предъидущаго слуха о насильственномъ отобраніи торговаго дѣла изъ рукъ собственниковъ? Ужъ если можно у всякаго ватажника отнять его учуги, переходящіе изъ рода въ родъ, какъ имущество, то, конечно, еще того легче и даже удобоисполнимѣе взять дѣвку и повѣнчать ее съ нѣмцемъ. Ананьевъ тѣмъ болѣе вѣрилъ скорому прибытію подводъ съ нѣмцами, что видѣлъ въ этомъ простую прихоть царскую, какъ бритье бородъ. Отъ зналъ отлично, что все остальное вздоръ. Ничѣмъ нѣмцы не хуже русскихъ. Видалъ и онъ самъ въ Астрахани за свою жизнь человѣкъ пять нѣмцевъ. Былъ одинъ просто красавецъ. Наконецъ, Ананьевъ зналъ, что въ новомъ городѣ Санктъ-Петербургѣ много у царя выписано изъ заморскихъ земель нѣмцевъ, за которыхъ онъ выдаетъ замужъ разныхъ дѣвицъ изъ боярскихъ родовъ, да и самъ, какъ сказываютъ, не прочь повѣнчаться съ нѣмкой.

Разумѣется, Климу Егоровичу, все-таки, не хотѣлось имѣть зятемъ нѣмца, хоть бы и красавца. Да еще вдобавокъ какой попадется случайно изъ этого обоза! Тутъ выбирать не будутъ, а какой по жребію выпадетъ! Совсѣмъ дрянное дѣло.