Цветок в пустыне - Джон Голсуорси

— Вы что-то побледнели, мисс. Крови испугались? Вы зашли бы куда-нибудь да выпили глоток бренди.

— Не здесь, — выдавила Динни. — В следующей деревне.

— В Болдоке? Ладно.

И шофёр дал газ.

Когда они снова проезжали мимо гостиницы, толпа уже разошлась. На улице не было никаких признаков жизни, если не считать двух собак, мужчины, мывшего окна, и полисмена.

В Болдоке Динни кое-как позавтракала. Понимая, что теперь, когда взрыв произошёл, ей должно стать легче, она с удивлением ощутила, что на неё навалилось какое-то мрачное предчувствие. Не возмутил ли Уилфрида её приезд? Он может вообразить, что она явилась его защищать! Её случайное появление прервало драку, она видела их растерзанными, окровавленными, утратившими достоинство. Девушка решила никому не рассказывать, где была, — даже Стэку и дяде.

Но подобные предосторожности бесполезны в столь цивилизованной стране, как Англия. Уже в вечернем номере «Ивнинг сан», под заголовком «Кулачная расправа в высшем свете», появилось красочное, хотя и не совсем точное, сообщение о «стычке в Ройстоне между известным коннозаводчиком мистером Джеком Масхемом, кузеном баронета сэра Чарлза Масхема, и высокочтимым Уилфридом Дезертом, вторым сыном лорда Маллиена и автором поэмы „Барс“, вызвавшей недавно такую сенсацию». Написано оно было живо и образно и кончалось следующими словами: «Полагают, что причиной ссоры явилась, вероятно, позиция мистера Масхема в вопросе о пребывании мистера Дезерта в членах некоего клуба. Мистер Масхем, видимо, возражал против оставления мистера Дезерта в списках клуба, поскольку тот довёл до всеобщего сведения, что „Барс“ написан им на основе личных переживаний. Хотя эта стычка вряд ли поднимет престиж аристократии в глазах народа, она, несомненно, свидетельствует о большом мужестве обеих сторон».

За обедом дядя, ни слова не говоря, положил газету перед Динни и воздержался от комментариев. Девушка напустила на себя бесстрастный вид и хранила его, пока баронет не спросил прямо:

— Ты была там, Динни?

«Проницателен, как всегда», — подумала девушка и кивнула, потому что даже теперь, приобретя привычку манипулировать правдой, она всё-таки была не способна на заведомую ложь.

— В чём дело? — осведомилась леди Монт.

Динни подвинула газету тётке, которая пробежала заметку, щуря глаза, так как страдала дальнозоркостью.

— Кто одолел, Динни?

— Никто. Они просто прекратили драку.

— Где находится Ройстон?

— В Кембриджшире.

— Из-за чего дрались?

Этого ни Динни, ни сэр Лоренс не знали.

— Он спрятал тебя в багажник, Динни?

— Нет, тётя. Я просто случайно проезжала мимо.

— Религия ужасно разжигает страсти, — изрекла леди Монт.

— Да, — с горечью согласилась Динни.

— Их остановило твоё присутствие? — спросил сэр Лоренс.

— Да.

— Мне это не нравится. Я предпочёл бы полисмена или нокаут.

— Я старалась, чтобы они меня не заметили.

— Виделась ты с ним потом? Динни покачала головой.

— Мужчины тщеславны, — объявила тётка.

На этом разговор прервался.

После обеда Стэк по телефону сообщил ей о возвращении своего хозяина, но интуиция подсказала Динни, что ей не следует искать встречи с Уилфридом.

Она провела беспокойную ночь и с утренним поездом вернулась в Кондафорд. Было воскресенье, и все ушли к обедне. Как поразительно далека она теперь от семьи! У Кондафорда тот же вид и тот же запах, живут в нём те же люди, занимаясь теми же делами, что и раньше, и однако всё стало иным! Даже шотландский терьер и спаниели обнюхивают её с таким выражением, словно сомневаются, своя ли она.

«А может быть, я уже чужая? — спросила себя Динни. — „Не слышит человек благоуханья, когда он сердцем далеко“».

Первой вернулась Джин, так как леди Черрел осталась у причастия, генерал подсчитывал кружечный сбор, а Хьюберт отправился осмотреть деревенское поле для крикета. Она застала Динни сидящей около старых солнечных часов перед клумбой дельфиниумов. Расцеловавшись с золовкой, Джин с минуту постояла, глядя на неё, потом посоветовала:

— Выпей чего-нибудь, дорогая, иначе ты совсем обессилеешь.

— Мне нужен только завтрак, — ответила Динни.

— Мне тоже. Раньше я думала, что проповеди моего отца даже после моей цензуры — настоящая пытка, но у вас здесь пастор ещё почище.

— Да, его всегда нужно останавливать.

Джин снова сделала паузу, и глаза её впились в лицо Динни.

— Динни, я целиком на твоей стороне. Выходи за него немедленно и уезжай.

Динни усмехнулась.

— В брак вступают двое, а не один.

— Статейка в сегодняшней газете насчёт драки в Ройстоне — правда?

— Вероятно, нет.

— Я хочу сказать — драка была?

— Да.

— Из-за чего они подрались?

— Из-за меня. Я единственная женщина во всей этой истории.

— Ты очень изменилась, Динни.

— Да, я перестала быть милой и бескорыстной.

— Ну, вот что! — объявила Джин. — Если тебе доставляет удовольствие играть роль страждущей от любви девицы, я мешать не стану.

Динни успела поймать её за юбку. Джин опустилась на колени и обняла её:

— Ты держалась молодцом по отношению ко мне, когда я была против вашего брака.

Динни рассмеялась.

— Что говорят теперь отец и Хьюберт?

— Твой отец молчит и ходит мрачный. А Хьюберт ворчит: «Надо что-то предпринять» или «Это переходит всякие границы».

— Мне ни до чего нет дела, — внезапно призналась Динни. — Все уже в прошлом.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, как он поступит? Но он должен поступить так, как захочешь ты.

Динни снова рассмеялась.

— Боишься, что он может сбежать и бросить тебя? — спросила Джин с изумительной проницательностью и присела на корточки, чтобы видеть лицо Динни. — Да, он может. Знаешь, я ведь была у него.

— Неужели?

— Да, он меня совершенно подавил. Я не сумела слова сказать. Он очень обаятелен, Динни.

— Тебя послал Хьюберт?

— Нет, я поехала сама. Я хотела объяснить ему, что о нём подумают, если он женится на тебе, но не смогла. Я предполагала, что он тебе рассказывал. Видимо, он решил, что это огорчит тебя.

— Не знаю, — ответила Динни. Она действительно не знала. В эту минуту ей казалось, что она вообще ничего не знает.

Джин молча и яростно обрывала ранний одуванчик.

— На твоём месте я соблазнила, бы его, — наконец сказала она. — Если бы ты хоть раз принадлежала ему, он не бросил бы тебя.

Динни поднялась:

— Обойдём сад, посмотрим, что расцвело.

XXVI

Поскольку сама Динни ни словом не обмолвилась о деле, занимавшем всех, никто из её родных также не сказал о нём ни слова, за что девушка была им искренне признательна. Следующие три дня стоили ей постоянного напряжения, — она старалась скрыть, что несчастна. Ни известий от Стэка, ни писем от Уилфрида; если бы что-нибудь случилось, он, конечно, дал бы ей знать. На четвёртый день, чувствуя, что она больше не вынесет этой неизвестности, Динни позвонила Флёр и осведомилась, нельзя ли ей приехать к ним.

Лица её родителей, когда она объявила им, что должна уехать, растрогали девушку, как трогают нас морды и хвосты собак, которых приходится покинуть. Насколько всё-таки сильнее действует на человека молчаливое горе, чем нытье!

В поезде девушкой овладела паника. Неужели её обманула интуиция, советовавшая ей выждать, пока Уилфрид не сделает первый шаг? Может быть, ей следовало сразу же кинуться к нему? Поэтому, приехав в Лондон, она бросила шофёру:

— Корк-стрит.

Но Уилфрида не оказалось дома, и Стэк не знал, когда он вернётся. Поведение слуги тоже показалось девушке странным. Похоже было, что он занял выжидательную позицию и не собирается её менять. Здоров ли мистер Дезерт? Да. А как собака? С собакой всё в порядке. Динни уехала в совершенном отчаянии. На Саут-сквер дома тоже никого не оказалось. Весь мир словно сговорился дать ей почувствовать, как она одинока. Она позабыла про Уимблдон, выставку лошадей и прочие события, приходившиеся на данное время года. Все эти проявления интереса к жизни настолько противоречили теперешнему состоянию духа девушки, что она просто не понимала, как могут люди заниматься подобными делами.

У себя в комнате она села за письмо к Уилфриду. Больше нет никаких оснований молчать, — Стэк все равно скажет, что она заходила.

Динни написала:

«Саут-сквер, Вестминстер.

С самой субботы я мучилась сомнениями — писать тебе или ждать, пока ты напишешь. Милый, у меня и в мыслях не было вмешиваться в твои дела. Я просто ехала к мистеру Масхему, намереваясь сказать ему, что во всём виновата я одна, что это я заставила тебя „перейти границы“, как он имел глупость выразиться. Я никак не предполагала, что ты можешь там оказаться. В сущности, я даже не слишком надеялась застать его. Пожалуйста, позволь повидаться с тобой.