Амальгама счастья - Олег Рой

Он поднялся и помог подняться Даше, и они вновь посмотрели друг на друга. И девушка с внезапно просветлевшим лицом вдруг проговорила так тихо, что ей самой показалось, будто она только подумала это:

– Выбор всегда остается – не правда ли? Я ведь всегда смогу стать с вами вровень… и понять все, что ты пытался мне сейчас объяснить. Для этого нужно лишь…

Но Марио покачал головой:

– Не настаивай на собственном выборе, не спорь, carissima!.. Разве ты не чувствуешь, как легко тебе будет сделать ошибку? Чуть поторопишься или чуть запоздаешь – и мы можем никогда больше не встретиться с тобой. Слишком опасны игры со временем, с судьбой, с жизнью и смертью. – Голос его стал умоляющим, и он закончил с явным усилием: – Не торопись, прошу тебя. Пусть все идет своим чередом.

И Даша кивнула покорно и ласково. Если он так хочет… И тут же спросила, словно испугавшись проиграть из-за своей покорности:

– Но ты не оставишь меня? Обещай…

– Обещаю, – сказал он серьезно. Ей показалось, что усталость покидает ее, и легче становится дышать, и дорога мягкою пылью обнимает ее ступни и ложится перед нею бесконечной лентой, уводящей их в ту самую вечность, в которую верил Марио и которой должна была теперь довериться Даша.

Они снова шли по этой дороге, изредка перекидываясь какими-то словами, которые уже почти не имели значения и лишь заменяли им молчание, временами становившееся нестерпимым. Даша вымолвила: «Я хотела рассказать тебе, почему мне так плохо там, в Зазеркалье…» – и осеклась было, поняв, что впервые назвала Зазеркальем истинный, реальный, живой мир. Граница стала наконец прозрачной, и все смешалось, и ее мир стал единым, а жизнь перестала делиться на половинки. Мужчина же, идущий рядом с нею, будто не заметив ее внезапной паузы, тихо ответил: «Не нужно. Я все знаю о тебе. Я верю, что ты справишься…» Потом она говорила что-то еще, а он откликался все так же тихо, и мало-помалу слова стали вовсе не нужны, и молчание стало естественным, как их дыхание, которое слилось и растаяло в утренней дымке. Так впервые для Даши два «я» стали простым и единственно возможным «мы», и она удивилась, почему это никогда и ни с кем не удавалось ей раньше – в прежней, другой ее жизни, которая казалась ей всегда такой сложной, а теперь вдруг представилась элементарным набором событий. И, бросив взгляд на того, кто не решил ни одной ее загадки, но щедро одарил своими, новыми, на фоне которых все прочие показались банальной арифметикой, она взяла его ладонь и потерлась о нее щекой.

Так, рука об руку, они и шагали по каменистой дороге, пока она не кончилась, оборвавшись разом у их ног, словно куплет короткой и нежной песенки. Снова щедро светило солнце, заливая меловые холмы, и деревья, и все вокруг теплыми оттенками меди и охры; снова пели птицы; и как тогда, в самый первый раз, доносились до Даши смех, разговоры и мелодичное позвякивание посуды – оттуда, с широкой террасы, к которой вели знакомые девушке мраморные ступени и где опять собирались пить чай. Марио стоял рядом с ней, крепко сжимая ее руку, но глаза его смотрели в сторону, а лицо было грустным и немного напряженным. Мало-помалу его ладонь бессильно разжалась и упала вниз, а Даша, уже предчувствуя, что произойдет дальше, не испугалась, как прежде, а покорно отпустила его пальцы. Странная улыбка тронула губы мужчины, он кивнул – но не ей, а в сторону, словно бы всему миру сразу, и, скользнув по девушке переставшим видеть взглядом, прошел мимо.

Дашино сердце болезненно сжалось, но она не придала этому значения – сердечная боль стала привычной. А если ты к тому же знаешь, что тебя ждет… И, отвернувшись, чтобы не видеть отстраненного от нее Марио, она стала медленно подниматься по ступеням, ожидая его возвращения. «Ждать, ждать…» – тупо стучали молоточки в ее голове. Что же еще остается? Только ждать, и верить, и знать, что рано или поздно все возвращаются к Дому. Разве это не главное, чему научил ее Марио?..

А там, на террасе, все звенела посуда, и близко-близко к верхней ступени подошла женщина, которую Даша знала и любила. Плотно закутавшись в тяжелую шаль из шелка, напряженно вглядываясь вниз, где двигалась маленькая фигурка, Вера Николаевна отрывисто позвала:

– Лена, Лена!.. Что это там?

Мама Лена, поднявшись из-за стола, подошла к балюстраде. Чашка осталась в ее руке, и Даша прекрасно могла разглядеть на ней каждую голубую незабудку – эта старинная, любимая ее воспитательницей чашечка давным-давно разбилась, почти сразу же после смерти мамы Лены, и теперь девушка подумала, что, наверное, та попросту забрала ее с собой. Солнечный луч, пройдя сквозь белоснежный фарфор, ударил в глаза женщинам веселым огненным зайчиком, и мама Лена провела ладонью по лицу, тихо отозвавшись:

– Я ничего не вижу.

– Я тоже не вижу, – чуть раздраженно сказала бабушка. – Но мне кажется… Ты не узнаешь, не слышишь?

Та, улыбнувшись, покачала головой и, взяв Веру Николаевну за руку, примирительно шепнула:

– Это будет еще не скоро, Верочка. И дай-то бог, чтобы не скоро… Ведь и ты не хотела бы иного, правда же?

– Кто знает, кто знает. – Бабушка покачала головой и отвернулась от лестницы.

А Даша, почувствовав, что снова оказалась одна, с новой силой ощутив себя чужой и лишней, попыталась несколькими быстрыми шагами преодолеть оставшиеся ступени. Но лестница не поддавалась: мрамор сделался скользким, ступени – высокими, и до террасы по-прежнему было высоко, как до неба… «Ты бунтуешь против вечности?.. – будто услышала она мысленно слова Марио. – Хочешь изменить порядок мироздания? Не выйдет, Дашенька…»

Не вышло. И где он теперь? Она оглянулась, ища его глазами, и не увидела рядом. Нужно было возвращаться. Не здесь, а там могла Даша принимать решения; не здесь, а там можно было еще поспорить с судьбой. «Ухожу, но вернусь», – неслышно пообещала она кому-то, может быть – самой себе, может быть – Марио, который, конечно же, должен был ее слышать… И спокойно как никогда, с открытыми ясными глазами, она сделала шаг и переступила границу между явью и сном, жизнью и смертью, любовью и ненавистью.

Мир лежал у ее ног, расстилаясь знакомым пространством собственной квартиры, раздвигая, точно театральный занавес, темные винные шторы ее окна, впуская в дом декорации звездного неба, звуки засыпающего города, сырые запахи ноябрьского ветра… И она режиссировала этот мир, мир своей жизни – неумелый режиссер, уже понимающий, что сам играет в замысленной кем-то пьесе, – и ничто не случайно, ничто не экспромт в этой странной игре, которую люди привыкли называть судьбою. Бедный узник в Женеве, прикованный к больничной кровати и вызывающий у родственников и врачей только жалость, на деле, сам того не ведая, направлял жизни окружающих Дашу людей, потому что творил ее, Дашины, желания и действия, от которых зависело теперь так многое. Игорь, победно шагающий по дороге своих вероломных замыслов, в действительности был лишь скромной марионеткой, до поры до времени заменявшей в Дашином спектакле подлинного героя и безжалостно убранной из действия, как только настал срок. И никто – ни Плотниковы, ни Вадик, ни бабушка Вера Николаевна, ни сама Даша, ни близкие и дальние ей люди – не знал и не мог знать своей истинной роли в том величественном представлении, в котором первое действие было жизнью, второе – смертью, а может быть, существовали еще и третье, и четвертое, и пятое… А осознавшая это Даша была совсем уже иной Дашей, не той, что плакала вчера, обнимая любимое зеркало – зеркало, в котором она видела сейчас свое повзрослевшее, посуровевшее, но такое прекрасное лицо.

В доме осторожно тикали часы, слабо и пряно пахло любимыми Дашиными духами, из распахнутой форточки доносились отзвуки чужой жизни, а Даша все ходила и ходила по комнате, бездумно касаясь знакомых вещей и впервые осознавая всю бесконечность бытия. Как странно: вместе с этим ощущением бесконечности она явственно чувствовала и другое – витающие в воздухе неоспоримые признаки финала. И, чувствуя, как близится к завершению разыгрываемая кем-то драма, Даша улыбалась, уже зная, что не стоит даже мысленно ставить точку там, где возможно лишь многоточие…

В который раз проходя мимо молчащего (слава богу!) телефона, девушка бросила случайный взгляд на маленькое табло автоответчика и мысленно ахнула, увидев высвечивающуюся на нем зеленую цифру «7». Семь звонков – за такое короткое время?! А впрочем, с чего она, собственно, взяла, что время было коротким?.. И, мельком взглянув на часы – поздний вечер, почти что ночь, стрелки движутся к двенадцати, – она щелкнула кнопкой телевизора. Вспыхнул экран, и она уловила окончание дикторской фразы: «…основные события понедельника…»