Бэтмен - Марина Наумова

Старый слуга не спеша закрыл тяжелую дверцу сейфа, в котором хранился костюм Летучей Мыши, и вздохнул.

Что он мог поделать, если его подопечный никак не хотел жить, как все нормальные люди?

— Оно на столе, — отозвался он с видимой неохотой.

„Вот травит он себе душу, травит… Женился бы лучше. И девушка ведь есть… — думал старик, ковыляя по комнате. — И чего ему неймется?..“

— Спасибо, — отозвался Брюс.

Неожиданно ему стало грустно — неужели в этом мире у него действительно нет ни одного настоящего союзника?

Для чего нужно все, для чего нужна борьба, если даже Альфред перестает быть его сторонником — как иначе понять все его вздохи? Да, он подчиняется, помогает. Но что заставляет его делать это — привычка? Служебный долг, понимаемый таким странным образом? Или все же нечто большее — общее желание добиться справедливости?

Дорого бы дал Брюс, чтобы развеять свои сомнения.

„А, может, Альфред просто слишком постарел?.. Пожалуй. Это многое бы объяснило, но факт остается фактом — я становлюсь одинок“.

— О чем ты думаешь, Альфред? — окликнул он старого слугу.

Вопрос застал старика врасплох: за эти несколько секунд его мысли уже привычно переключились на хозяйственные дела…

— Мне не хотелось бы проводить остаток своей жизни, скорбя по старым друзьям, — немного подумав, ответил он.

„Конечно, может это и неестественно, — подумал Брюс, — но что я могу поделать? Это часть моей жизни, это часть меня — я не умею жить по-другому“.

— Или их сыновьям, — закончил Альфред и отвернулся.

Только позднее Брюс понял смысл последней сказанной стариком фразы.

Привыкнуть можно ко всему, но в каких пределах?

Похоже, руководство города Готэма решило проверить-таки пределы человеческих способностей к терпению на всякого рода выкрутасы.

Явление Джокера, загадочные яды и неожиданная их расшифровка, готовящийся праздник, от которого вообще можно было ожидать чего угодно, и наконец, летающая где-то гигантская Летучая Мышь — не слишком ли много всего этого для несчастных готэмцев? А улицы страха? А темные сплетни? А разборки между бандитами, получившие широкую огласку?

Что ни говори, и администрация, и теневое правительство не скупились на устройство развлечений. Поэтому можно представить с каким нетерпением (и затаенной ненавистью) ждали готэмцы очередного выступления мэра.

Больше всего от этого выигрывали владельцы небольших кафе: все столики напротив телевизора оказывались занятыми, и порой приходилось доставать запасные стулья и устраивать дополнительные места.

„Что им взбредет в голову на этот раз?“ — с опаской думали жители города.

Предыдущий опыт не обещал им ничего хорошего. Наиболее чувствительные и наиболее суеверные люди терзались нехорошими предчувствиями…

Не были спокойны и работники телецентра. С самого утра одна из операторов начала сеять панику, что, мол, Джокер или Бэтмен опять влезут в эфир, и может быть, сделают это одновременно.

— Ну, нет! — взбесился режиссер. — Если и с этой передачей случится что-то неладное, я попросту застрелюсь.

„Жаль в таком случае, если все обойдется гладко“, — подумала его секретарша.

Готовился к выступлению мэра и Джокер.

Когда наконец на экране возникло знакомое всем лицо, изборожденное многочисленными мелкими морщинками, казалось, город сразу притих.

Мэр обвел взглядом экран, словно проверил, на месте ли рамка телевизора, а также телезрители, и заговорил.

— Праздник в честь двухсотлетия Готэма отменяется. Мы не можем гарантировать безопасность его проведения…

Огромное число людей в этот момент вздохнуло с огромным облегчением.

Мэр же считал, что он предпринял самоубийственный шаг. Шутка сказать — отменить обещанный праздник! Он не сомневался, что после этого ему перестанут доверять, как человеку не держащему обещаний — и ошибся. Ни одно его начинание не вызывало еще благодарности столь горячей и искренней, как эта „позорная“ отмена.

Мэр приступил к чтению речи, которая должна была пояснить причины принятого решения, но вдруг понял, что в телецентре происходит что-то не то.

Сперва один сотрудник подошел и что-то шепнул оператору, потом они оба забеспокоились, вокруг телекамеры началась беготня.

Мэр еще больше удивился бы и возмутился, окажись он в просмотровом зале телецентра.

Сперва пропал звук.

Он оборвался сразу же после слова „безопасность“.

Потом на правом экране, как и в прошлый раз, возникла уже знакомая рожа.

Хотя на этот раз Джокер был без грима и никакие трупообразные его не окружали, спутать его с кем-либо из-за оскаленного в вечной улыбке рта было невозможно.

— Говорит Джокер! — объявил динамик.

Тысячи зрителей подались вперед, чтобы получше разглядеть возникшую на экране рожу.

Некоторое время мэр еще светился где-то слева, беззвучно шевеля губами, потом Джокер вытеснил его и оттуда.

И вновь тысячи готэмцев затаили дыхание в ожидании нового страшного известия.

— У нас помехи! — нервно закричал режиссер передачи. — Постарайтесь что-нибудь сделать!

Ему в ответ прозвучал короткий злобный смешок. Нет, смеялся не Джокер, но бедняге режиссеру (кстати, так и не выполнившему свое обещание) так и не удалось докопаться до того, кто смеялся.

Знала об этом только его секретарша.

А Джокер тем временем смотрел в телекамеру, словно заглядывал зрителям в испуганные глаза.

Какими ничтожными они казались ему в этот момент!

— Здесь некоторые говорили жестокие слова обо мне, — довольно усмехаясь, начал Джокер. — Кое-что из этого — правда. — Он сделал попытку улыбнуться еще шире. У нормального человека такую улыбку назвали бы ослепительной. — Как в отношении Гриссема, например. Он был вором и террористом, но у него был прекрасный голос.

„Что происходит?“ — переглядывались жители Готэма, и не находили ответа.

— Что происходит? — кричали в трубку наиболее нервные и рьяные, звоня в полицию, на телестудию, в мэрию, в редакцию и в прочие заведения; и там, куда добирались такие звонки, тихо стонали от бессилия.

Что происходит не знал никто.

Точнее, знали все: выступал Джокер. И этого было достаточно, чтобы у некоторых сложилось впечатление, что мир перевернулся.

(Говорят, что в этот день количество пациентов в психиатрических клиниках резко возросло. Эти слухи правдивы лишь отчасти — настоящий пик психических заболеваний пришелся на следующий день, и трудно было сказать, передача ли вызвала его или события, последовавшие за ней.)