Обрывистые берега - Иван Лазутин

После метро "Сокольники" ехали не больше пяти минут. Узенькие окраинные улочки и переулки были с обеих сторон затянуты чернотой деревьев и кустарников. У длинного старинного четырехэтажного здания машина остановилась против железных ворот. Выскочивший из кабины лейтенант поспешно скрылся за низенькой железной дверью, и тут же по какому-то неведомому знаку створки высоких железных ворот медленно втянулись в стену, и машина плавно въехала в тускло освещенный двор, посреди которого возвышалось несколько приземистых и тоже, судя по окнам, старинных корпусов.

Если несколько минут назад единственным желанием Валерия было выброситься из машины, то теперь, когда за ними с тупым металлическим щелчком закрылись тяжелые железные ворота, ему было страшно выходить из машины, словно земля этого пустынного мрачного двора с темными корпусами была землей проклятья.

— Спрыгивай!.. — повелительно бросил сержант, открыв дверь машины.

Валерий, дрожа всем телом, закрыл глаза и судорожно прыгнул, словно ему было приказано прыгнуть в расплавленный кипящий гудрон.

И все-таки он нашел в себе силы спросить у сержанта:

— Куда мы приехали, товарищ сержант?

— В тюрьму, — безразлично ответил сержант, относившийся к своему привычному делу как к чему-то на роду ему завещанному.

Валерий поднял голову и взглядом пробежал по узеньким и низеньким окнам приземистых корпусов, зарешеченных узорными, похожими на кружева, решетками.

Все, что было дальше, Валерий осознавал смутно. Два охранника вели его по длинному коридору, который несколько раз поворачивал то влево, то вправо. По бокам коридора в глубоких нишах стен тянулась цепь дверей в камеры. На каждой двери, на уровне глаз человека среднего роста были вмонтированы четырехугольные смотровые окошечки размера карманной записной книжки. Левее каждой двери, в толстой стене виднелся круглый глазок размером в металлический рубль. Шаги в пустынном коридоре отдавались гулко. Потом поднялись на этаж выше и снова шли по лабиринту коридоров с дверями в камеры. У одной из дверей, непохожей на дверь в камеру — она была без окошечка и без глазка, Валерия остановили. Низкорослый широкоскулый сержант, достав из кармана длинный металлический ключ, вставил его в замочную скважину и три раза повернул. Валерий подумал, что это лифт. А когда дверь распахнулась, сержант буркнул себе под нос:

— Подождешь здесь!.. — Втолкнув Валерия в "лифт", он с грохотом захлопнул дверь.

Но это был не лифт, хотя размерами он чем-то напоминал типичный грузовой лифт новых высотных московских домов: два метра на полтора метра под ногами и около двух метров высотой. Над головой, в углу этого железного склепа тускло мерцала лампочка, оплетенная толстой металлической сеткой. В двери не было видно никаких ручек, ни углублений замка. Стены были обиты металлическими пластинами, изрешеченными дырками, которые чем-то напоминали крупную терку, на которой шинкуют капусту. И снова на Валерия навалился страх кошмарного сновидения. Когда он еще слышал затихающие шаги тюремного надзирателя, в его железный склеп еще кое-как звуками доносились признаки жизни. А когда шаги стихли, Валерий принялся трясти головой и начал до боли кусать губы, не теряя надежду, что он вырвется из паутины бесконечного мучительного сна. Но пробуждение не наступало. Откуда ему было знать, что крохотная склеп-камера, в которой его закрыли за железной дверью, на лексиконе тюрьмы называется "боксом", своего рода "залом ожидания".

Время для Валерия потеряло свое исчисление. Он даже обрадовался, когда заслышал мерные звуки шагов, которые с каждой секундой все отчетливее и сильнее печатались в тишине тюремного коридора. А когда дверь "бокса" с ржавым металлическим скрипом открылась после того, как в замочной скважине трижды повернулся ключ, он облегченно вздохнул полной грудью и, не дожидаясь приказания конвоира, выскочил из железного холодного карцера. Перед ним стоял все тот же скуластый сержант с мрачным небритым лицом. Кивнув головой влево по коридору, он дал знать Валерию, чтобы тот следовал в указанном направлении. И снова потянулся лабиринт коридоров, пока сержант-конвоир не приказал остановиться. Валерий стоял против камеры с номером двести восемнадцать.

Отработанными ловкими движениями цепких пальцев сержант пробежал по карманам Валерия и, убедившись, что в карманах его нет ничего недозволенного для человека, находящегося под стражей, бросил взгляд на ботинки.

— Расшнуровывай!..

— Зачем? — удивленно спросил Валерии, медленно сгибаясь под тяжелым взглядом конвоира.

— Так надо, — мрачно ответил сержант и всунул в замочную скважину длинный фигурный ключ со сложным рисунком профиля.

По спине Валерия пробежал нервный озноб. Зубы начали выбивать дробь.

Дверь камеры была закрыта на два внутренних запора. В каждом движении конвоира чувствовалась неторопливая уверенность и натренированность.

Когда дверь со скрипом открылась, конвоир скупым жестом дал знать, чтобы он входил. Валерий вошел в тускло освещенную камеру и не успел окинуть ее взглядом, как дверь за ним тяжело захлопнулась и ключ в замочной скважине с металлическим скрежетом повернулся несколько раз.

На двухъярусных железных койках лежали заключенные. Одна койка, нижняя, самая близкая к двери, была свободна. "Моя", — смутно пронеслось в голове Валерия, и он, стараясь не разбудить спящих, присел на грубый полосатый матрас.

На нижней койке рядом, сбросив с себя одеяло, лежал парень лет восемнадцати — двадцати. Его худые щеки были облиты тускло-лимонным светом ночника, оплетенного под самым потолком толстой металлической сеткой. Открыв глаза, парень не мигая долго смотрел на Валерия, а потом, видя, что новичок не знает, что ему делать, сонным голосом сказал:

— Ложись… Не мешай спать другим.

Валерий, повинуясь соседу, в лице которого было больше безразличия, чем раздражения, лег на спину и, вытянувшись, закрыл глаза.

За всю свою жизнь Валерий ни разу не был в церкви, не знал ни одной молитвы. На богомольных старушек в белых платочках, которых он не раз видел в электричках, идущих в Загорск, известный на весь мир знаменитой Троице-Сергиевой лаврой, он смотрел как на доисторических ископаемых и с горьким сожалением. А вот теперь, лежа на грубом тюремном матрасе с закрытыми глазами, он еле слышно, вкладывая в свою мольбу всю силу и боль души, прошептал:

— Мама!.. Помоги.

Глава семнадцатая

Семь дней Вероника Павловна лежала в палате реанимации с диагнозом — обширный инфаркт задней стенки миокарда. На восьмой день, когда кризис миновал, ее перевели в палату, где кроме нее лежали еще две уже далеко не молодые женщины и тоже с инфарктом миокарда. О том, что у нее инфаркт, Вероника Павловна знала сама уже в первые минуты, когда она, внезапно упав в коридоре на ковровую дорожку, вдруг почувствовала острую и жгучую боль в груди, словно кто-то невидимый всадил ей в сердце нож и несколько раз повернул его в глубокой ране. Это было спустя несколько минут мосле того, как лейтенант и сержант милиции увели Валерия из дома. С большим трудом, превозмогая боль, она встала на колени, дотянулась до защелки замка, приоткрыла дверь и, чтобы ее снова не захлопнуло сквозняком, положила на порог маленький коврик, о который при входе вытирали ноги. В эту минуту она больше всего боялась, что когда приедет "скорая", то уже не сможет открыть дверь и ее станут взламывать. Как врач Вероника Павловна допускала любой исход.

Убедившись, что дверь сама не захлопнется, она с трудим, превозмогая боль в груди, доползла до телефона, набрала "03" и, задыхаясь, вызвала "скорую помощь". На вопрос дежурного по "скорой": "Что с больной?" — Вероника Павловна ответила:

— Инфаркт миокарда… Говорю это как врач…

"Скорая" пришла быстро. И хорошо, что Вероника Павловна открыла дверь, иначе ее пришлось бы взламывать, а на это ушло бы время. Больную врач и санитары нашли без сознания, пульс еле прощупывался, давление резко упало. Обо всем этом Вероника Павловна узнала уже позже, когда ей рассказал дежурный врач по реанимационной палате. Оказалось, что врач и Вероника Павловна в одном году заканчивали первый медицинский институт, только на разных факультетах. Это как-то разрядило напряжение первого общения больного с врачом.

Первой просьбой Вероники Павловны, когда ей разрешили разговаривать, была просьба позвонить Калерии Александровне. При этом она не сказала о должности Калерии, чтобы как-то нечаянно не пролить свет на причину ее волнения. Она попросила всего-навсего сообщить Калерии Александровне, что находится в пятидесятой городской больнице, в третьем терапевтическом отделении с диагнозом обширного инфаркта и что сын ее Валерий по каким-то непонятным для нее обстоятельствам находится в учреждении, родственном ее работе. А когда дежурный врач попросил поподробнее расшифровать место нахождения сына, она резко замотала головой и, болезненно морщась, тихо проговорила: