Студенты - Николай Гарин-Михайловский

Приближалось время бала, который давал ежегодно институт в пользу своих недостаточных студентов. Шли горячие споры, где быть балу: в самом институте или в Дворянском собрании.

На сходке, назначенной по этому поводу, Карташев горячо говорил:

– Их цель, – он показал на Красовского, – устройством бала вне института втянуть нас в беспорядки… Туда к нам ворвется вся эта толпа бунтующих, устроят все по-своему, и, если бы даже мы и были ни при чем, они в наш счет наделают столько скандалов, что и мы будем скомпрометированы, а нашим красным ведь этого только и надо. Им это надо, а нам надо спасти честь нашего заведения, и поэтому я высказываюсь за вечер в институте.

Молодой, красивый студент Красовский, с карими горячими женскими глазами, предводитель своей партии, в малороссийской рубахе, с ненавистью и презрением слушавший Карташева, овладев собой, заговорил мягко и вкрадчиво:

– Но ведь если говорить о скандале и желать его, то ведь, Карташев, его можно сделать везде…

– Нет! Стены этого здания удержат вас от скандала!

– Карташев, – с ласковым ехидством спросил Красовский, – как эти стены, сделанные из камня, песку и извести, могут удержать кого-нибудь?

– Нет, нет, вы оставьте эту детскую игру слов, – вскипел Карташев, – ею, Красовский, в четвертом классе мальчишки стараются наповал убить своих врагов, и если вы до сих пор не научились понимать фигуральных выражений, то ради этого я не буду отвлекаться от существа спора.

– Ну, хорошо, – усмехнулся Красовский. – Будем стоять на существе: какая цель нашего вечера? Я думаю, не столько самим веселиться, сколько собрать побольше денег для своих бедных товарищей. Так?

– Так.

– Я думаю, в Дворянском собрании мы больше соберем, чем здесь.

– Ну, положим, – возразил кто-то из толпы, – в институте мы денег соберем больше: одни почетные билеты дадут нам больше, чем весь сбор в Дворянском собрании, а почетных в Дворянском может и не быть…

– В Дворянское собрание не поедет никто из почетных! – крикнул другой.

– Конечно, в нашем институте сбор будет больше, – раздалось несколько голосов.

Выдвинулся Повенежный. Он стоял боком, с засунутыми в карманы руками, дрыгал ногой и поводил с презрением своими навыкате глазами. Он, с особенным подчеркиванием растягивая слова, проговорил:

– И надо цены на все билеты назначить, по крайней мере, по пяти рублей, чтобы быть гарантированными в порядочной публике.

– Но тогда нас и за студентов никто не будет считать, – ответил Красовский.

– И не надо…

– Вам не надо, а мы говорим обо всех.

Повенежный, фыркнув, круто отвернулся от Красовского и посмотрел на Карташева.

– Конечно, – уклончиво согласился Карташев.

Поднялся крик и споры, каждый говорил свое.

– Карташев, – заговорил, пользуясь общим шумом, с восточным акцентом черный большой студент. – Вы не помните меня, а я вас помню – мы вместе сидели с вами когда-то в гимназии: я Августич…

– Я помню вас.

– Если те не понимают, то вы понимаете, что делаете… Вы честный человек. Если вам дорога честь заведения, вы должны знать, что говорят о нем. Говорят, что у нас, если в одном конце чертежной кто-нибудь затянет: «На земле весь род людской», – то на другом конце непременно подхватят: «Чтит один кумир священный».

Все рассмеялись. Августич продолжал:

– В этом честь заведения…

Карташев перебил нетерпеливо:

– Да к чему все это? Ведь все дело сводится к тому, что везде беспорядки, а у нас их нет, и вам завидно, и вы как-нибудь хотите их создать, и это вам не удастся… И гимназия, где мы были вместе, здесь ни при чем: именно оттого, что я дурака валял тогда, я и не желаю теперь таким же быть… не желаю давать себя и других водить за нос…

– Послушайте, Карташев, – вспыхнул Красовский, – наконец и у нас же терпенье может лопнуть. Если вы нахально стоите на том, что мы хотим за нос кого-то водить, то ведь и мы станем утверждать то же: вы за нос водите! Вы морочите! Вы в каких-то непонятных целях драпируетесь в какие-то вонючие, скверные, негодные тряпки и уверяете и морочите нас, что это красиво, эффектно и, главное, искренне. Оставьте хоть это и позвольте, в свою очередь, сказать нам: морочьте других.

– Я не понимаю, на что вы намекаете?..

– На то же, на что и вы.

– То есть как?

Карташева вдруг охватило бешенство.

– Да думайте, что хотите!! Поймите, что я вас настолько презираю, настолько ненавижу… Поймите, что палачом я не был и не буду, и оскорбления палачей не могут достать меня!!

– Вот как?!

– Позвольте поблагодарить вас, – раздался за спиной Карташева чей-то голос.

Карташев повернулся. Перед ним стоял добродушный, любимый студентами старик директор, случайно попавший на сходку.

Карташев как ужаленный смотрел на откуда-то вдруг взявшееся начальство.

– Я совершенно с вами согласен…

Студенты, фыркая, стали быстро расходиться.

– Мне очень приятно, – продолжал между тем директор, – встретить такой светлый, такой зрелый взгляд на дело. Позвольте узнать вашу фамилию?

– При чем тут моя фамилия? – огрызнулся Карташев и бросился за другими к лестнице.

– Ну-с, господин искренний, не палач… – встретил его в дверях Красовский.

– Убирайтесь ко всем чертям! – крикнул ему Карташев, убегая по лестнице.

– В морду его, подлеца! – заревел вдогонку Августич.

Карташев уже летел обратно к Августичу вверх по лестнице с бешеным криком:

– Мерзавец!

Но в это время одни Карташева, другие Августича схватили за руки, и, затиснутые, они только издали, вырываясь изо всех сил, осыпали друг друга отборнейшей бранью…

Добродушный старик директор быстро пробирался за спинами студентов, делая вид, что ничего не замечает.

Вечер был отпразднован в здании института.

Фраков от Сарра на студенческих плечах было много, но студенчество остальных заведений блистало своим отсутствием.

Карташев был в числе распорядителей. Он отводил под руку почетных дам к их местам, танцевал до упада, ухаживал напропалую за всеми.

– Ах, какой милый! Какой красивый! – рассматривая его в лорнет, говорили пожилые дамы. – Очень, очень удачный вечер… С каким вкусом, тактом все устроено… Это молодежь наших времен…

– Надо непременно еще один бал… Как вы находите? – обращался энергичный, решительный генерал к дамам.

– О да, да… Charmant…[Очаровательно… (франц.)]

Директор среди наступившей гробовой тишины поздравил студентов с новым названием их заведения: «Институт инженеров путей сообщения императора Александра Первого».

– Ура! – задрожало в залах и неслось по лестницам громадного здания.

Бал затянулся до пяти часов. Без счета сводил Карташев по лестнице дам и девиц, укутывал их, нежно пожимал ручки, выскакивал раздетый на улицу, усаживая в сани гостей своей alma mater.

Самый тесный кружок студентов оставался еще долго, пили брудершафт, говорили о порядочности своего заведения, говорили о старинной дворянской крови.

Карташев, подвыпив, ехал на извозчике домой с Шацким и, охваченный вечером, говорил приятелю:

– Черт с ними: я сегодня раз десять влюбился… Господи, сколько красавиц на свете…

– Да, мой друг, тебя не хватит: ты и теперь уж на что похож…

– Завтра еду с визитами.

– А я завтра дарю свой фрак первому холую и засаживаюсь за занятия.

– Не говори о занятиях… Я в первый раз пьян: это очень приятно.

– Я не сомневаюсь, что из тебя выйдет пьяница.

– Нет, не выйдет… Денег, денег, Миша, где достать?

– Домой напиши…

– Напишу, что заболел: ведь все равно мне же, Миша, потом все достанется…

– Конечно.

– Миша, можно так полюбить, чтоб забыть все для любимой женщины? Если можно – стоит жить, нельзя – смерть сейчас… Говори: можно?

– Нельзя…

Они ехали по Фонтанке.

– Стой! – крикнул Карташев.

Извозчик испуганно осадил лошадь, и Карташев, быстро сбросив пальто, в одном фраке бросился к реке.

– Дурак! – закричал Шацкий и испуганно побежал за ним.

Карташев громко хохотал, стоя у перил.

– Миша, я забыл, что теперь зима: Фонтанка ведь замерзла…

Карташев с своей партией торжествовали победу над врагами, но громадный сбор с вечера тем не менее попал в руки противной партии, так как беднейшие все были там. Ни Карташев и никто из его партии не подозревал, что из этих бедных никто и не дотронулся до собранных денег и все эти деньги пошли на тех, кто был еще беднее, еще больше нуждался.

Бросив громадную подачку бедноте, Карташев и его компания считали себя вправе смотреть на эту бедноту как на облагодетельствованную в некотором роде ими. Тем неприятнее было видеть с их стороны все ту же черную неблагодарность.

– Просто нахалы, – говорил огорченно Карташев.