Квартал Тортилья-Флэт. Консервный ряд (сборник) - Джон Стейнбек

Глава V

Западно-Биологическая лаборатория смотрит на пустырь. Бакалея Ли Чонга от нее наискосок направо, а ресторан Доры – наискосок налево. Западно-Биологическая торгует прекрасным чудным товаром. Тут продаются милые морские твари – губки, моллюски, морские желуди, черви и раковины, – сказочные меньшие братья, живые цветы моря – медузы, и мелкие бандиты крабы, и колючие, шишковатые бродяги – морские ежи, и щелкающие креветки, и креветки до того прозрачные, что почти не отбрасывают тени. Продаются в Западно-Биологической и клопы, и змеи, и пауки, гремучие змеи и крысы, медовые пчелы и ящерицы. Эти все идут на продажу; а еще здесь есть маленькие нерожденные человечки; одни хранятся целиком, а другие тоненько нарезаны и лежат на стеклах. Для студентов тут есть акулы, только из них выкачана кровь, а в артерии и вены напущена красная и синяя жидкость. Это чтоб изучать кровеносную систему. Есть тут и кошки с цветными артериями и венами, и лягушки тоже. В Западно-Биологической можно заказать любую живность, только потерпеть, и она будет твоя.

Низкое здание лаборатории выходит на улицу. В подвале кладовая, и там полки, полки, до самого потолка, и по всем полкам банки с заспиртованными животными. Еще в кладовой – водосточная раковина и инструменты для бальзамирования и уколов.

Если пройти задним двором к крытым навесам на сваях у самого берега, увидишь бетонные баки для крупных животных – акул, скатов и осьминогов – на каждого свой бак. Лестница прямо с улицы ведет наверх, в кабинет, а в кабинете стол завален нераспечатанной почтой, стоят ящики с картотекой и настежь распахнут сейф. Как-то раз сейф случайно захлопнули, а никто не умел его отпирать! А в сейфе была початая коробка сардин и кусок рокфора. Пока мастер, который делал запор, не прислал свой секрет, в сейфе черт-те что творилось. Тут Док и придумал, как в случае чего можно отомстить банку. Берешь напрокат сейф, кладешь туда целого лосося, а потом скрываешься на полгода. После той неприятности еду в сейфе не держат. Ее держат в ящиках с картотекой. За кабинетом – еще комнатка; там всякая живность в аквариумах, и там микроскопы, диапозитивы и шкафчики с лекарствами, ящики с лабораторной посудой, рабочие столы, и моторчики, и химикалии.

Отсюда идут запахи – сушеных морских звезд и формалина, морской воды и ментола, карболовой кислоты и уксусной, запах оберточной бумаги, опилок, веревок, хлороформа, эфира и запах озона от моторов и стали и смазки – от микроскопов, запах бананового масла, резиновых труб, выстиранных шерстяных носков, ботинок, тонкий острый запах гремучих змей и мокрый, страшный запах крыс. А через заднюю дверь идет запах водорослей и морских желудей, когда отлив, а когда прилив – запах соли и брызг.

Дверь налево ведет в библиотеку. Тут книжные шкафы по стенам до самого потолка, ящики со статьями и оттисками и везде навалены книги – словари, энциклопедии, стихи, пьесы. У стены – большой патефон, и рядом гора пластинок. Под окном – кровать красного дерева. К стенам и книжным полкам прикноплены репродукции Домье, Грэхэма, Тициана, и Леонардо, и Пикассо, и Сальвадора Дали, и Георга Гросса – все не очень высоко, чтоб каждый на них любовался сколько душе угодно. Тут и кресла, и скамейки, и еще кровать. Сюда, бывало, набивалось по сорок человек.

За библиотекой, или музыкальной комнатой, или как ее назвать, – кухня, каморка с газовой плитой, колонкой и умывальником. И вот кое-какие припасы содержатся в ящиках с картотекой, а готовые блюда, жир и овощи хранятся в застекленных шкафах на кухне. Не ради оригинальности. Просто так вышло. С потолка свисают окорока, и кровяные колбасы, и черные трепанги. За кухней – душ и уборная. Уборная протекала пять лет, пока один умный и великодушный гость не залепил дыру жевательной резинкой.

Док – хозяин и управляющий Западно-Биологической. Он маленького роста, но рост обманчив, на самом деле Док сильный и выносливый, а если вспылит, с ним лучше не связываться. Док носит бороду, у него лицо Христа и сатира, и лицо не лжет. Говорят, он многих девушек выручил из беды и тут же втравил в новую. У Дока руки нейрохирурга и трезвый, горячий ум. Док приподнимает шляпу, когда едет мимо уличных собак, и собаки в ответ улыбаются и машут хвостами ему вслед. Он режет и препарирует, сколько надо для дела, но мухи не обидит ради собственного удовольствия. Однако страшно боится Док – как бы не замочить голову, поэтому и зимой и летом он ходит в капюшоне. Он бродит по горло в воде как ни в чем не бывало, но с ума сходит, если ему на голову упадет дождевая капля.

За несколько лет Док прямо-таки врос в жизнь Консервного Ряда; и даже сам не знал, до чего глубоко. Он стал источником философии, и науки, и искусства. В лаборатории девушки Доры услыхали грегорианскую музыку. Ли Чонг слушал Ли Бо на английском. Анри-художник впервые услыхал Книгу Мертвых и так впечатлился, что перешел на новые средства выражения. Раньше Анри создавал живопись с помощью клея, ржавчины и крашеных птичьих перьев, а тут перешел на новый материал и последние четыре работы выполнил исключительно ореховыми скорлупками. Док выслушивал любую чепуху и с ходу превращал во всяческую премудрость. Ум его не знал границ, а доброта – удержу. Он говорил с детьми о самом серьезном, и дети его понимали. Он жил в мире чудес и вдохновенья. Блудливый, как кролик, тонкий, как черт. Все знакомые были ему должны. И, вспоминая его, каждый думал: «Вот бы сделать Доку что-нибудь приятное».

Глава VI

Док собирал морских животных в Большой Заводи, у самого крайнего мыса Полуострова. Место тут неслыханное. В прилив с буя над рифом несутся валы и, как сливки, взбивают лохматую воду. А в отлив здесь мир и покой. Море ясное, и видна удивительная жизнь дна: борьба, еда и размножение. Колышутся водоросли, среди них шныряют крабы. Морские звезды подбираются к моллюскам, впивают в них миллионы присосков и, с невесть откуда взявшейся силой, отрывают от скал. А потом вываливается желудок морской звезды и окутывает жертву. Оранжевые, пестро-рифленые голожаберники изящно скользят между скал, помахивая мантиями, как юбками – испанские танцовщицы. Черные угри, высунувшись из расщелин, стерегут добычу. С громким треском щелкают креветки. Зачарованный водный мир виден до самой глуби. Расшалившимися сорванцами бегают по песчаному дну раки-отшельники. Вон там один нашел пустую раковину улитки, облюбовал, на миг показал врагам нежное, беззащитное тело и – скакнул в новую ракушку. Вот о мол разбилась волна, взбила стеклянную гладь, и пошли по заводи пузыри – но сразу же все снова ясно, зловеще и тихо. Вот краб рвет ногу у брата-краба. Вот анемоны, словно нежные, сверкающие цветы, манят в объятья усталых и заблудших, но стоит юному вертопраху попасться на пурпурно-зеленый зов – тут же расправляются прекрасные лепестки, ядовитые иголки впиваются в простофилю, и он слабеет, никнет и, наверное, пребывает в наркотическом сне, пока едкие пищеварительные кислоты не разрушат его тело.

Вот крадется коварный убийца осьминог, он ползет тихо, мягко, как серый туман, то водорослью прикинется, то скалой, то гнилью, а злые козьи глазки холодно стерегут жертву. Он течет, он ползет к зазевавшемуся крабу, и когда тот близко, загораются желтые глазки, а тело злодея розовеет и дрожит от бешенства и нетерпения. Осьминог выгибается, как драчливая кошка, дико наскакивает на краба, взвивает поток черной жижи, и облако сепии скрывает картину убийства. На обнажившихся скалах морские желуди урчат, заперев дверцы, и обсыхают моллюски. Воздух набух острым йодистым запахом водорослей, известковым запахом тел и текучим запахом спермы. На скалах морские звезды гонят между лучей семя и яйца. Воздух набряк запахом жизни и тлена, пищеварения, смерти, зачатья. И соленые струи брызжут на мол, а там океан ждет прибоя, снова просится в Большую Заводь. А буй качается на волнах и тихо мычит, как покорный печальный бык.

Док работал в заводи с Хейзлом. Хейзл жил в Ночлежном Дворце с Маком и ребятами. С именем у него вышла такая же неразбериха, как потом со всей его жизнью. Бедная мать родила за восемь лет семерых. Хейзл был восьмой, и, когда появился на свет, она не разобралась, какого он пола. Она совсем замоталась, стараясь прокормить и одеть семерых детей, а заодно их отца. Чего она только не перепробовала – делала бумажные цветы, разводила дома грибы, выращивала кроликов на мясо и шкурки, – а муж ее, сидя в кресле, изо всех сил помогал ей то критическим замечанием, то советом. У нее была тетка Хейзл, и она даже управляла страховой конторой. Восьмого ребенка назвали Хейзл, и уж потом до матери дошло, что это мальчик, но она уже освоилась с именем и не стала его менять. Хейзл вырос, четыре года провел в начальной школе, четыре года – в исправительной и ничему не научился. В исправительных школах полагается приобретать порочность и преступные наклонности, но Хейзл учился плохо. Он вышел из исправительной школы, не ведая пороков, как не ведал правил умножения и дробей. Хейзл любил слушать разговор, но ловил не слова, а только тон. Он задавал вопросы не ради ответа, а ради разговора. Ему было двадцать шесть лет, он был темноволосый, миловидный, сильный и покладистый. Частенько он помогал Доку, и неплохо помогал, если только ему втолковать, что от него требуется. Пальцы его крались, как щупальца осьминога, сгребали и удерживали, как анемон. Он не оступался на скользких скалах, и он любил охоту. Док шел в капюшоне и резиновых сапогах, а Хейзл шлепал за ним в джинсах и тапочках. Они собирали морских звезд. Док получил заказ на триста штук.