Хроника трагического перелета - Станислав Токарев

Александру Алексеевичу повезло: видно, у крепыша с физиономией разъяренной рыси под клобуком изменилось настроение, и когда авиатор для разведки отправился на его проповедь, тема оказалась другой — как тащить к иеромонашьим стопам женам мужей, мужьям жен. Веревкой за ногу. Так что полеты в Астрахани состоялись.

Но автор призвал к раздумью, дабы подчеркнуть тот неоспоримый факт, что кочующие авиаторы исполняли в российской глубинке истинно просветительскую миссию. Изумление невиданными летучими машинами будило мысль. А коли так, то любое «этого не может быть, потому что не может быть никогда» теряло свою грузную силу, и чадо не того бранило или хвалило, кого велел духовный или же светский пастырь, а, поразмысливши, порой совсем, совсем иного…

* * *

Мы вернемся к этим соображениям ниже. Сейчас путь Васильева лежит в Тифлис, куда соблазнил его направиться Кебурия.

В Тифлисе недавно летал Уточкин.

Газета «Кавказ» напишет: «Если полеты Уточкина можно сравнить с прыжками насекомого, то Васильева — уподобить птице». И еще: «Уточкин теперь и носа не покажет в Тифлисе», — говорили в толпе. Употребив меньший такт и большую развязность (что свойственно бульварному листку), «Тифлисская копейка» обозвала Сергея Исаевича «коммерсантом от авиации».

Позвольте — романтика? «Огненного человека»? Рыцаря веселого образа? Того, о котором скептический Жакасс и то писал с восторгом: «Он с головы до ног спортсмен, но — странное дело — в его психологии, кажется, совершенно отсутствует одно качество, без которого невозможно представить себе, спортивного человека. Честолюбие. Он спортсмен стихийный. Как бывают стихийные художники, писатели и музыканты. Где стихия, там и гений. Он никогда не останавливается в своем творчестве (да, это творчество!). Каждое новое достижение для него лишь новый этап на пути к достижениям. Третий признак: боязнь рекламы…»

Вот сколько всего написано.

И эдак — о нем?

Глава четырнадцатая

Автор имеет честь быть лично знакомым с Уточкиным.

И не вертите, пожалуйста, читатель, у виска указательным пальцем, прозрачно намекая, что ваш покорный слуга — слегка того…

Ну, хорошо, согласен — не с ним. Пусть не с ним, а с его правнучкой, но в ней — он. Училась она, конечно же, в институте физкультуры. Не рыжая, правда, не коренастая, скорей уж голенастая и на голову меня выше. Ноги, как говорится, из — под мышек. Стрижена под мальчика. Девичья миловидность, недевичья уверенность и безапелляционность суждений — на грани бесцеремонности. Ни капли кокетства.

Она вознамерилась писать дипломную работу о профессиональном спорте. Нет, не обличать, как положено было в ту пору, — напротив: доказывать, что профессионализм — магистральный путь развития спорта. Ей требовались материалы, приятель адресовал ее ко мне, я же — в международный отдел нашей редакции. Через некоторое время молодой воспитаннейший и. о. редактора отдела примчался в поту, с вытаращенными глазами: «Избавьте меня от нее! Она же требует, чтобы я немедленно запросил данные из Англии, из Штатов, из Австралии и Новой Зеландии, и знать ничего не знает! Она с ножом к горлу!»

Он ее назад ко мне прислал. И те же требования она предъявила, совершенно не понимая, почему невозможно взять сейчас и позвонить в Австралию, чтобы антиподы бросили все свои антиподские заботы и с хода ответили на сто пять вопросов составленной ею анкеты. Не наивность сквозила в том, не инфантильность: вера, что нет ничего невозможного, естественная и органичная для этого существа.

Еще характерная подробность об этом яблоке с родословного древа рыжего Сережи. В 60–е годы нашего века спортивные девицы — эмансипе, современные суфражистки, вознамерились встать в ряд с мужчинами, добившись права бегать марафон. Их гоняла с трасс полиция, они протестовали, митинговали, — на бегу, разумеется. И добились, что им разрешили пробегать эти сладкие 42 километра 195 метров. Но не в шестнадцать же лет, а юная Уточкина именно такого захотела. Тишком затесался на старт этот цыпленок (нет, скорее страусенок). С дистанции ее увезла «скорая помощь», обнаружив полное обезвоживание организма. А через некоторое время она снова побежала. Понятие «невозможно» ей было незнакомо. Как ее предку.

Что за лихорадка гнала Уточкина по жизни? Даже нет, тут другое надобно выражение. Старинное, русское. Горькое. Лихоманка.

«В пятнадцати видах спорта, неустанно добиваясь совершенства, применяя созданные приемы, улучшал их и создавал свои». Это из статьи «Моя исповедь», которую он напечатал в петербургском «Синем журнале» в 1913 году. Написал в психиатрической лечебнице.

Пятнадцать? Кто считал? Он сам. Так же, как то, что «совершил полтораста полетов в семидесяти городах России, не отменив ни одного». Стоит ли прикидывать на современной электронной считалочке?

Коньки: он умел одним росчерком врезать в лед — «Уточкин».

Роликовые коньки — был первым на скетинг — ринге.

Фехтовал.

Владел японской борьбой джиу — джитсу.

Прыгал в длину.

Прыгал с вышки.

Плавал, как дельфин.

Бежал наперегонки с первым трамваем от Куликова поля до Большого Фонтана — десять верст (своего рода привет от прадеда правнучке).

Что еще? Греб на байдарке. На парусном боте собственной постройки ходил в море даже в шторм.

В спринтерской гонке на циклодроме в двух заездах из трех побил американского негра Стайна, что привело фланеров с Дерибасовской и Приморского бульвара в большой восторг (по причине экзотического оттенка дуэли). Побеждал и Бутылкина, что в спортивном смысле значительней: москвич был спринтером тоньше, умней, изощренней и злее, но «нет пророка в своем отечестве».

Еще что? Был чемпионом и призером мотоциклетных гонок в Петербурге, Москве, Париже, Лиссабоне, Брюсселе…

Еще? Играл в футбол. И если бы ему посвятил себя целиком, о нем, а не о Злочевском знатоки с Большого и Малого Фонтана рассуждали бы не «Злот — о! Ше такое Бутусов, ше такое его «шут»? Вот у Злота таки да шут», а «шут» таки да у рыжего». («Шутом» называли неотразимый удар).

Ну получилось пятнадцать видов? Впрочем, не в этом дело. Как и не в том, что семидесяти городов явно не набегает. Уточкин писал: «Я не лгу в жизни. Я принадлежу к партии голубого неба и чистого воздуха». Не лгал — сознательно. Если кого и обманывал, то лишь себя.

Но почему, превзойдя всех в одном состязании, он тотчас бросал его, устремлялся в другое? То, которое сей час, сей миг более всего волновало публику? И в конце концов ухватился за гибель свою — авиатику.