Шлюха. Любимая - София Блейк

Однако сегодня Брюхо звучал совсем не так, как я привыкла, и почти сразу же я сообразила, что дело здесь не в его обострившейся астме.

— Ты говоришь так, будто на проводе есть кто–то еще, — предположила я.

— Бдительный старший брат, — ответил Брюхо.

— Случилось что–то?

— Всегда происходят какие–то вещи, — уклончиво отозвался Брюхо. — Ко мне это не имеет отношения, но слишком много дураков меня знают. Нет-нет, да и помянут в разговоре, кто–то прикроется моим именем, кто–то ляпнет, что имеет со мной дела. А я–то уже давно на пенсии, и все их дела меня беспокоят, как прошлогодний снег.

Ля-ля-ля, тополя…

— Мне приехать к тебе? — задала единственный вопрос, который имел смысл.

— Пока не стоит, — сказал Брюхо. — Правда, скоро здесь будут твои друзья Саня и Альбинос. Ты, кажется, еще не рассчиталась за «Фольксваген»?

— Я помню, дорогой, — сказала я, — деньги у меня есть, и я всегда на связи.

— Я знаю, девочка, — нежно закончил Брюхо. — Ты самая умная и красивая. Жаль, что у нас так никто и не родился.

Мой вопрос, знает ли Брюхо Рустема или Эдика, или еще кого–нибудь из кёльнского покерного клуба, так и остался невысказанным. Я знала Брюхо достаточно хорошо, чтобы понять: кто–то в его окружении арестован и, возможно, дает показания. В этой ситуации упоминание по телефону каких–то сутенеров и подбандитков не вызвало бы ничего, кроме недоумения и фальшивого — для полицейских слухачей — возмущения.

После разговора с Веной я отключила телефон — не хотелось, чтобы ко мне дозванивались с работы.

Этот вечер мне хотелось провести в какой–то компании, а поэтому я поужинала в пивном ресторане на Глокенгассе, оставила машину там же и пешком направилась к Хохенштауфенринг, где, как я слышала, располагался хороший «динг», то есть, место, где среднего достатка молодежь собирается за кружкой местного пива, танцует и всячески развлекается. Вход сюда стоил всего 3 евро, и поэтому «динг» заполняло множество студентов. Шумных, веселых молодых парней и девушек, принадлежность к которым мне так хотелось бы ощутить.

Но время шло, я оприходовала уже второй полулитровый пивной бокал, и не ощущала ничего, громе тяжести в желудке и в голове. Молодые люди вокруг меня ржали, как стадо коней, их глаза сверкали, а щеки пунцовели. И чем больше я слушала их отрывистую немецкую речь, тем больше мне хотелось встать и убраться отсюда.

И не потому что атмосфера в «динге» ассоциировалась у меня с образом врага — наше поколение воспринимало ту войну уже как давнюю историю. Но так же, как для поколения моих родителей немецкая пивная вызывала к жизни военные аллюзии, так и для этих немецких ребят существовали какие–то свои мысленные образы, слова и жаргон, которые были их культурным кодом. И наши коды — увы — не совпадали, как когда–то давно с легкостью совпали коды наши с Артуром. То есть, коды могли бы совпасть и сейчас, но для этого нужны были усилия обеих сторон, наподобие труда двух людей, пытающихся пробить с двух сторон тоннель в скале. Скале отчуждения и непонимания.

Маленькие дети не нуждаются в этом — их общению ничто не препятствует, они вольны сами ежеминутно выдумывать слова и звуки, которые и станут их кодом. А старикам скалу не продолбить — уже силы не те, да и желания не осталось.

Что же это означало для меня? Уж не то ли, что жизнь Софии-капсулы постепенно становится все более одинокой, и время обтекает ее, как древесная смола доисторическую букашку. Я завязла в этой смоле, в этом тягучем времени, и шансов пробиться и докричаться до кого–то становилось с каждым месяцем все меньше.

На следующий день Эдик, обеспокоенный моим ночным отсутствием в клубе, пригласил меня в свое излюбленное кафе «Hafen terrasse» над Рейном. Чудесный вид отсюда действовал на Эдика облагораживающее: он мог сколько угодно общаться, глядя на зелень прибрежных парков, причем, в эти надрейнские минуты он был менее показушным и суетным, так что слушать его мне было по-настоящему приятно.

— Я рассказывал тебе о том, как впервые оказался в Кёльнском соборе? — спросил Эдик, затягиваясь очередной сигаретой.

— Нет еще, — я улыбнулась, чтобы поощрить его. Благо, на воздухе террасы сигаретный дым уносился сизым облачком вдаль и не портил мне аппетит.

— Туда, ты знаешь, вход бесплатный, и я уже думал зайти внутрь, как вдруг увидел, что рядом с входом касса, и входной билет стоит 10 дойчемарок. К тому времени я жил в Кельне где–то около года, но в собор вот собрался впервые. Думаю, неловко, если спросит кто: живу в городе, а главной достопримечательности так и не видел. В общем, я подумал, что если за деньги, то это еще круче, и показывать будут что–то особенное, не для лохов.

Я рассмеялась — в этих словах заключался весь Эдик. Кстати, ко времени этого разговора я побывала в Kolner Dom уже наверное раз десять, всякое посещение по-прежнему восторгаясь его красотой. Хотя, конечно, близость собора к ночному клубу сыграла не последнюю роль в частоте посещений.

— Так вот, купил я билет, но куда идти, не знаю. Кассира спрашиваю — она машет рукой куда–то налево, а там и входа не видно. Я подошел ближе, разглядел: дырка в стене, чуть ниже моего роста, и сразу начинаются ступени вверх.

Я прекрасно помнила эту лестницу — сама поднималась по ней совсем недавно. Разве что, цена за вход была другой — я уплатила 5 евро.

— Иду я по этим стоптанным ступеням вверх, иду и иду, а она все не заканчивается. Из–за того, что лестница закручена в спираль, и вдобавок, вьется в узкой башенке, невозможно увидеть, где у нее конец. Насилу дополз до клетушки, где проделана бойница, и остановился, чтобы покурить. Народ ползет мимо меня, жмется к стеночке, — двоим там разойтись сложное дело, а троим — нечего и думать. С моими габаритами, тем паче.

Эдик окликнул официантку и попросил повторить кофе.

— Словом, в какой–то момент подъема я начал жалеть, что вообще оказался в этом чертовом соборе. Кстати, ты знаешь историю, что первым подрядчиком на его строительство выступил сам дьявол?

Я кивнула. Вряд ли можно провести три недели в Кёльне и не услышать эту легенду хотя бы раз.

— Собор до сих пор не достроен, вдумайся. Восемьсот лет что–то мешает им его закончить. То умирает строитель, то разоряется. И это в Германии, самой конкретной стране мира. То, что без дьявола здесь точно не обошлось, я испытал в тот день на своей шкуре. Когда я уже совсем не мог идти, и ноги у меня гудели, как чугунные сковородки, вдруг сзади на меня наперла экскурсия немецких старшеклассников. Представь себе эту толпу молодых румяных быков, спортивных, гогочущих что–то в спину старого больного еврея. И, главное, они совершенно не могут разойтись со мной, обогнать. Им ничего не остается, как прикалываться и болтать между собой, ожидая, пока я вскарабкаюсь на эту лестницу, которой нет конца. Их шуточки, которые я частично понимаю, обо мне, и это стадо гогочет, а у меня уже вообще не остается сил, и ног я не чувствую, и в глазах уже темно. Я не знаю, как вылез наверх, наверное, только на спортивной злости, чтобы доказать, что я еще могу смотреть на этот город сверху.

Ты была там когда–нибудь?

Я кивнула, отхлебывая кофе. Все–таки здесь на террасе его делали очень здорово.

— Есть вещи, которые стоят, чтобы из–за них шли на жертвы, — со значением сказал Эдик. — Например, любовь, или большие деньги, или красота.

— Ты чертовски романтичен, — сказала я, демонстрируя полный оскал своих зубок.

— Кстати, о романтике: ты собираешься выходить на работу сегодня?

— У меня синяк на пол-груди.

— Слушай, народу, чтобы танцевать, хватает. Посиди хотя бы просто на консумации, мне будет приятно видеть тебя рядом. А когда этот Рустем покажется, я с ним разберусь. Отвечаю.

Лучше бы он этого не говорил. Мне уже почти удалось забыть, что ему совсем нельзя было верить.

Так как–то получалось, что все обещания Эдика не выполнялись. Видимо, это было свойство его кармы. Меня, а вместе со мной и всех работниц клуба, и самого Эдика арестовали в этот же вечер.

То, что я сидела за столиком, весьма пристойно одетая, и моя виза была не просрочена, сыграло на моей стороне: застань полицейские Анну Лисовскую голую у шеста, ей не помог бы ни фальшивый израильский паспорт, ни настоящая печать о въезде в Европейский Союз. Потому что это была бы Лисовская, нелегально работающая. А так им досталась Лисовская, культурно отдыхающая за столиком, уставленным напитками.

О, великолепное чувство, когда ты выходишь на свободу после допроса, тебе уже ничто не угрожает, и ты можешь дышать волшебным воздухом летней ночи над Рейном. Всего только сутки миновали с тех пор, когда я вышла в такую же ночь после «динга», но какая поразительная разница в ощущениях! Воистину, нам нужны контрасты. Невозможно постоянно наслаждаться, нежась в теплом джакузи — оценить его по-настоящему поможет ледяной душ.

Именно такой душ обрушился на рыжую шевелюру Эдика, когда сразу несколько работниц дали на него показания. Им пообещали временный вид на жительство в Германии, если они сольют всех, кто когда–либо брал у них деньги, привез в Европу, трахал бесплатно…