Париж в августе. Убитый Моцарт - Рене Фалле

Уилфрид вышел из ванной и, доплетясь до своей комнаты, рухнул на кровать. Ему показалось, что боль удесятерилась. Когда он двигался, она была меньше. Уилфрид скорчился, изо всех сил кусая одеяло, потом поднялся и вышел в коридор. Он спустился по лестнице, перескакивая через несколько ступенек, потом бегом поднялся, ну точно — сумасшедший. Он взялся скакать по всему дому, налетая на мебель. Он надеялся, что, измотав себя таким образом, упадет, сраженный сном. Сон. Никогда с такой силой не желал он этой передышки. Но сон ничем не мог ему помочь, ничем. Он оказался бесполезен и тогда, когда такой приступ случился у него в первый раз, и ему сделали укол морфия. На лестничной площадке он чуть не сшиб Кароль. Он метнулся в угол и так затравленно посмотрел на нее, словно он — дикий зверь, а она — охотник, который вот-вот сразит его метким выстрелом. Он присел на корточки, чтобы хоть немного облегчить отвратительный груз, который оттягивал его живот. Вырвался глухой крик отчаяния. Прохладная рука легла на его лоб. Заливаясь слезами, он обнял ноги Кароль, стоящие прямо перед ним. Речь ее текла плавно, «как разговор рыб». Она говорила с ребенком:

— Мой малыш, мой маленький мальчик. Не терзайся больше. Я здесь. Обнимите меня, да, обнимите меня, и больше не будет больно, мой бедненький мальчик.

Она нежно гладила его по мокрым слипшимся волосам. Он изо всех сил старался впасть в забытье. Но боль все понимала и не давала одурачить себя ничему и никому. Она была проницательной и всегда начеку. Уилфрид больше не открывал глаза и внимательно прислушивался к усилиям крошечного кусочка булыжника. А может, булыжник этот был большим, как муравей, или краб, или как глотка спрута. Он пролепетал сквозь зубы:

— Это роды, Кароль. И камень — это мой ребенок. Не стоило заниматься любовью, чтобы дождаться камня.

— Успокойтесь, Уилфрид, я здесь.

— Они ласковые, ваши руки.

Если бы пришла смерть, с каким равнодушием он принял бы ее. Он отдался бы ей, нисколько не раздумывая. И недаром еще существует обычай: прятать от больного оружие и кухонные ножи в момент обострения почечных колик. Его неспособность защититься от какого-то камня рождала в сознании полную покорность судьбе. Измотанный, обмякший, он тяжело дышал. Руки Кароль все так же гладили его по голове, легко касаясь волос. Он сердито потряс головой, чтобы сбросить их.

— Вы не хотите больше, чтобы я к вам прикасалась?

— Нет! Убирайтесь! Я болен. Я очень болен.

Он растянулся на лестничной площадке, нос весь вымазан в пыли. Свинцовый пояс все прибавлял в весе. Чтобы ослабить его хватку, Уилфрид изворачивался, как червяк, на которого попала капля скипидара. Не обращая внимания на Кароль, которую эта сцена чрезвычайно удивила, он поднялся и уперся руками в колени.

— Прости меня, Господи! Прости нам грехи наши, как мы прощаем должникам нашим. А как дальше, Кароль, вы знаете, как дальше?

Она покачала головой, но потом прошептала:

— И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого, аминь.

— Именно так. Господи, именно так, избави нас от лукавого, избави нас от лукавого, избави нас от лукавого.

Он снова повалился навзничь, царапая пол ногтями:

— Убирайтесь вон! Кароль, вам не пристало смеяться надо мной! Я ненавижу вас! Убирайтесь!

Уилфрид перевернулся на спину, но рассмотреть потолка так и не мог. Он задержал дыхание. Молчание, как туман, окутало всю комнату. Кароль ушла. Он поднес часы к самым глазам. Приступ длится уже четыре часа. Кароль, наверное, невозмутимо открыла консервную банку. Он поплелся в туалет и со злостью, зная, что это безнадежно, попытался помочиться. Как бы он хотел вскрыть свой живот, как консервную банку и вырвать оттуда этот кремень и тяжеленный маятник. Он с силой захлопнул жалюзи. Наверняка в этот момент кто-нибудь проходил мимо, а сейчас уже бежал по деревне с криком, что в этом доме он видел убийц Норберта Эйдера. Уилфрид натянул куртку прямо на голе тело, цепляясь за перила, спустился вниз по лестнице. Кароль читала, сидя в кресле. Уилфрид медленно направился к двери.

— Куда вы идете? — спросила Кароль.

Он глупо улыбнулся.

— Я иду в деревню. Какой-то тип видел нас, как раз сейчас он может рассказывать об этом.

Она осталась невозмутимой.

— Вы уверены в этом?

— Почти. Итак, я признаю все, что они хотят, все: что я спал с вами и что это было чудесно, что я убил Норберта, и потом, после, я пойду к доктору. Он сделает мне уколы. Возможно, это поможет. Прошлый раз они ошиблись и дали мне простой воды вместо морфия. Мне необходима их помощь. Они должны это сделать. Без этого я загнусь.

— Останьтесь, Уилфрид.

Он со злостью посмотрел на нее.

— Вы что, ничего не понимаете? И тем не менее нужно понять. Я сдохну так же, как и Норберт сдох, сдох, сдох.

Она пожала плечами и вновь взяла книгу:

— Не будьте дураком. Я прошу вас остаться.

Вдруг он захныкал:

— Позвольте мне выйти. Они сделают мне укол морфия. Морфий — это замечательно. Ты плывешь в лодке. В небе.

Кароль подошла к двери, закрыла ее на два оборота и зажала ключ в кулаке. Уилфрид недобро ухмыльнулся:

— Я могу вылезти в окно!

Она сражалась с мальчишкой.

— Вы уже меньше страдаете, Уилфрид. Вы много говорите.

— О нет, я страдаю. Но я — герой. Норберт никогда не говорил вам, что я герой? У меня есть медаль.

Кусая губы, обессилев от этой борьбы, он прислонился к стене.

— Медаль, великолепно! С пальмовыми ветками. Похоже на уток. И я мог бы получить медаль Почечных Колик! Дайте мне виски, я хочу выпить всю бутылку, только бы заснуть, заснуть!

— Это виски достанется вашим почкам, а не вам.

— А?

Он, должно быть, уже не понимал, где находится и скатился прямо на ковер.

— Ах, вы смешите меня, я просто визжу от смеха. Внутри живут гром и молния. Там — булыжник, который живет, который дышит, который ворочается. Как мы его назовем, эту дорогую крошку?

Повернувшись на бок, он торжественно поднял палец:

— Каменный плод моих внутренностей освящен Богом!

Закрывая книгу, Кароль проговорила:

— С того момента, как вы заболели, вы очень много говорите о Боге.

Между двумя стонами он испустил тяжелый вздох:

— Это ради смеха, Кароль. Он не верит в меня, а я не верю в него.

— Ну а я в него верю.

— В таком случае, будьте любезны, поскольку вы с ним на короткой ноге, попросите его прекратить это свинство.

У него не осталось больше храбрости. Он уже не хотел идти на улицу. Люди могли бы подумать, что он одержим бесами. «В средние века, — подумал он, — таких, как я, сжигали». Боль поднялась еще на один градус. Уилфрид напрягся, чтобы выдержать эту новую атаку. Он поднялся на второй этаж, решив не устраивать больше спектакля. Он сказал себе, что боли не существует. Он тоже раскрыл книгу. Первую попавшуюся.

— Просыпайся, а не то я запру тебя в холодильнике.

Человек, у которого не было ни рук, ни ног, проворчал сквозь зубы:

— Шиш!

Рост его составлял пятьдесят сантиметров. Он жил со своей матерью. Летом продавцы мороженного переругивались с ним. Они сажали его перед своими лавками, чтобы привлекать клиентов.

— Сначала попробуем шляпу.

На голову ему водрузили остроконечную, блестящую, зеленого цвета шляпу.

— Ты неотразим! Все девчонки квартала будут твоими.

— Твоя сестра тоже.

Продавец колебался. Он знал, что у человека-обрубка тяжелый характер. Он ничего не ответил и занял свое место за прилавком, заваленным рожками для мороженного.

Оторвавшись от книги, он почувствовал, что балласт, находящийся внизу живота снова потяжелел. От его веса Уилфрид согнулся пополам. И так, не разгибаясь, с книгой в руке, он пробежал рысцой по коридору около ста шагов. И даже не вспотел. У него не осталось больше ни пота, ни слез. Когда он дотрагивался до стен, они на ощупь были влажными. Подкрался вечер, а он даже не заметил как. Куда же ушли все эти часы? Уилфрид не имел об этом ни малейшего представления.

В маленькой комнатке, в беспорядке, стояло около дюжины столов с аппаратами для охлаждения напитков. Человек-обрубок помотал головой:

— Твоя шляпа слишком тесная. Мне больно.

Торговец нашел способ отомстить:

— Если тебе не нравится, я могу вышвырнуть тебя.

Человек-обрубок побледнел от ярости. Он прошипел:

— Так твоя сестра сегодня свободна?

Уилфрид, жадно глотая душный воздух, ходил не останавливаясь. Сколько же километров с самого утра он прошел? Неужели нет конца этой дороге на распятие без креста?

Торговец подскочил. Сорвал с него шляпу, схватил сетку, в которой сидел человек-обрубок и, открыв холодильник, запихнул его внутрь, как арбуз.