Блестящая будущность - Чарльз Диккенс

О, если бы онъ никогда не пріѣзжалъ! Если бы онъ оставилъ меня въ кузницѣ,- недовольнымъ, конечно, но, сравнительно, счастливымъ!

— И тогда, дружище, для меня наградой служило то, что я по секрету зналъ, что создаю джентльмена. Пусть чистокровные кони колонистовъ закидывали меня пылью, когда я шелъ пѣшкомъ, я говорилъ себѣ: «А я сдѣлаю лучшаго джентльмена, чѣмъ всѣ вы»! Когда кто-нибудь изъ нихъ говорилъ: «Онъ былъ каторжникомъ всего лишь нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и при этомъ простой, необразованный человѣкъ, хотя ему и повезло счастіе», — что я говорилъ? Я говорилъ себѣ: «Если я не джентльменъ и не образованный, то у меня есть свой джентльменъ. У всѣхъ у васъ есть собственныя стада и земля; но у кого изъ васъ есть свой собственный воспитанный въ Лондонѣ джентльменъ? Такимъ образомъ я поддерживалъ себя. И такимъ образомъ я ободрялъ себя, говоря, что настанетъ день, когда я увижу своего мальчика и откроюсь ему дома, на родинѣ.

Онъ положилъ руку на мое плечо. Я содрогнулся при мысли, что рука эта можетъ быть была обагрена кровью.

— Мнѣ нелегко было уѣхать оттуда, Пипъ, да и не безопасно. Но я рѣшилъ, что уѣду, и чѣмъ труднѣе было это сдѣлать, тѣмъ крѣпче я за это держался. И, наконецъ, я это сдѣлалъ. Дорогой мальчикъ, я это сдѣлалъ!

Я старался собраться съ мыслями, но былъ оглушенъ. Все время мнѣ казалось, что я больше прислушиваюсь къ вѣтру и дождю, нежели къ нему; даже и теперь я не могъ отдѣлить его голоса отъ этихъ голосовъ, хотя тѣ гремѣли, а онъ замолкъ.

— Куда вы положите меня? — спросилъ онъ, наконецъ. — Вѣдь надо же мнѣ гдѣ-нибудь лечь.

— Спать? — спросилъ я.

— Да. И хорошенько выспаться. Вѣдь меня долгіе мѣсяцы носило и швыряло по морю.

— Мой пріятель и товарищъ уѣхалъ, — сказалъ я, вставая съ дивана:- я вамъ отведу его комнату.

— Онъ не вернется завтра домой?

— Нѣтъ, — отвѣчалъ я почти машинально, не смотря на усилія, — онъ завтра не вернется.

— Потому что, знаешь ли, дорогой мальчикъ, — сказалъ онъ, понижая голосъ и упираясь длиннымъ пальцемъ мнѣ въ грудь весьма внушительно, — нужна осторожность.

— Что вы хотите сказать? Почему осторожность?

— Ей-Богу, вѣдь это смерть!

— Какая смерть?

— Я сосланъ былъ пожизненно. Меня казнятъ за то, что я вернулся. Въ послѣдніе года слишкомъ много было бѣглыхъ, и меня навѣрное повѣсятъ, если поймаютъ.

Этого еще не доставало; злополучный человѣкъ, наложившій на меня цѣпи своимъ золотомъ и серебромъ, рискнулъ жизнью, чтобы повидать меня, и теперь мнѣ приходилось оберегать его! Если бы я любилъ его, а не ненавидѣлъ; если бы меня влекла къ нему сильнѣйшая симпатія и привязанность, а не отталкивало непобѣдимое отвращеніе, то дѣло не могло бы быть хуже. Напротивъ того, было бы лучше, потому что тогда охрана его была бы естественной и нѣжной заботой моего сердца.

Первой моей предосторожностью было запереть ставни, такъ чтобы снаружи нельзя было видѣть свѣта въ окнахъ. Затѣмъ запереть дверь и заложить ее на крюкъ. Пока я это дѣлалъ, онъ стоялъ у стола, пилъ ромъ и ѣлъ бисквиты; и когда я увидѣлъ его за этимъ занятіемъ, я снова увидѣлъ моего каторжника, на болотѣ, въ то время, какъ онъ ѣлъ. Я чуть было не вообразилъ, что онъ вотъ нагнется и примется пилить цѣпь на ногѣ.

Когда я ушелъ въ комнату Герберта и затворилъ всѣ двери, сообщавшіяся между нею и лѣстницей, такъ что въ нее можно было попасть только изъ той комнаты, гдѣ происходилъ нашъ разговоръ, я спросилъ его, — не хочетъ ли онъ лечь спать? Онъ отвѣчалъ „да“, но попросилъ у меня немного „моего джентльменскаго бѣлья“, чтобы надѣть его поутру. Я принесъ ему бѣлье, и кровь снова застыла во мнѣ, когда онъ взялъ обѣ мои руки и пожелалъ мнѣ доброй ночи.

Я самъ не знаю, какъ ушелъ отъ него и, подложивъ дровъ въ каминъ, въ той комнатѣ, гдѣ съ нимъ мы сидѣли, остался у огня, потому что мнѣ страшно было итти спать.

Съ часъ или болѣе сидѣлъ я, оглушенный, ничего не понимая, и только когда способность думать вернулась ко мнѣ, я вполнѣ постигъ свое несчастіе; корабль, на которомъ я плылъ, потерпѣлъ крушеніе.

Предположенія, что миссъ Гавишамъ желаетъ устроить мою судьбу, оказались пустою мечтою; Эстелла не предназначалась для меня; меня лишь терпѣли въ домѣ миссъ Гавишамъ, какъ удобное орудіе, какъ занозу для жадныхъ родственниковъ, какъ куклу безъ сердца, надъ которою можно было издѣваться, когда никого другого не было подъ рукой — вотъ первыя мучительныя мысли, овладѣвшія мной. Но еще острѣе и глубже была боль при мысли, что я бросилъ Джо — ради каторжника, совершившаго Богъ вѣсть какія преступленія, и котораго могли арестовать въ тѣхъ комнатахъ, гдѣ я сидѣлъ и размышлялъ, — арестовать и повѣсить. Я бы ни за что теперь не вернулся къ Джо и не вернулся бы къ Бидди: просто потому, я думаю, что сознаніе о моемъ недостойномъ поведеніи пересилило бы всякія другія соображенія. Никакая житейская мудрость не могла бы дать мнѣ того утѣшенія, какое я нашелъ бы въ ихъ простотѣ и вѣрности, но я не никогда, никогда, никогда не буду въ состояніи измѣнить того, что я сдѣлалъ.

Къ каждомъ порывѣ вѣтра и дождя мнѣ слышались преслѣдователи. Дважды я готовъ былъ побожиться, что стучали и шептались у наружной двери. Безпокойство мое такъ росло, что я рѣшилъ взять свѣчу и пойти взглянуть на то страшное бремя, которое неожиданно свалилась на меня.

Мой благодѣтель обвернулъ голову платкомъ и спалъ довольно спокойно, хотя около подушки положилъ пистолетъ. Убѣдившись въ этомъ, я тихонько вынулъ ключъ изъ замка и, вложивъ его съ своей стороны, заперъ дверь, прежде чѣмъ усѣлся опять у огня. Мало-по-малу я сползъ съ кресла и растянулся на полу. Когда я проснулся, сквозь сонъ чувствуя свое несчастіе, часы на церквахъ восточныхъ кварталовъ пробили пять, свѣчи догорѣли, огонь въ каминѣ потухъ, а вѣтеръ и дождь только усиливали впечатлѣніе непроглядныхъ потемокъ.

ГЛАВА VI

Для меня было счастіемъ, что приходилось принимать мѣры (на сколько я могъ) для безопасности моего страшнаго посѣтителя: эта мысль, охватившая меня при пробужденіи, отгоняла другія. Невозможность скрывать его у себя на квартирѣ была очевидна. Самая попытка повела бы къ подозрѣніямъ. Мнѣ прислуживала вздорная старуха; ей помогала отрепанная дѣвчонка, которую она звала племянницей, и дѣлать изъ этого тайну значило подстрекнуть ихъ къ любопытству и сплетнямъ. Обѣ страдали глазами, что я приписывалъ постоянному подглядыванію въ замочныя скважины; онѣ постоянно вертѣлись тамъ, гдѣ ихъ не спрашивали: это въ сущности было единственнымъ несомнѣннымъ въ нихъ качествомъ, кромѣ воровства. Чтобы не создавать тайны для этихъ женщинъ, я рѣшилъ объявить имъ поутру, что ко мнѣ неожиданно пріѣхалъ дядюшка изъ провинціи.

Это рѣшеніе я принялъ, когда еще бродилъ въ потемкахъ, ища способовъ добыть огня. Такъ какъ я ничего не нашелъ, то рѣшилъ итти въ ближайшую караульню и попросить сторожа прійти со своимъ фонаремъ. Спускаясь въ темнотѣ по лѣстницѣ, я споткнулся обо что-то, и это оказался человѣкъ, прикурнувшій въ углу.

Такъ какъ человѣкъ не отвѣчалъ мнѣ, когда я спросилъ его, что онъ здѣсь дѣлаетъ, и отдѣлался молчаніемъ, я побѣжалъ въ караульню и попросилъ сторожа прійти поскорѣй, сообщивъ ему по дорогѣ о случаѣ на лѣстницѣ. Такъ какъ вѣтеръ былъ все такъ же силенъ, то мы боялись, что онъ задуетъ огонь въ фонарѣ, и не стали зажигать фонарей на лѣстницѣ, но осмотрѣли ее сверху до низу; нигдѣ никого не было. Мнѣ пришло въ голову, что человѣкъ могъ проскользнуть въ комнаты, и, зажегши свѣчу, я оставилъ сторожа съ фонаремъ у дверей и внимательно осмотрѣлъ квартиру, включая и ту комнату, гдѣ спалъ мой страшный гость. Все было тихо, и, безъ сомнѣнія, никого другого въ квартирѣ не было.

Меня смущала мысль, что на лѣстницу какъ разъ въ эту ночь забрался бродяга, и я спросилъ у сторожа, — въ надеждѣ выяснить себѣ положеніе, — не пропускалъ ли онъ сквозь ворота какого-нибудь джентльмена, который былъ навеселѣ?

— Да, — отвѣчалъ онъ; — въ разное время ночи троихъ. Одинъ жилъ въ Фонтенъ-кортѣ, а двое другихъ въ Лонѣ.

И онъ видѣлъ, какъ всѣ они вернулись домой.

— Ночь была такая бурная, сэръ, — говорилъ сторожъ, отдавая мнѣ стаканъ, такъ какъ я угостилъ его ромомъ, — что очень немногіе проходили черезъ мои ворота. Кромѣ тѣхъ троихъ джентльменовъ, которыхъ я вамъ назвалъ, никого другого не было; но въ одиннадцать часовъ васъ спрашивалъ какой-то незнакомецъ.

— Мой дядя, — пробормоталъ я. — Да.

— Вы видѣли его, сэръ?

— Да. О, да.

— И того человѣка, который его провожалъ?

— Человѣка, который его провожалъ? — переспросилъ я.

— Да, я думалъ, что этотъ человѣкъ шелъ вмѣстѣ съ нимъ, — отвѣчалъ сторожъ. — Человѣкъ остановился, когда онъ меня разспрашивалъ, и пошелъ за нимъ опять, когда онъ направился сюда.

— Какого рода человѣкъ?