Мужики и бабы - Борис Можаев

На столе лежали газеты, какой-то журнал, раскрытая конторская книга и серая кепка посреди бумаг. Митрофан приподнял кепку.

- Ах, вот куда я их положил! - Кепку кинул на стул, ухмыляясь, шмыгнул носом. - Мужик собрался в извоз, да шлею потерял. Получайте!

Мария и Сенечка взяли свои командировки.

- Дак нам куда, в Веретье или Гордеево? - спросил Сенечка.

- Валяйте на агрономический участок. В барский дом. Там найдутся комнаты. Да, товарищи... Чуть не забыл! В воскресенье, то есть послезавтра, День Конституции и Международный день промкооперации. Сходите в Новоселки, в колхоз "Муравей", и проведите беседу... Еще вот что - там работает тройка по чистке партии и аппарата. Помогите своей активностью... Все! С комприветом!

Тяпин тиснул своей каменной пятерней руки активистам и проводил их, поскрипывая хромовыми сапогами, до дверей.

На другой день, с утра пораньше, Мария пришла в риковские конюшни и разбудила конюха Боцана, спавшего в хомутной.

- Дядь Федь, царствие небесное проспишь! - ткнула его каблуком в мягкое место.

- А-а! - Боцан поднял с попоны нечесаную, в сенной трухе голову и удивленно захлопал глазами: - Откуда тебя принесло, мать твоя тетенька?

- Вставай! Лошадь нужна, в Гордеево ехать. Вот тебе записка от управдела.

Боцан с опухшим ото сна лицом держал в руках записку и говорил, почесываясь:

- По такой нужде ехать надо. Ждать немыслимо, дорога дальняя, - а сам ни с места. - Я тебе, Мария Васильевна, Зорьку запрягу. Она кобыла хоть и невидная, но выносливая, киргизских кровей.

- Ты бы лучше пошевеливался, чем сидя рассуждать.

- В нашем деле спешка ни к чему. Это тебе не за столом щи хлебать...

Боцан известен был на все Тиханово как непревзойденный едок, вместе с Филипком они кадку блинов съедали.

- Чего ж медлить? Дорога дальняя.

- То-то и оно, что дальняя, - продолжал рассуждать Боцан, приводя в порядок свою одежду после сна. - Тут надо все обдумать, взвесить... Это у вас, у теперешних, тяп-ляп да клетка. Запряги тебе, к примеру, Молодца... Он и тарантас расшибет, и вас в лесу оставит. Или запряги Ворона... До ночи не приедете. Его хоть бей, хоть пляши на нем, он и не трюхнет... только хвостом отмахивается. Для него мужское слово надо. А ты баба. Тебя он не послушает.

Наконец Боцан пошел в конюшню. Через минуту вывел оттуда в поводу небольшую серую кобылу, а в другой руке нес лагун с дегтем.

Сунув повод Марии в руку, конюх торопливо подошел к тарантасу.

- В такую дорогу, Мария Васильевна, нельзя без подмазки ехать, не то колеса сыграют тебе "Вдоль по Питерской".

Подмазывая колеса дегтем, он говорил:

- Зорька - кобыла смирная. Но есть в ней один изъян - ежели ты заснешь, она упрет во ржи. А то в лес свернет, где трава погуще. Я однова ехал на ней из лугов, выпимши был с окончанием покоса. Ну и задремал... Проснулся - что такое? Куда ни посмотрю - черно, как в колодезе. Овраг не овраг, а вроде ущелья. Небо над головой в лоскут - все звездами утыкано, а по сторонам черные бугры. Пошевелился я, вроде руки-ноги целы, а шея болит, будто кожи на ней мяли. Встал. Гляжу, где телега моя валяется, где колеса... А Зорька на верхотуре травку щиплет, и две обломанные оглобли при ней. Огляделся я - мать честная! Оказывается, это Красулин овраг. Вон куда угодило! Ну как я там на дне очутился, убей не помню. Наверно, черти затащили.

Рассказывая, Боцан запряг лошадь. Потом хлопнул ее по спине и, обращаясь к Марии и передавая ей вожжи, заключил:

- Поезжай, Мария Васильевна! В добрый путь! Телега легкая, лошадь хорошая... Скоро доедешь... Нет, постой!

Он пошел к зеленой копне, взял огромную охапку свежей травы и положил в тарантас:

- Вот эдак мягче будет. С богом!

Мария неловко взобралась на высокий тарантас, взяла неумело, как все женщины, вожжи обеими руками и сказала:

- Растворяй ворота!

Сенечка Зенин жил возле церкви, на выезде из села. Он поджидал Марию на лавочке у палисадника. Перед ним стоял высокий черный ящик с ремнем. Завидев Марию, Сенечка закинул ящик за спину и вышел на дорогу.

- Это что за чемодан? - спросила Мария, останавливая лошадь. - Сухари на дорогу?

- Там увидишь, - ответил Сенечка, ставя ящик посреди тарантаса. Дай-ка вожжи!

Он взял у Марии вожжи, прыгнул в передок и крикнул весело:

- Эй, быстроногая, покажи движение!

Хлыстнул по крупу, замотал, задергал вожжами, и лошадь, косясь глазами на возницу и поводя ушами, побежала резвой рысью. Ящик заколыхался в тарантасе, загрохал, как ступа с пихтелем.

Мария поймала его за ремень, открыла крышку - там лежала гармонь.

- Эй, учитель! Ты зачем гармонь взял? Ай на посиделки едешь?

- А тебе не все равно? - Сенечка обернул свою смешливую рожу: глазки подслеповатые, нос вздернут шалашиком, ноздри открытые - заходи, кому охота. - Может, я тебе страданье хочу сыграть. Дорога дальняя, - и подмигнул ей.

- Балбес! - беззлобно выругалась Мария. - Тебе уже за двадцать, а ты все кобенишься... На посиделки ходишь, по вечерам страданья играешь. Не учитель ты, а старорежимный тип.

- Дак ведь каждому свое - я на посиделках страданье играю, а ты вон с поповым сынком гуляешь. С бывшим офицером то есть. Так что кто из нас старорежимный тип - это еще вопрос.

- Он в Красной Армии служил, целой ротой командовал.

- Мало ли кто где командовал, - тянул свое Сенечка. - Вон я в газете прочел: вычистили одного завклубом. Оказался деникинский генерал. А командовал рабочим клубом.

- При чем тут генерал?

- Это я к примеру...

- Ну и глупо.

Ругаться не хотелось... Утро было солнечное, прохладное, с тем легким бодрящим ветерком, который нагуливается на росных травах да остывших за ночь зеленях. Еще звенели жаворонки, лопотали перепела, еще пыль не подымалась с дороги из-под колес, еще солнце не грело, а ласкало, еще все было свежим, чистым, не затянутым душным и пыльным маревом жаркого летнего дня. В такие часы не езда по торной дороге, а любота. Телега на железном ходу бежала ходко, плавно, без грохота и дребезжания, только мягко поскрипывали, укачивая, рессоры да глухо шлепали по дорожной серой пыли лошадиные копыта. За кладбищем, до большака обогнали несколько подвод с навозом. На каждом возу, как пушка в небо, торчали вилы. Мужички учтиво снимали кепки, слегка наклоняя головы, Мария помахивала им рукой и с жадностью вдыхала сырой и терпкий запах навоза.

Когда пересекли большак и свернули на пустынную лесную дорогу, Сенечка сказал:

- Не понимаю чтой-то я наше руководство. Нерешительный народ.

- Как то есть нерешительный?

- Очень просто. Уж сколько месяцев кричат ограничить кулака, изолировать его... Наступление на кулачество развернутым фронтом... Где же он, этот фронт? Одни разговорчики! Мы вот зачем едем? Тоже уговаривать кой-кого. Надоело! Ежели фронт, дай мне наган и скажи: отобрать излишки у такого-то вредного элемента! Отберу и доставлю в срок, будьте уверочки.

- Ах ты, живодер сопатый! А ежели у тебя отобрать вот эту гармонь и в клуб ее сдать? Как ты запоешь?

- А у меня за что? Я ж не кулак.

- Разве с наганом в руке определяют - кто кулак, а кто дурак? Ты путем разберись - кто своим трудом живет, а кто захребетник. Наганом-то грозить всякий умеет.

- Я в том плане, что классовый подход требует решительных мер.

- Всему свое время. Был у нас и военный коммунизм. Слыхал?

- За кого ты меня принимаешь? Все ж таки я окончил девятилетку, да еще с педагогическим уклоном.

- Больно много в последнее время у нас всяких уклонов развелось.

- Вот именно... К примеру, от твоих разговоров правым уклончиком отдает.

- Ты эти провокации брось! А то на порог нашего дома не пущу. И Зинке скажу, чтоб она тебя в шею гнала.

- Нельзя, Мария Васильевна, личную жизнь чужого человека ставить в зависимости от своей общественной точки зрения. Это, извините, не марксистский подход. Что ж такого, что наши с вами взгляды расходятся. Почему Зинка должна отвечать за это? Только потому, что она ваша сестра? Но это и есть проявление чувства собственности в семейных отношениях. Отсюда один шаг к союзу с собственником вообще, то есть с кулаком.

- Нет, Сенечка, с тобой нельзя серьезно говорить. Ты форменный балбес и демагог.

- Вот видишь, и до оскорбления дошли. А все только из-за того, что я высказался за решительные действия.

- Да прежде чем действовать, надо разобраться! - Мария стала горячиться. - Мы же не к песиголовцам едем, а к людям. Почему низовой актив не выдвинул кулаков на обложение? Ведь есть же все-таки какие-то причины?

- А мне плевать на эти причины! - повысил голос и Сенечка. - Спелись они... Причины? Вон излишки хлеба государству не сдают, а на базар везут. Здесь тоже причину искать надо, да? Рассусоливать? Нет. Спекуляция, и точка.

- Какая ж тут спекуляция? Разве они везут на базар чужой хлеб? Спекулянт тот, кто перепродает. А кто продает свой хлеб - не спекулянт, а хлебороб.

- Так почему ж он не продает его государству? Дешево платят, да?