По волчьему следу - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Киваю.
- Голову выставили нарочно, - я снова смотрю на снимок. Руки бы оторвать тому, кто его сделал. – Он хотел, чтобы её нашли. Иначе оставил бы лежать там, где лежит тело.
И парень просто пополнил бы список без вести пропавших.
- Именно. Селюгин пришел к такому же выводу. Кстати, был вполне толковым, как понимаю. Начал со списков пропавших. Обнаружил два десятка молодых парней, которые вроде бы как тоже взяли и без вести…
Ох ты ж…
- Составил докладную.
- И?
- И начальство решило, что он дурит. Что времена пусть и спокойные, но все одно люди пропадают. И что может, не пропали они, а уехали куда. Сбежали в поисках новой жизни. И что Селюгин из одной головы целую историю заговора притянул. Вот.
Тоже знакомо. И даже понять можно, потому как наверняка нормальному человеку все эти теоретические изыскания кажутся глупостью. Если тел нету, то и дело об убийстве заводить не к чему.
- Он мне письмо написал. Есть… у меня адрес канцелярии.
- Еще один эксперимент?
- Вроде того. Практика показывает, что большое количество информации до нас просто-напросто не доходит, - Одинцов постучал ногтем по столу. – Я и решил дать открытый адрес. Письма шлют… много шлют. Большей частью хлам. Жалобы там всякие. На соседей… на знакомых. Да сама понимаешь. Но иногда случается и такое вот.
Я поглядела на снимки. А ведь с одного ракурса сделаны. Пеньки, правда, разные, насколько можно судить, но ракурс один.
- Он письмо отправить не успел, - произнес Одинцов.
- А кто тогда?
- А вот это и выясните, - Одинцов подвинул фото и добавил к ним конверт. – Мои с него пытались снять, но ни следов, ни отпечатков. Пришло позавчера. Но до меня добралось только вот… извини, писем и вправду приходит много, а штат ограничен.
Я подвинула конверт поближе.
Обычный. Такой в каждом почтовом отделении есть, за пару копеек. И марки тоже не коллекционные. Подписано аккуратным почерком. Внутри – сложенный вдвое и загнутый с краю лист. Почерк тот же. Буквы крупные, но стоят близко друг к другу. Хотя нельзя сказать, что наползают.
Нет, просто стоят.
Близко.
Лист уже разворачивали. Он пахнет Одинцовым и еще кем-то… цветочный легкий запах. Женский. Секретаря? Тогда мне её жаль. Фото с отрезанными головами это не то, что поднимет настроение.
Читаю.
«Имею основания предположить, что на вверенной мне территории орудует злостный душегуб…»
Ни приветствия.
Ни расшаркиваний. Спокойно и четко.
Теория.
Список пропавших с датами подачи заявлений. Надо будет перепроверить, но это к Бекшееву и, полагаю, в местный архив заглянуть придется. Прав Одинцов, до центра доходит далеко не вся информация. Но статистику такое количество пропавших должно было бы попортить.
Года рождения тоже указаны.
Самому старшему сорок пять, самому юному – шестнадцать.
- Интересно… - я дочитываю список, который настолько длинный, что становится не по себе. – Ни одной женщины.
- Именно, - Одинцов уже встал. Ему и вправду пора, это не отговорка. Скорее уж странно, что он снова явился сам, а не отправил того же адъютанта. Их у него трое. – И не просто мужчины, а молодые. Стало быть, скорее всего здоровые сильные мужчины.
С которыми справиться куда сложнее, чем с женщинами.
И что это значит?
Ничего.
Разве что вещи собрать надо.
Я еще подумала, что возвращаться на родину вот совершенно не тянет.
Глава 2 Вабельщик
Глава 2 Вабельщик
«Вабельщиком именуют охотника, коий обладает удивительным умением подражать голосу птицы или зверя. Вабельщик побуждает оных отзываться и тем самым выдавать себя. Или же вовсе зовет, подводя под выстрел»
«Толковый словарь юного охотника»
После таких разговоров Бекшеев чувствовал себя даже не грязным. Он словно пропитывался гнилью чужих душ, и она оседала где-то там, внутри, куда ни одному целителю не добраться.
Хуже всего, что гниль эта никуда не уходила.
Она таилась. Она копилась. И Бекшеева не отпускала мысль, что когда-нибудь её станет настолько много, что он и сам уподобится этим…
Господин Петров, мещанин, тихо плакал, закрыв лицо ладонями. Слезы текли сквозь пухлые пальчики, падали на лист, на котором не появилось ни слова. От слез на листе оставались влажные пятна. И плечи Петрова вздрагивали.
Наконец, громко всхлипнул, он вытащил из кармана платок и высморкался.
- Меня расстреляют, да? – поинтересовался он жалобно.
- Это решит суд.
- Врете, - Петров вытер лицо рукавом. И прикосновение жесткой ткани оставило на коже красный след. – Расстреляют… я читал, да, читал… был суд… над Коломийцевым. Его уже расстреляли?
- Приговор пока не приведен в исполнение. Всегда возможна подача апелляции. И суд учтет вашу готовность сотрудничать.
Общие слова.
Да и нужны ли они? Может, проще подтвердить, что все так и будет? А Петров прав. Так и будет. Есть показания, а помимо них – улики. Те же чулки погибших девушек, заботливо сложенные в самодельную шкатулку из открыток. И каждый – подписан.
У Петрова почерк аккуратный, буквы кругленькие, с завитушечками. Одна к другой.
Да и взяли его при очередной попытке…
И трупов на нем семь, а потому надеяться на снисхождение глупо. Петров, которого отпускало, мелко дрожал. И дрожь эта отдавалась в пальцах. Вот он скомкал платок. Огляделся в поисках урны и не нашел. Выдохнул резко и совсем иным тоном поинтересовался.
- Что вы со мной сделали?
- Ничего.
- Вы на меня воздействовали! – эта мысль показалась ему спасительной. – Конечно! Вы на меня воздействовали! Магически! И принудили рассказать все это!
Бекшеев поморщился.
- Я буду жаловаться!
- Ваше право.
Бекшеев посмотрел на Сёмушкина, который тихо сидел в углу с бумагами. Пусть вызывает конвойного. Они свое дело сделали. Так что дальше пусть следственный комитет с этим дерьмом разбирается.
- А я не подпишу! – взгляд не остался незамеченным. – Я не подпишу все это вранье! Вы мне внушили! Да, да… мама говорила, что магам верить нельзя! Вы мне в мозги залезли! Вы…
Петров повел головой и, упав на четвереньки, выгнулся, завыл во весь голос. А потом начал биться лбом о пол, впрочем, как-то неестественно, осторожно, сдерживая силу
