По секрету всему свету - Ольга Александровна Помыткина

Сегодня мама, Татьяна Ивановна, пекла блины в летней кухне, натопив жарко печь. Она часто выходила на крыльцо проветриваться, поглядывая на свою шестилетнюю дочь Машу — очень худенькую девочку с копной курчавых русых волос. Дочка сидела в песочнице возле летней кухни и играла. А из-под платьица торчали тоненькие, как былинки, ручки и ножки. Мама смотрела на нее с жалостью и болью в глазах. Это было болезненное и слабенькое дитя, с довольно капризным характером. Сама же мама — невысокая, хрупкая на вид женщина, но терпеливая, выносливая и очень чистоплотная. Она преподавала в школе домоводство у девочек, а летом у нее были каникулы, как и у нас.

Мы с сестрой Варей и подругой Галей сидели в нашей тенистой беседке, когда баба Маруся, слегла косолапя, подошла к воротам и стала искать крючок, чтобы открыть их, но так и не нашла. Тогда я поспешила ей на помощь.

— Привет, баб Марусь! — поприветствовала я ее и вернулась за стол.

— Здоровья всем! — сказала она, ступая по крыльцу, глядя на маму, а не на нас.

— Привет, мам, иди сюда. Ты как раз вовремя, чаю попьем, — весело и гостеприимно сказала мама.

— Таня! А Шука где? — взволнованно, с обидой произнесла она.

— Он на работе. А что случилось?

— Ничего. Ничего. Он обещал прийти, и забыл.

— А! Но, вечером зайдет.

Бабушка Маруся зашла в летнюю кухню, она была в легком платье, с поблекшими цветами, в чулках и вельветовых тапках, на голове — цветастый платок.

— Ох…, какая духота, нет Таня, я пойду наружу, там прохладно.

— На тебе блинчик, масленый, — мама свернула блин и подала бабе Марусе. Та приняла, откусила и вышла на улицу.

— Ой, какой вкусный! — сказала она, громко причмокивая и быстро глотая, точно давно ничего не ела. Мама вынесла ей стул, но она на него не села, видно боялась заболеть. Я наблюдала за ней из беседки, хотя это было очень закрытое место. Солнце спряталось за тучи, и подул сильный ветер. Стало пасмурно и скучно. Подружка Галина — худенькая десятилетняя девочка побежала домой, увидев на крыльце (через дорогу) свою мать, тетю Соню. Варя собрала со стола тетрадки и альбомы и пошла в дом. Где-то вдалеке загремел гром, и на небе мелькнула яркая полоса. Даже наш пес Енот залез в будку, оглядываясь и прижимая уши. Редкие капли дождя стали потихоньку накрапывать.

— Ой, дождались дождя! — сказала бабуля громко, но с досадой. — Не мог попозже, как до дому идти.

— Пережди у нас и пойдешь, — проговорила мама.

А я зашла в летнюю кухню, налила себе чаю и села есть блины, быстро откусывая и глотая, поглядывая через окно на бабу Марусю, которая все же села на стул у окна кухни. Мама ушла в дом с Машей. А бабуля сидела, тоскливо и задумчиво поглядывая на трепетавшую под ветром березу. В ее взгляде не было страха и ужаса от раскатов грома, она сидела тихо, покорно шевеля губами, словно что-то шептала. А гром усиливался, и полил сильный дождь, размывая песок в песочнице.

Тут прибежала мама, намокшая, и завела бабушку в кухню, держа ее под руку.

— Да, Таня, я же под крышей, не промокла бы, — сопротивлялась та.

— Промокла бы, смотри, как хлещет.

И правда, ветер метал дождь в разные стороны, и по двору, к огороду потекли большие лужи, так как двор имел уклон.

Мы втроем сидели и смотрели на улицу через окно и открытую дверь. Сырой прохладой потянуло снаружи, и в кухне стало свежо. Мама налила чай матери и поставила перед ней блины со сметаной. И та с аппетитом, причмокивая поедала их, запивая чаем.

— Таня, как там мать твоя живет? Что-то ее не видно? Не болеет? Раньше часто проходила мимо, останавливалась, рассказывала о себе, о внуках.

— Да нет, не болеет, дел у нее много, — с иронией и обидой сказала мама. — К нам не зайдет никогда, все мимо проходит.

— А по что так?

— Дел много.

— Она очень грозы боится, — вмешалась я в разговор. — Сейчас, наверно, под подушкой лежит. Ее сестру убило молнией. Да, мам?

— Да, совсем молодую, — грустно ответила мама, вытирая платком мокрые коротенькие волосы цвета каштана.

Несмотря на скромную обстановку, в летней кухне было чистенько и уютно: известкой побеленные стены, два светлых окна; рядом — стол, несколько стульев и табуреток.

Разувались возле порога, кроме баб Маруси, она всегда заходила в обуви, обтерев об траву или тряпку. Исключением служила дождливая погода. Бабушке приходилось потрудиться, чтобы снять обувь, так как у нее сильно болела спина.

Дождь скоро закончился, а с крыши все еще капало, и по дорогам текли ручейки. Щебеночные дороги хорошо впитывали воду, не было грязи и жижи.

— Спасибо, Таня, накормила, я пойду домой, — сказала бабуля и вышла на крыльцо, а я следом за ней.

На улице пахло дождем и, прибитой к земле, пылью.

— Мам, я баб Марусю провожу? — не уверенно спросила я.

— Проводи, проводи. Поди, к подруге собралась?

А мне ничего не оставалось, как улыбнуться в ответ, ведь она была, как всегда права. Мы шли потихоньку, выбирая, где посуше и тверже. Мелкая крошка щебня прилипала к ногам. Где-то далеко еще сияло небо и громыхало. Ветер затихал. Очень далеко, за горой эхом отдавался стук колес железно-дорожного состава — это на Баскускане (поселок) шел поезд. Несколько дней жары настолько измучили природу и нас, что наступившая прохлада, очень радовала и восхищала всех.

На улице не было ни души и затихли собаки. Маленькая собачка моей подруги, обычно, заливавшаяся хриплым лаем, тоже молчала. Даже, когда я подошла к высокому забору, из-за которого не было видно двора и несколько раз крикнула: «Олеся!», она лишь огрызнулась и звякнула цепью. Баба Маруся, молча, пошла до дома, а я осталась ждать ответа. В ограду зайти я не могла — она была закрыта изнутри. И напрасно я долго стояла, всматриваясь в высокие окна веранды — никто не вышел на мой голос. Что ж, нужно идти домой.

Не было еще 12 часов дня, когда меня принесло к бабушкиному дому. Шторки в комнатах были еще занавешены, по старинке (с середины окна). Тучки плыли по небу, а солнце, выглядывая краешком, согревало и подсушивало промокшую землю и зелень. Трава возле ворот и во дворе еще мокрая, намочила мне гольфы в сандалиях, и стало совсем зябко. Да еще ветер смел капли дождя с березы на