Упоение властью. Револьвер, спирт и кокаин. 1917 год - Владимир Виленович Шигин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При этом сами большевики резко отделяли Октябрьское восстание (а с ним и Февральскую революцию) от пьяных погромов, считая их проявлениями, как «анархической стихии», так и «происками буржуазной контрреволюции». В свою очередь, контрреволюционеры обвиняли большевиков, что именно их «октябрьский путч» и породил волну погромов.
Любопытно, что А.М. Горький, рассуждавший в то время о причинах пьяных погромов больше других, также рассматривал их, именно, как продолжение Октября. При этом главный упор в причинах появления погромов «буревестник революции» делал на психологию народа. В газете «Новая жизнь» А.М. Горький писал: «В этом взрыве зоологических инстинктов я не вижу ярко выраженных элементов социальной революции. Это русский бунт без социалистов по духу, без участия социалистической психологии». Впоследствии, А.М. Горький от отрицания Октябрьской революции, достаточно быстро перешел к поддержке большевиков, и восхвалению Октябрьской революции. В силу этого он больше уже никогда не возвращался к теме связи этих двух событий: октябрьского переворота и ноябрьских погромов. Между тем, эта связь лишь подчёркивает народный характер Октября.
Проверка документов матросским патрулём
С другой стороны, право народа на алкоголь полностью соприкасается с демократическими требованиями. Позже это наглядно продемонстрировал опыт введения США «сухого закона» и опыт «антиалкогольной кампании» периода перестройки в СССР. Осенью же 1917 года большевистские руководители были в большом недоумении от погромов, которые никак не вписывались в их теоретические представления о последствиях социальной революции. Все их теоретические расчеты, весь классический марксизм летел к черту, соприкоснувшись с российской действительностью! Согласно целого ряда воспоминаний, в ноябре в руководстве РСДРП (б) царила растерянность, близкая к панике.
В одних регионах массовые пьяные погромы проходили под лозунгами большевиков, в других же, наоборот, сопровождались антисоветскими демонстрациями. К погромному движению оказались причастны представители всех политических партий, от анархистов до кадетов, а также представители ряда протестных социальных групп, в т. ч. и офицеры, которые из-за начавшихся переговоров о мире заняли антисоветские позиции. Что касается матросов, то они, как и большевики, считая себя по праву победителей, ответственными за власть в государстве, были куда больше большевиков связаны с алкогольными интересами масс. Именно поэтому матросы и оказались по обе стороны алкогольного фронта.
Заметим, что отечественная историография нередко упоминает о матросах, как о главной силе, прекратившей пьяные погромы. Однако на самом деле картина выглядела несколько иначе.
Для начала заметим, что матросы в конце 1917 и начале 1918 года представлялись представителям разных партий и обывателям достаточно однородной леворадикальной массой, но такое представление было обманчиво. На самом деле матросская масса была уже не столь однородна. Среди матросов, как это не покажется странным, имелись (и не так уж мало!) сторонники Временного правительства, т. н. «шкурники» – матросы, которые не хотели никаких революций, а просто желали спокойно дослужить и вернуться домой, хватало и откровенных уголовников. Много было и сторонников зажиточного крестьянства (кулаков), которые так же до конца не разделяли радикализма большевиков, левых эсеров и анархистов.
Из книги воспоминаний, уже упоминавшегося нами, матроса-большевика С.Н. Баранова «Ветер с Балтики»: «Ожесточенные споры прекратились. Былые защитники Временного правительства как-то растерялись, приуныли, и только беспринципные горлопаны еще будоражили команду, бог знает, чем. Вчера они требовали отпусков, сегодня – увеличения жалованья и улучшения обмундирования. Но со шкурниками мало считались. Серьезнее были противники, говорившие: «Авансом никого не будем награждать доверием, в том числе и большевистских вождей». Многие из них еще стояли за войну до победы, за укрепление союза России с Англией и Францией, говорили, что союзников подводить нельзя, забывая, однако, что это был союз империалистов, а не народов. Немало было и таких, которые деревенских кулаков считали крепкими и старательными крестьянами, бедняков – лентяями и пьяницами и делали выводы, что у нового правительства ставка в деревне должна быть на зажиточных крестьян. Хотя словесная борьба по всем этим вопросам и продолжалась, но теперь она не носила такого ожесточенного характера, как прежде…»
Уже утром следующего дня после захвата Зимнего дворца Военно-революционному комитету сообщили, что охранявшие Зимний дворец солдаты и матросы, перепилась вином из подвалов дворца. Представители Смольного выехали на место и убедились, что весь караул пьян, но поддерживает своеобразный порядок: в подвалы Зимнего допускаются только свои, штатских же не подпускают и близко. Причем разрешают пить на месте до бесчувствия, а на вынос вино не дают. Все же некоторым солдатам удавалось проносить вино на улицу. Там его покупали штатские, которые не могли попасть в Зимний. Пьяный караул заменили, но на следующий день пьянство продолжилось. Более того, выяснилось, что лейб-гвардии Павловский полк, ближе всех расквартированный к Зимнему, считает, что все вино в Зимнем принадлежит исключительно ему, и регулярно присылает своих каптенармусов за спиртным. Если же матросский караул не подпускал тех к вину, то павловцы высылали на помощь каптенармусам вооруженный отряд.
А вскоре состоялось фактическое второе взятие Зимнего дворца. На этот раз, на приступ пошли все – от солдат, до красногвардейцев, не говоря уже о городских люмпенах. При этом матросы не проявили никакого желания защищать завоеванную цитадель старого режима. Они уже были победителями и желали наслаждаться плодами своей победы, сами поглощая марочные вина и коньяки. Гуляли флотские так широко, что часто дело доходило до открытых бандитских нападений пьяных матросов на патрулирующих милиционеров. Поэтому матросов из дворца убрали, а в караул во дворец поставили солдат Преображенского полка. Но преображенцев хватило лишь на несколько дней, после чего их самих надо было спасать от белой горячки. Пришлось снова вызывать матросов. Но разве пчелы могут воевать с медом!
Что делать дальше, никто не знал. Пытаться отбить дворцовые запасы вина силой, было нельзя – это вызвало бы неминуемое кровопролитие. Было предложение переправить вино через Кронштадт в Швецию и там продать. Но от него сразу же отказались. Если бы вино попало в Кронштадт, то братва оттуда его уже бы не отдала.
По воспоминаниям писателя Ивана Бунина, балтийские матросы вообще всем другим алкогольным напиткам предпочитали в те дни французский коньяк марки «Martell». Что тут сказать? Только то, что дотоле
