Идет ли богатство немногих на пользу всем прочим? - Зигмунт Бауман

Однако это не единственный из «принципов несправедливости», которые, по мнению Дорлинга, обеспечивают сохранение неравенства и служат для него опорой. Он перечисляет несколько других неявных и латентных убеждений, которые не выдержали ни одной проверки реальностью или никогда не имели шанса на такую проверку, но все равно упорно оказывают решающее влияние на массовые представления, настроения и поступки. В числе таких «принципов несправедливости» Дорлинг называет веру в то, что: 1) элитарность наделяет экономику эффективностью (потому что для увеличения числа благ, достающихся обществу, необходимо содействовать развитию способностей, которыми по определению обладают лишь немногие); 2) исключенность — нормальное состояние, необходимое для здоровья общества, в то время как алчность полезна для повышения качества жизни; 3) порождаемая всем этим безысходность неизбежна и неотвратима. Именно благодаря этой сумме ложных убеждений сохраняются и фактически самовоспроизво-дятся наши коллективные несчастья, вызванные тем, что мы добровольно миримся с социальным неравенством, едва ли задумываясь над ним и не придавая ему значения:

Люди уже довольно долго сами творят свою историю, несмотря на то что регулярно сетуют на судьбу и оказываются в обстоятельствах, выбранных не ими. Кроме того, история творится коллективно — нынешнее увлечение шоппингом и мыльными операми носит коллективный характер. Статусная паранойя усиливается по мере того, как мы подглядываем за другими людьми с помощью телевидения и интернета. Мы получаем коллективное приглашение к алчности посредством рекламы, соблазняющей нас желать все большего и большего [11, p. 24] .

Короче говоря, большинство из нас в большинстве случаев с готовностью (иногда — с радостью, иногда — неохотно, бранясь и скрежеща зубами) принимает предложение и взваливает на себя пожизненную обязанность получать от этого по максимуму. Однако достаточно ли изменить образ мысли для изменения образа жизни, и достаточно ли изменить образ жизни для изменения окружающей реальности и ее жестких требований, диктующих наши поступки?

Несомненно то, что, нравится нам это или нет, мы принадлежим к виду homo eligens — существам, делающим выбор; и даже самому грубому, жестокому и беспощадному нажиму еще никогда не удавалось и вряд ли когда-либо удастся полностью лишить нас свободы выбора и тем самым недвусмысленно и неизбежно определять наше поведение. Мы не бильярдные шары, летящие по столу туда, куда нас пошлет кий в руке игрока; мы, так сказать, обречены на свободу — и как бы страстно мы ни желали освободиться от мук выбора, нам всегда будет доступен более чем один вариант. Существуют два более-менее независимых фактора, между собой определяющих наш выбор, наш образ жизни и наш жизненный путь. Первый из них — «судьба», класс обстоятельств, на которые мы никак не можем повлиять: это то, что «случается с нами» помимо нашей воли (сюда относятся место и время нашего рождения, а также позиция в обществе, получаемая нами при рождении). Второй фактор — наша личность, на которую мы, по крайней мере в принципе, способны воздействовать, работая над ней, тренируя ее и воспитывая. Спектр реально доступных нам возможностей определяет «судьба», но в конечном счете выбор между ними делает наша личность.

Разумеется, « реальные» возможности, определяемые «судьбой», отличаются друг от друга — порой весьма существенно — степенью своей реальности. Одни из этих возможностей, по крайней мере на первый взгляд, легче выбрать и выполнить, чем другие, поскольку они являются или кажутся более надежными, менее рискованными и/или более привлекательными; соответственно, их шансы быть выбранными более высоки, чем у альтернативных, в данный момент непопулярных (и потому считающихся нежелательными) вариантов, внушающих подозрение в том, что для их осуществления понадобится больше времени и более значительные усилия, либо требующих более серьезных жертв или сопряженных с риском общественного осуждения и потери престижа—как в большинстве случаев и происходит. Поэтому вероятность выбора тех или иных «реальных» вариантов тоже принадлежит к сфере «судьбы»: в конце концов, мы живем в «структурированном» социальном окружении, а это «структурирование» состоит именно в манипулировании вероятностями. Оно сводится к такому распределению и перераспределению наград и наказаний, которое резко повышает вероятность выбора одних вариантов и резко снижает вероятность выбора других вариантов. В конце концов, «реальность» — это не более чем внешнее сопротивление нашим внутренним желаниям... И чем сильнее это сопротивление, тем более «реальными» кажутся препятствия.

Чем выше социальные издержки данного выбора, тем ниже вероятность того, что он будет сделан. А издержки отказа сделать то, что заставляют делать производящих выбор, так же, как и награда за подчинение в процессе выбора, выплачиваются в первую очередь в драгоценной валюте социального признания, позиции и престижа. В нашем обществе эти издержки устроены таким образом, что сопротивление неравенству и его последствиям (как публичным, так и частным) становится крайне затруднительным, и это делает его маловероятным по сравнению с альтернативными вариантами: тихим и безропотным подчинением или готовностью к сотрудничеству. А колода, которую нам, обитателям капиталистического, индивидуализированного общества потребителей, снова и снова сдают во всех или почти во всех играх, из которых состоит наша жизнь, устроена так, что козыри в большинстве случаев достаются тем, кто наживается или надеется нажиться на неравенстве...

3. Ложь большая и очень большая

КАК отмечает Джон Максвелл Кутзее, выдающийся философ и превосходный ро-_ манист, прославившийся неутомимой и точной фиксацией грехов, глупостей и заблуждений человечества,

заявление, что мир должен быть разделен на конкурирующие экономики, поскольку такова его природа, — искусственное. Конкурирующие экономики существуют потому, что мы решили: именно таким мы хотим видеть наш мир. Конкуренция — это сублимация войны. Неизбежность войны — не аксиома... Если мы хотим войны, мы выбираем войну, если хотим мира, с тем же успехом выбираем мир. Если мы хотим конкуренции, мы вольны начать конкуренцию; точно так же мы вольны стать на путь товарищеского сотрудничества [1].

Впрочем, загвоздка состоит в том, что вне зависимости от того, был наш мир сформирован решениями, принимавшимися и осуществлявшимися нашими предками, или нет, в начале XXI века он является малопригодным для мирного сосуществования, не говоря уже о людской солидарности и дружественном сотрудничестве. Он устроен таким образом, что сотрудничество и солидарность представляют собой не просто непопулярный, но и сложный и затратный вариант. Неудивительно, что люди достаточно редко находят в себе материальные и душевные силы для того, чтобы выбрать такой вариант и воплотить его в жизнь. Подавляющее большинство людей, как бы благородны и возвышенны ни были их убеждения и намерения, сталкивается с враждебными и опасными, а главное — неизбежными реалиями: вездесущей алчностью и коррумпированностью, соперничеством и всеобщим эгоизмом, а соответственно, и с реалиями, насаждающими и превозносящими взаимную подозрительность и постоянную бдительность. Ни один человек сам по себе не способен изменить эти реалии, отмахнуться от них, опровергнуть их или жить вопреки им — и поэтому у людей не остается иного выбора, кроме как следовать образцам поведения, которое, осознанно или бессознательно, целенаправленно или по умолчанию, однообразно воспроизводит мир bellum omnium contra omnes. Именно поэтому мы сплошь и рядом принимаем эти реалии (надуманные, внушаемые или воображаемые реалии, ежедневно воспроизводящиеся с нашей помощью) за «природу вещей», которую люди не в силах оспорить и изменить. Еще раз обратимся к рассуждениям Кутзее: «средний человек» сохраняет веру в то, что миром управляет необходимость, а не абстрактный моральный кодекс. Следует честно признать, что у этого «среднего человека» имеется более чем достаточно разумных оснований для того, чтобы верить в то, что неизбежное — неизбежно, и точка. Мы (вполне справедливо) заключаем, что в этом мире нам предстоит жить. Альтернативы этому миру нет, рассуждаем (ошибочно) мы дальше,— и быть не может.

Но в чем же заключается это якобы «неизбежное», которое, как считаем мы, «средние» (иначе говоря — «простые») люди, соответствует и будет соответствовать «устройству» и «природе» вещей? Иными словами, каковы же эти неявно принимаемые предпосылки, невидимо присутствующие в каждом мнении о «состоянии мира», под которыми мы обычно подписываемся и которые формируют наше понимание (или, точнее, непонимание) этого мира — но которые мы почти никогда не подвергаем серьезной проверке, изучению и испытанию фактами?