Я люблю Конана - Елена Хаецкая

— Хм! «Люди»! Мелкота…

— Витька! Второй ряд забивай!

— Фигли второй? Первый!

— Первый несолидно…

Я не люблю смотреть трогающие меня фильмы прилюдно — в кино, в видеосалоне, в компании. Но иногда в этом была своя прелесть. Помню, во время просмотра фильма «Вспомнить все» («Возвращенные воспоминания») Шварценеггера хватают злые гады и, одолев, приковывают к креслу — пытать. Сидевший рядом со мной мальчик весь напрягся, подался вперед и в забытьи прошептал:

— Конан! Не сдавайся!

Да. Любой фильм со Шварценеггером был, в сущности, фильмом о Конане.

В середине того же 1989 года Саша прислал мне альбом «Искусство DRAGONLANCE».

Никогда в жизни я не видела таких красивых картинок. Я выросла в Ленинграде, пять лет посещала кружок для школьников при Эрмитаже, я привыкла к шероховатости, горьковатости подлинного искусства, к тому, что полотна великих мастеров могут взволновать самые возвышенные чувства, затронуть самые сокровенные глубины души. Нас учили различать красивую модель и прекрасный портрет (который может изображать и урода, и дряхлого старца).

Искусство DRAGONLANCE несло в себе нечто совершенно иное. Оно как бы ласкало самую поверхность души, предоставляя ей любоваться откровенной красивостью. Оно разрешало любить в искусстве именно красивую модель, а не прекрасный портрет.

Я часами сидела над этой книгой, вглядывалась в образы героев — Китиары, Тассельхофа, Карамона, Рейстлина, Стурма… Пыталась разгадать тайну их жизни, их взаимоотношений, пройти их путями по заколдованным мирам… Пыталась понять: что они чувствуют, такие красивые, погруженные в такой удивительный, волшебный мир? И что бы я не отдала в те дни за возможность прочесть о них в книге — со всеми подробностями! Я пила кофе и грезила над картинками…

…Спустя два года в редакцию издательства «Северо-Запад» придет молодая женщина, одетая в брючки и мужскую рубашку, с волосами, забранными в жидкий хвостик, и скажет: «Я — переводчица с английского, только пожалуйста не надо этих ваших Джойсов — какая гадость! — а дайте мне лучше Конана».

«Она была единственной, кто прямо и честно, с порога, заявил, что любит Конана, а от вывертов постмодернизма ее тошнит», — впоследствии говорил мне главный редактор Вадим Назаров.

И в редакции ей дали переводить первую трилогию DRAGONLANCE. Имя переводчика на книге значится — Галя Трубицына. Это псевдоним. На самом деле DRAGONLANCE перевела Мария Семенова, знаменитая писательница, автор «Волкодава», которого Назаров в пароксизме восторга назвал «русским Конаном».

В чем же тайна непобедимого обаяния fantasy — фильмов, иллюстраций, персонажей, книг?

Мне и прежде доводилось исследовать феномен воздействия на читателей такого рода литературы. Я даже написала трактат: «Монризм — романтизм эпохи научно-технической революции». Этот трактат я представила в университете на кафедре стилистики (факультет журналистики), где мне едва не засчитали его за дипломную работу (в последний момент отказались — из-за специфичности терминологии). Я называю этот пласт художественной литературы «монризмом» — по имени великого графомана Керка Монро. О Керке Монро можно сказать, что это собирательный образ писателя совершенно определенного толка. В данном случае его имя выступает для обозначения литературного явления, обозначить которое иначе я не умею. Постромантизм? Тээсэровская литература (по фирме TSR, которая выпускает DRAGONLANCE?) Говардизм — по имени Роберта Говарда? В общем, «монризм». Кстати, один из Монро тоже писал романы о Конане, и с ними теперь вполне можно ознакомиться.

Ниже я изложила главные положения этого трактата.

1. Он не имеет никакой опоры в жизни. Жизнь давно ушла в перед. В быту и общении тон задают реализм и модернизм. Совершенно иные слова составляют язык эпохи. Романтический способ говорить и жить выглядит смешным, детским и наивным.

2. Романтизм — это серьезное литературное и общественное явление. Монризм — это «просто так». Романтизм первичен по отношению к монризму, подобно тому как Печорин — настоящий романтический герой — первичен по отношению к Грушницкому — карикатуре на романтического героя. Монризм — это вторичная литература, не сделавшая никаких принципиальных открытий.

3. Романтики были сильными людьми, революционерами, общественными деятелями, они воздействовали на жизнь, их героям подражали многие (Рылеев, Байрон, Гюго…) Монристы — люди слабые, они не воздействуют на жизнь, а бегут от нее.

4. Романтик относится к своему творчеству как к настоящему делу, достойному уважения и внимания. Монрист, отлично сознавая, что его произведения второсортны, работает с некоторой ухмылкой. В. О. Ключевский говорил, что «тайна искусства писать — уметь быть первым читателем своего произведения». Читая свои произведения, монрист не может не ухмыльнуться. Ирония — вот что спасает его от глупости и самодовольства. Монрист слегка насмешлив. И все же он привязан к своим героям, он любит их и не писать не может.

В 1922 году вышел замечательный роман Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада», несомненно, принадлежащий к литературе монризма, лучшим ее образцам.

«В его душе боролись два чувства, — пишет Сабатини, — святая любовь, которую он в продолжение всех этих лет питал к ней, и жгучая ненависть, которая была сейчас в нем разбужена. Крайности сходятся и часто сливаются так, что их трудно различить. И сегодня вечером любовь и ненависть переплелись в его душе, превратившись в единую чудовищную страсть».

Узнаете ли вы знакомый патетический стиль? Но кто в 1922 году говорил таким языком? Первичная литература переживала опыт мировой войны и революции, пытаясь запечатлеть все так, как было на самом деле. А монрист создает образ капитана Блада, не имеющий никакого отношения ни к войне, ни к революции. Конечно, если очень постараться, можно найти в романе изображение истинного лица капитализма в эпоху первоначального накопления, но все же, думается, не это в романе главное.

Сейчас, когда прошло более восьмидесяти лет, вполне уместно задать вопрос: что читают больше — «Огонь» Барбюса или «Одиссею капитана Блада»? Все-таки «Одиссею», начисто оторванную от актуальных проблем современности. Я совершенно не хочу умалять достоинств реалистической литературы. Просто на этом примере видно, что монристские произведения могут оказаться значительными. В чем секрет? Думаю, в том, что потребность в романтизме бессмертна.

И еще одно, бесценное: монризм уводит в детство, в мир удивительных воспоминаний.