И в целом мире одиноки мы - Светлана Гагарина

– Вот те раз, – удивилась баба Люба. – Кошка. Ты отколь пришла-то?

Но кошка испуганно прижалась к мешкам и неподвижно смотрела на старушку большими жёлтыми глазами.

– Кысь, кысь, кысь, – позвала кошку баба Люба, но та продолжала лишь испуганно и неподвижно на неё смотреть.

– Ну, раз пришла, я тебе молочка сейчас налью, – сказала баба Люба и вышла из сарая. Она отлила в глубокое блюдце из ведра немного молока, приготовленного на утреннюю продажу, отломила небольшой ломоть хлеба и понесла всё это в сарай. Кошка всё ещё сидела на мешках и настороженно смотрела.

– Вот тебе молочка, – сказал баба Люба, ставя блюдце на пол. – А вот хлебушек, – и она накрошила хлеб в молоко.

Кошка не двигалась.

– Боишься меня что ль? Ну, ладно, ладно. Спи здесь, ежели негде больше. Вот, покушай. А я уж пойду. Пойду, голову положу на подушку. Устала больно за весь день, – говорила баба Люба кошке. А кошка внимательно следила за каждым её движением и не шевелилась.

Баба Люба поняла, что от кошки ей не добиться ответа, поэтому она оставила её в покое своими расспросами, повернулась и ушла в дом спать.

Ранним утром, отогнав корову пастуху, напоив и накормив курочек, баба Люба решила заглянуть в сарай. Блюдце оказалось пустое. Кошка начисто его вылизала. Она вылакала всё молоко и съела весь хлеб, до последней крошки. Казалось, что кошка совсем не спала, потому что она так же настороженно, вытаращив большие жёлтые глаза, смотрела на старушку, как и прошлым вечером.

– Вот те раз, – воскликнула баба Люба. – Отколь ты пришла, заблудшая? – баба Люба осторожно приблизилась к кошке. А та в ответ взъерошила шерсть на спине, ещё больше выпучила глаза и легонько зашипела.

– Полноте, – сказала баба Люба, – полно. Пришла ко мне, ещё и шипишь? Ай-яй, деловая! – и баба Люба приблизила руку к кошке, чтобы погладить. Кошка пристально следила за рукой, но позволила себя погладить. Баба Люба гладила кошку по голове и спине, водя руку медленно, бережно по короткой, но густой шерсти. Шерсть от испуга всё ещё была взъерошена, и кошка была похожа на мягкий округлый одуванчик.

– Хорошая, – приговаривала баба Люба, – хорошая кошка. Ну, как звать тебя, как величать?

Кошка уже успокоилась, шерсть пригладилась, жёлтые глаза прикрылись от удовольствия.

– Буду тебя Марфой звать. Марфа, Марфа, – и старушка заулыбалась, гладя доселе ей незнакомое животное.

С тех пор кошка Марфа прижилась в этом дряхлом, убогом дворе. Баба Люба рада была этому комку шерсти, который встречал её каждое раннее утро, провожал со двора, когда она прогоняла корову на пастбище, вбегал в курятник и глядел, как она ухаживает за курами, сидел в теньке старой груши рядышком, когда она отдыхала в перерывах между прополкой и поливкой грядок.

Так и начали жить вместе Марфа да баба Люба. Кошка скрашивала одинокие дни старой женщины.

Раньше, когда ещё Пал Иваныч был жив, во дворе жило много разных кошек и котов в разные периоды времени. Но они были не ручные, почти дикие, всегда бегали там, где им вздумается, пропадали в чужих дворах. Поэтому жили они обычно недолго. То наедались в соседних сараях какой-нибудь еды, перемешанной с отравой, предназначенной для крыс, и умирали, то крали белоснежных голубей на крошечной голубятне дядьки Васьки – и за это дядька Васька ловил их и душил собственными руками, то коты сами гибли от неизвестных болезней.

Вот теперь, когда баба Люба приютила у себя такую ласковую замечательную кошечку, она уже боялась, что и Марфа исчезнет в каком-нибудь чужом дворе или отравится приманкой для крыс в каком-нибудь чужом сарае. Поэтому баба Люба всегда пускала кошку в дом, где та спала на приготовленном специально для неё пуховом одеяльце на соседней кровати. На той кровати, где спал раньше Пал Иваныч, царствие ему небесное… Часто кошка переходила ночью со своего одеяла и ложилась клубочком в ногах своей хозяйки. Ещё она очень любила ластиться, любила, когда старушка чесала её мягкий живот, гладила по голове и спине своими морщинистыми и шершавыми ладонями. И Марфе было абсолютно всё равно, какими ладонями гладила её хозяйка. Самое важное было то, что эти ладони были для неё самими добрыми и ласковыми ладонями самой добродушной и родной хозяйки на свете.

Около печки всегда стояли две железные миски для еды и ещё одна, поглубже, для молока с хлебом. А воду кошка пила из железного ведра, всегда стоявшего около той же печки. Баба Люба тоже пила оттуда воду, черпая её железной кружкой, и всегда следила за тем, чтобы ведро было полное.

Прошёл год. Баба Люба уже не могла представить себе жизни без своей Марфы. В тёплые дни кошка радовала её своей игривостью и любознательностью, а зимой согревала своим кошачьим теплом и намурлыкивала кошачьи песни. Баба Люба уже не чувствовала себя одинокой и брошенной всеми, напротив, она ощущала свою значимость и свою важность в жизни своего животного друга. И ни разу она не задумалась, да и не хотела думать, откуда же пришла к ней Марфа, как он появилась в её сарае. Откуда бы ни пришла, откуда бы ни появилась – Марфа оставалась рядом и не собиралась никуда уходить.

На следующий год, весной, баба Люба, как и всегда, высадила рассаду, поливала грядки и полола сорняки. Ей стало совсем плохо, и она присела под старой грушей отдохнуть. Марфа тут как тут прибежала и начала тереться около её ног, подняв вверх хвост и тихонько урча, будто спрашивала: «Что случилось?».

– Ох, Марфушка, что-то дурно мне, кабы уж не помереть, а то и не заметит никто. Одна ты будешь знать, да только никому и сказать не сможешь о бедной бабке, – будто отвечая на вопрос, тяжело дыша, сказала баба Люба. – И внучков-то жалко как. Не дозволяют им родители ездить ко мне. А может, и некогда им. Господь их знает… – продолжала говорить старушка. – Хотелось бы повидаться с внучками. Да денежек им отдать. Скопила чуток бабка. Молочко продавала, яички да мяско. Может, у них велосипеда нет или сапожек резиновых, или ещё чего.

Тут баба Люба с трудом поднялась и побрела к сараю попить воды. Дело шло к полудню. Становилось душно. Марфа побежала за хозяйкой, выпрашивая водички. Баба Люба зачерпнула из бидона прохладной воды мятым старым ковшом, налила кошке в миску. Марфа жадно залакала воду своим розовым языком. И сама старушка прямо из ковша долго пила прохладную воду небольшими глотками, часто останавливаясь и тяжело дыша. Совсем уж плохо себя чувствовала баба Люба в последнее время.

Прошла весна, наступило лето. День становился всё длиннее, солнце припекало всё жарче. Старушка всё чаще отдыхала в доме. Ставни дома всегда были закрыты, чтобы хоть как-то сохранить прохладу. Бросив на пол сюртук, она лежала на нём. Так было прохладнее, чем на кровати. Марфа в последнее время зачастила убегать из дома, оставляя в одиночестве и без того одинокую хозяйку. Баба Люба даже начала делать ей замечания, когда та прибегала откуда-то вся пыльная или даже с паутиной на усах.

– Марфушка, не к женихам ли ты бегаешь? – спрашивала баба Люба у кошки. – Ох уж эти женихи. Замучили тебя, наверно. Всё тебе дома не сидится, неймётся, – на что кошка смотрела на хозяйку своими большими желтыми глазами и тёрлась всем телом о её ноги, при этом мурлыча, будто заглаживая свою вину.

В начале лета у бабы Любы был день рождения. Но она его уже давно не праздновала. Не с кем было праздновать. Дочь с семьёй её редко поздравляли, а в последние годы и вовсе об этом забывали. Вот и сейчас. Баба Люба сидела в тени своей старой раскидистой груши и вспоминала былые годы, когда дочка с внуками приезжали и привозили ей вкусный торт и свежую колбасу к празднику. Но это было так давно… Всё ещё надеясь на внимание к себе, она, кряхтя, встала со своей старенькой табуреточки с облупившейся краской и подошла, шаркая тапками, к почтовому ящику. Она заглянула в него, но увидела лишь паутину и бегавшего по паутине маленького паучка. Старушка надеялась увидеть в этом ящике хотя бы красочную открытку ко дню своего рождения. Но, увы, как и в прошлом, и позапрошлом году там было пусто.

– Забыли, наверно, дети. Ну, ничего. Это ничего, у них дела и поважнее есть. Ничего страшного, – и старушка, так же охая от жары и усталости и шаркая тапками, вернулась в тень старой груши.

Вечером баба Люба достала из старого серванта поблёкший от времени альбом со старыми чёрно-белыми фотографиями. Лист за листом она переворачивала страницы и глядела на эти, приклеенные к страницам фотографии.

– Марфа, иди-ка сюда, кысь-кысь, – позвала кошку баба Люба. Марфа спрыгнула со своего пухового одеяла и подбежала к хозяйке, не понимая, для чего она её позвала и нарушила её вечерний отдых.

– Глянь-ка, Марфа! Вишь, это я, – и баба Люба заулыбалась своим почти беззубым ртом. – Какая молодая была, – со старой блёклой фотографии на бабу Любу смотрела молодая красивая девушка. Такой она была в молодости. Жизнерадостная, весёлая, активная. – А это дочка моя, – ткнула пальцем старушка в другую фотографию, на которой стояла девочка, одетая в искусственную шубку, шапку-ушанку, держащая санки и угрюмо смотрящая на снег. – Не любила Наденька в детстве фотографироваться, всегда была недовольная, – и баба Люба рассмеялась. – А вот мой Пал Иваныч. Как тебе там живётся-то. Уж скоро и я к тебе поспею, – взгрустнула старушка. – Марфа, иди же посмотри, – говорила кошке баба Люба, на что Марфа лишь обнюхала альбом, легла рядом с хозяйкой, перевернувшись на спину, и заурчала, прикрыв глаза. Ей было совсем не интересно смотреть на то, что было в альбоме. Да и не понимала она, что говорит ей баба Люба, она лишь знала, что если перевернётся на спину, то ей почешут живот и это доставит ей приятное удовольствие.