Самки - Сергей Анохин

– Если быстро, то успеете, – обернулся он к капитану. – У нее толчки еще редкие. А я к радистам. Будем связываться с госпиталем, чтоб все готовили и выходили вас встречать. И вот еще что… подождите-ка…

Он бросился в дом и через несколько минут появился с мотком толстой веревки. Скальпелем перепилил тоненькую бельевую, кокетливым бантиком привязанную к санкам, намертво прикрутил новую, длиной метра три. Махнул рукой Разинову: подойди, мол. Перекинул ему веревку через шею под воротник тулупа, пропустил под руки.

– Так сподручней, – заверил он. – А сани тянуть по очереди.

Больше не было сказано ни слова. Капитан поправил веревку и, неуклюже переваливаясь в свежем мягком снегу, побежал вдоль натянутого до границы поселка троса. Михаил пристроился за санями.

Фонарик капитана едва поблескивал где-то впереди. Однообразный нескончаемый вой ветра выметал из головы даже обрывки мыслей. Михаил уже не помнил, сколько раз они по очереди впрягались в сани, сколько раз падали, останавливались, пили спирт. Торосы у берега сменились гладким льдом, катить сани стало немного легче. Но ветер, казалось дувший со всех сторон, уже намел толстый слой снега, почти по колено – одному из них приходилось бежать впереди, прокладывая путь.

Татьяна несколько раз соскальзывала с саней, когда они натыкались на очередной выросший неизвестно откуда ледяной холмик, кажется, всхлипывала, тихонько стонала, но плотно сжимала зубы – ни одной жалобы, ни одного крика. Молчали и они, экономя силы и дыхание.

Путь казался нескончаемым. Глаза слипались, клонило в сон. Просто упасть бы и лежать тут без движения, не думать ни о чем, пусть будет что будет…

Они уже давно перешли с бега на шаг, а сейчас просто тащились навстречу вьюге и ветру. Куда? К Большой земле? Конечно, они сверялись с компасом – хватило ума захватить, но все равно могли отклониться, известно ведь, что человек в потемках всегда забирает влево. Тогда с теми, кто вышел их встречать (Вышли! Обязательно вышли! Нельзя думать иначе!), они могли уже разминуться…

Снова появились торосы – значит, берег близко.

Михаил шел за санями. Внезапно они остановились, он поднял голову – фонарик мигал откуда-то снизу. Значит, кэп опять упал…

Михаил обогнул санки, едва не задев уснувшую женщину, проковылял вперед, наклонился, попробовал поднять капитана, не смог, наклонился ниже, перевернул на бок и, перекрывая вой ветра, прокричал:

– Вставай, выпрягайся!..

Разинов не отвечал.

Михаил изо всех сил затряс командира. Бесполезно. Обморок.

Неудивительно. Что за служба у командира автороты? Знай себе проверяй, как подчиненные гайки закручивают и баранки вертят. А у тех даже строевой нет – обленились, как боровы. Потому-то Михаил, чтобы совсем не скиснуть от безделья и скуки, уже полгода назад установил для себя жесткий режим: утром – пять кэмэ бегом по сопкам, днем или вечером – тренировка в спортзале. Сначала над ним смеялись, а потом и Серега-фельдшер к нему пристроился, и двое шифровальщиков. Вот и сказалась сейчас подготовка – командир-то уже ни к черту, а он… Тоже, конечно, выбился из сил, но не до такой степени.

Михаил пошарил за пазухой, вытащил заветную бутыль, отвинтил пробку и, приподняв голову Разина, влил ему в рот остатки спиртяги.

Подействовало. Тот захлебнулся обжигающей жидкостью, закашлялся, открыл глаза и тупо уставился на Стерхова:

– Э-э-э… что?

– Встать можешь?

Капитан перевалился на живот, подтянул ноги, встал на четвереньки, постоял, покряхтел. Поднялся, пошатываясь, сделал несколько шагов. Михаил отбросил уже ненужную бутыль, кое-как освободил командира от веревки и, не перекидывая через ее голову – лень, потащил сани дальше…

Их нашли через полчаса, в полукилометре от Большой земли. Как выяснилось потом, весь путь занял у них пять часов. Когда еще через полтора часа абсолютно пьяный, счастливый папаша Разинов натолкнулся на Михаила, он лишь с запинкой произнес: «Не забуду» и отключился. Почти на сутки. И забыл. Забыл намертво, потому как героический переход через залив никак не отразился на положении старшего сержанта Стерхова. Оставшиеся полгода его служба ничем не отличалась от предыдущих. Того события как бы и не было. Не то чтобы Михаил ждал каких-то особых привилегий или послаблений, но в глубине души скребли кошки: командир мог бы пораньше дембель организовать или хоть отпуск. Нет, даже хуже. Уже дембельнулся Серега, укатил на родину приятель-радист, а Стерхов все маялся в части.

И вот, когда сил ждать уже не было, когда он готов был наброситься на любого от озверения и тоски, Разинов потребовал его к себе.

Плотно прикрыв дверь, Разинов, уже майор, посмотрел на подчиненного и указал на стул. Сам уселся с противоположной стороны стола, вытащил из ящика нормальный такой, человеческий коньяк, которого Михаил даже на гражданке не пробовал, наполнил стопки.

– Выпей, старший сержант, – приказал командир. – За здоровье моей жены и дочери, которых ты спас. Я добро помню.

Михаил усмехнулся:

– Вот уж верно. Век не забуду…

– Не вякай! – цыкнул на него Разинов. – Лучше послушай, что скажу.

И сказал много интересного. Сейчас, когда в армии наступил неимоверный бардак, когда отцы-командиры больше политикой, чем службой интересуются, можно хорошо заработать. Они со старшиной роты, хитрым прапором, подготовили одну операцию: нашли в Мурманске покупателя на полдюжины новеньких УАЗ-31512, что стоят на консервации. На протяжении уже лет пяти эти советские джипы пылились в дальнем ангаре, лишь изредка перемещаясь из темного угла в самый темный угол, чтобы не мешать проезду тягачей и грузовиков. Вот часть этих «уазиков» Михаилу и предстоит перегнать на Большую землю. За что и получит свою долю. Немалую. Займет этот бизнес месяц – машины и документы уже подготовлены, зато на гражданку придет с приличными деньгами, будет с чего новую жизнь начинать…

Не колеблясь ни секунды, Михаил согласился. И не пожалел. Он сделал три ездки на пару с прапором. Эта операция оказалось столь успешной, что новую жизнь можно было начинать несколько раз подряд.

Он бы и начал. Но «Мосфинансинвест» решил по-другому.

– А мне вот никогда не везет, – жизнерадостно сообщил Беседа.

Остальные сосредоточенно разводили «Рояль». Они были так увлечены священнодействием, что даже не прервали многословных излияний бурятского великомученика. А тот с упоением принялся излагать драматичную историю своей жизни, прерываясь лишь на то, чтобы быстро прожевать сосиску и запить ее полученной-таки «Херши».

– Вот представьте: я стопроцентный бурят, а мой дед – Джон, отец – Джон, и я тоже – Джон. Джон Джонович. А почему?

Никем не останавливаемый – новые приятели уже начали дегустировать искрометный напиток – Джон повел рассказ о наболевшем. О том, как его легендарный прадед, Санжимитып Цыдыпжапов, на втором съезде Коминтерна в Петрограде встретил «неистового репортера» Джона Рида. А вернувшись на родину, заповедал потомкам называть каждого в роду старшего отпрыска мужеского полу этим не совсем подходящим для коренного бурята именем.

Но вот ему, Джону Цыдыпжапову – уже третьему, – досталось не только имя, но и литературный талант тезки. Разумеется, Джон был круглым отличником, и вопрос о том, выдержит ли он конкуренцию с начинающими столичными авторами, не приходил в его светлую голову. Он уже видел себя на новом Старом Арбате (по телевизору много раз показывали этот российский Монмартр) декламирующим под шумный восторг публики свои гениальные произведения. Его не обескуражил даже тот прискорбный факт, что в год, когда он окончил школу, разнарядка на золотые медали в Бурятии почему-то не пришла. Слегка удивленный этим недоразумением, но все еще полный радужных ожиданий, он отправился в Москву.

Джон без проблем сдал документы в приемную комиссию Литературного института, приложив к ним объемную папку своих произведений, и спокойно стал ждать первого экзамена. И тут его постигла очередная – после странного наречения и лишения золотой медали – неудача. Его фамилии не было даже в списке на допуск к экзаменам.

– Я ж пятнадцать стихотворений приложил! – отчаянно доказывал он секретарше, вернувшей ему документы.

– Это не имеет никакого полового значения, – меланхолично ответила она и гаркнула: – Следующий!

После такого позорного провала возвращаться в Улан-Удэ было немыслимо. И несостоявшийся литератор вот уже две недели влачил жалкое существование в дворницкой, успешно пройдя конкурс на замещение должности дворника при том же Литературном институте. К слову сказать, его предшественник благополучно сдал все экзамены и готовился пополнить ряды начинающих отечественных прозаиков. Этот факт, как и неистощимый оптимизм, передавшийся вместе с именем тезки, вселял надежду в сердце начинающего работника метлы.