Непонятный предвозвеститель Пушкин как основоположник русского национального политического миросозерцания - Борис Башилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как и многие люди Александровской эпохи, прежде чем стать русским национальным мыслителем, Пушкин отдал дань политическим увлечениям своего века, в том числе и масонству.
В юности Пушкин, так же как и многие его сверстники переболел обычными умственными болезнями его эпохи — нигилизмом Вольтера и люциферизмом Байрона, брал уроки атеизма у англичанина в Кишиневе, уроки политического радикализма у Чаадаева, был масоном.
Воспитание Пушкина было типичным для его времени. «Вообще воспитание его, — сообщает брат Пушкина Лев, — мало заключало в себе русского. Он слышал один французский язык; гувернер его был француз, впрочем человек неглупый и образованный; библиотека его отца состояла из одних французских сочинений. Ребенок проводил бессонные ночи в кабинете отца, пожирая книги одну за другой. Пушкин был одарен памятью неимоверною и на одиннадцатом году уже знал наизусть всю французскую литературу».
1816 году, шестнадцатилетний Пушкин подпадает под политическое влияние Чаадаева. Вызванные этим влияниям политические умонастроения есть сочетание юношеского патриотизма, вызванного Отечественной войной с неопределенными «вольнолюбивыми мечтами».
Как на пример политического радикализма юного Пушкина всегда ссылаются на его оду «Вольность» (1819 г.). Нельзя забывать, что оду «Вольность» Пушкин написал, когда ему было только 18 лет, то есть в пору характерную непостоянством взглядов и поступков.
Об этой поре сам Пушкин в «Онегине» писал, что он бывал:
Порой лукав, порою прям,Порой смирен, порой мятежен.
Горячность, неровность юного Пушкина общеизвестны. Этой горячности Пушкина мы обязаны многими «революционным» и «антипатриотическим произведениям» Пушкина. Зная эту черту характера Пушкина противники правительства, надо думать, не раз сознательно провоцировали Пушкина на резкие выходки против правительства. Использовали его талант в своих политических целях. Пущенная, например, кем то сплетня о том, что Пушкин высечен в Тайной Канцелярии, по признанию самого Пушкина, послужила причиной написания ряда вызывающих стихотворений против правительства.
«Я видел себя уничтоженным в глазах общества, — писал Пушкин, — я упал духом, терзался… Ведь мне было тогда всего 20 лет!»
«…Я решился высказать в своих речах и сочинениях столько наглости и буйства, чтобы правительство, наконец, вынуждено было отнестись ко мне, как к преступнику: я жаждал Сибири или крепости, как восстановления чести». Именно в эту пору Пушкин написал одну из эпиграмм на Аракчеева. Одобрял Занда, убившего агента русского правительства Коцебу, восторгался убийством герцога Шарля Беррийского, сидя в театре показывал портрет убийцы герцога Пьера Лувеля с надписью «Урок царям». Эти намеренно сочиненные произведения и намеренно вызывающие поступки и выдаются обычно за доказательства революционности Пушкина.
Тот, кто внимательно прочтет статьи Пушкина о Радищеве, тот конечно только улыбнется, читая в статьях современных потомков Радищева, что «Пушкин высоко чтил Радищева и его знаменитую оду «Вольность» в которой воспевалось убийство царей, нарушающих интересы народа». Только в ранней юности Пушкин написал оду «Вольность», в которой можно усмотреть подражание Радищевской оде «Вольность»… Но в Пушкинской оде звучат уже настроения совершенно чуждые Радищевским. Уже в ней Пушкин пишет:
Но вечный выше вас законИ горе, горе племенамГде дремлет он неосторожно,Где иль народу иль царямЗаконом властвовать возможно.
Радищев призывает к убийству царя, Пушкин предупреждает царей, что если они будут нарушать закон, им грозит гибель. Радищев принципиальный противник монархии вообще. Юный Пушкин противник не монархии вообще, а только монархов, изменивших духовной сущности монархии и превратившихся в тиранов. А это совсем не одно и то же. Поверив в клевету, распространявшуюся в его время о Павле юный Пушкин считает его тираном, называет «Калигулой» и «венчанным злодеем», но все же осуждает убийство его.
О стыд, о ужас наших дней! — пишет он.Как звери вторглись янычарыПадут бесславные ударыПогиб увенчанный злодей.
Радищев так бы не написал. Убийцы Павла для него были бы не «янычары», а «святые мстители».
Известный знаток права Гольденвейзер обращает внимание на то, что в этом «революционном» произведении Пушкин высказывает убеждение, что законность, свобода и равенство могут отлично существовать и при самодержавии». А в возрасте 22 лет в «Послании к цензуре» он высказывает уже точку зрения, которая в зрелые годы становится основой его политического мировоззрения:
«Что нужно Лондону, то рано для Москвы», — пишет он. И высказывает совсем уже не революционную мысль, что рабство в России падет по мании Царя. Политические идеалы у Пушкина уже в это время были весьма умеренные: он жаждал освобождения крестьян, склонялся к конституционной монархии и хотел чтобы выше царей стоял высший закон.
II
Пушкин признавался, что он в минуту раздражения написал только одну эпиграмму на Карамзина. Возможно, что он написал следующую эпиграмму:
Послушайте я вам скажу про старину,«Про Игоря и про его жену,«Про Новгород, про время золотое»И наконец про Грозного Царя.— Эх, бабушка, затеяла пустое:«Окончи лучше нам Илью-Богатыря».
О других эпиграммах на Карамзина Пушкин писал, что «они глупы и бешены». Такой глупой и бешенной является и приписываемая Пушкину эпиграмма:
В его «Истории» изящность, простотаДоказывают нам без всякого пристрастьяНеобходимость самовластьяИ прельсти кнута.
Но и в отношении первой эпиграммы твердо не установлено, что ее написал Пушкин. П. Вяземский считает, что ее написал Пушкин, а другие приписывают ее Грибоедову.
Пушкину, например, приписываются две таких эпиграммы на Аракчеева.
Всей России притеснительГубернаторов мучительИ Совета он учитель,А Царю — он друг и брат.Полон злобы, полон мести,Кто ж он «преданный без лести»?Просто фрунтовой солдат.
И вторая:
Холоп венчанного солдатаБлагодари свою судьбу:Ты стоишь лавров ГеростатаИль смерти немца Коцебу.
В примечании к этим стихотворениям (Собрание сочинений Пушкина. Том II, Из-во Брокгауз-Эфрон, стр. 548), мы читаем, например, такие «доказательства»:
«…Автографов, конечно, нет, но подлинность обеих эпиграмм никем не оспаривалась, хотя первая из них — «Всей России притеснитель» — как будто не совсем подходит к Пушкинскому складу стиха и выражения».
Подлинность второй, оспаривал близкий друг Пушкина князь Вяземский, написавший на полях берлинского издания: «Вовсе не на Аракчеева, а на Струдзу, написавшего современно смерти Коцебу политическую записку о немецких университетах».
Итак, одна эпиграмма написана Пушкиным, но не на Аракчеева, а на Струдзу, а в другой деревянный стих совсем не Пушкинского склада. И тем не менее, написавший эти примечания П. Морозов, с апломбом заявляет «но подлинность обоих эпиграмм никем не оспаривается». Типичный пример интеллигентской логики.
Подозрительно так же то, что эти эпиграммы впервые были опубликованы Н. Огаревым в сборнике «Русская потаенная литература XIX века». Политическая тенденциозность этого сборника ясна всякому.
Долгое время считалось, что Пушкин написал следующие две эпиграммы, связанные с именем Фотия.
Эпиграмма на графиню Орлову.
Благочестивая женаДушою Богу предана,А грешной плотиюАрхимандриту Фотию.
Разговор Фотия с Орловой.
Внимай, что я тебе вещаю:— Я телом евнух, муж душой,— Но что-ж ты делаешь со мной?— Я тело в душу превращаю.
В собрании сочинений Пушкина, изданных в 1908 году Из-вом Брокгауз-Эфрон, указано, что эпиграммы только приписываются Пушкину.
Обе эти эпиграммы впервые были напечатаны в заграничном издании «Стихотворений А. С. Пушкина» не вошедших в последние собрания его сочинений. В Пушкинских оригиналах этих эпиграмм нет и принадлежность их Пушкину ничем не доказана, кроме желания русских интеллигентов во что бы то ни стало доказать, что эти пакостные эпиграммы написал именно Пушкин.
III
К более определенному политическому радикализму Пушкин склонялся только во время жизни в Кишиневе, куда он был выслан за ряд дерзких политических выходок. В Кишиневе Пушкин вступил в масонскую ложу, ту самую, за которую были запрещены все ложи в России, стал брать уроки теоретического атеизма у «глухого философа» англичанина Итчинсона. Об этих уроках Пушкин пишет письмо какому то другу, в котором заявляет, что этот англичанин единственный умный атеист, которого он встречал, но что «система его мировоззрения не столь утешительна, как обыкновенно думают».
