Последние узы смерти - Брайан Стейвли

– Я не назвал бы мелкой провинностью небрежность в охране императорской резиденции. – Он покачал головой. – Тебе бы моих солдат вместо Сынов Пламени.

– Твои нужнее в войне с ургулами, – напомнила Адер. – Если только ты не решился вести войну в одиночку. Сыны – умелые стражи. Твоих людей пропустили, потому что узнали тебя. Тебе они доверяют.

– Мне и Санлитун доверял, – напомнил кенаранг. – Я воткнул ему нож в спину.

У Адер перехватило дыхание, словно крюк впился в горло. Щеки запылали.

«Это он об отце, – сказала она себе. – Он говорит о моем отце, не о сыне».

Пусть ил Торнья убил императора, но причин губить младенца, собственного сына, у него не было. И все же она осязаемо, как сжавшую тело руку, ощутила порыв оглянуться на дверь, за которой мирно спал ребенок. Она сдержалась.

– Когда ты заколол моего отца, тебя не держали на коротком поводке, – проговорила она, глядя ему в глаза.

Он улыбнулся и поднял руку к ключице, как бы пробуя на разрыв огненный ошейник, которым Нира обвила его шею. Адер было бы много спокойнее, если бы кеннинг, поцелуй его Кент, был виден глазу, но тогда его замечали бы и остальные, а у Адер и без того хватало сложностей, чтобы еще открыто признавать, что она выбрала мизран-советницей лича, а кенарангом – коварного убийцу и, сверх того, кшештрим. Будет с нее и слова Ниры, заверявшей, что кеннинг держится.

– Такой легкий воротничок, – сказал ил Торнья, – все время о нем забываю.

– Ты ничего не забываешь. Что тебя сюда привело?

– Помимо желания увидеть мою императрицу, моего сына и мать моего сына?

– Да. Помимо этого.

– Раньше, помнится, ты была сентиментальнее.

– Когда сантиментами можно будет накормить войска, я к ним вернусь. Зачем ты явился?

За спиной беспокойно шевельнулся Санлитун, захныкал, потревоженный громкими голосами. Ил Торнья взглянул Адер через плечо. В его взгляде на ребенка было что-то близкое к любопытству или усмешке.

– Он здоров?

Адер кивнула:

– Две недели назад кашлял – горные ветры, Шаэль их побери, – но все уже прошло.

– И ты все держишь его при себе, даже за работой?

Она опять кивнула. Приготовилась защищаться. Снова. Девять месяцев, как она прибыла в Эргад – изгнанница в собственной империи. Шесть месяцев, как родился Санлитун. Всего шесть месяцев, а уже кажется: она не спала год, целую жизнь. Санлитун, хоть и был назван по деду, не отличался его спокойствием и молчаливостью. Он вечно был голодным или мокрым, вечно его тошнило или он капризничал, цеплялся за нее, когда не спал, и лягался во сне.

– Кормилица… – заговорил ил Торнья.

– Обойдусь без кормилицы.

– Кому на пользу, что ты втаптываешь себя в грязь? – медленно проговорил он. – Ни тебе, ни ребенку, и уж наверняка не нашей империи.

– Моей империи.

– Твоей империи, – кивнул он с колючей усмешкой.

– Сколько женщин сами поднимают детей? Шестерых. Десятерых. Думаю, с одним мальчишкой я справлюсь.

– Пастушки растят по шесть детей. Рыбачки. Женщины, у которых только и забот, чтоб очаг горел и овцы были сыты. Ты – император Аннура, Адер. Ты пророчица. Мы ведем войну на два фронта и проигрываем. Рыбацкие жены могут себе позволить сами растить детей. Ты – нет.

Ил Торнья что-то проделал со своим голосом, сменил тембр или тон (она бы сказала, смягчил, если бы речь шла о другом мужчине) и добавил:

– Он и мой ребенок.

– Не напоминай мне о своих детях, – прорычала Адер, откидываясь в кресле, чтобы оказаться как можно дальше от него. – Я слишком хорошо помню, как вы их растили в былые времена.

Если бы она наделась пробить его броню, сорвать маску, ей пришлось бы разочароваться. Ил Торнья сложил лицо в виноватую улыбку и снова покачал головой:

– То было давно, Адер. Много тысяч лет назад. То была ошибка, и я долго трудился над ее исправлением. – Он протянул руку в сторону Санлитуна отеческим и безличным жестом. – Оттого что ты с ним так носишься, он не вырастет ни сильнее, ни мудрее. Если ты забросишь другие дела, он, может статься, вовсе не вырастет.

– Я не забрасываю другие дела! Разве ты застал меня спящей? Бормочущей глупые сказочки? Я каждое утро до рассвета сажусь за стол и, как видишь, все еще здесь. – Адер указала ему на бумаги. – Я поставлю печать на эти договоры, и наши люди еще на три месяца забудут о голоде. А после меня ждет кипа прошений из Раалте. Я в этой комнате живу, а если не здесь, то работаю над стратегией в южных областях с Лехавом, объезжаю войска или составляю письма.

– Наше счастье, что ты унаследовала ум отца, – гладко вставил ил Торнья. – Даже недосыпая, не отнимая от груди ребенка, ты мыслишь лучше большинства виденных мною аннурских императоров.

Адер пропустила комплимент мимо ушей. Похвала, как обычно, звучала искренне, и, как обычно, была фальшива, выверена до грана. Он ее отмерял, отвешивал и выдавал по мере надобности там, где считал полезными. Суть этих слов была в том, что она свое дело знает.

– Тогда что тебе надо? Я буду растить Санлитуна и…

– Нам мало того, что ты превосходишь большинство своих предков, Адер, – перебил ее кенаранг.

Он держал паузу, остановив на ней свой «генеральский» взгляд. Не настоящий, слава Интарре, – не тот непостижимый черный взгляд поглощенного размышлениями кшештрим, который она видела лишь однажды, при битве в Андт-Киле, – а другой, который он наверняка отрабатывал не одно поколение: жесткий, но человеческий.

– Нам нужно, чтобы ты превзошла всех. А для этого ты должна отдыхать. Отрываться от ребенка хотя бы иногда.

– Я сделаю все, что нужно, – пробормотала она, чувствуя, как распускается в груди болезненный цветок сомнения.

По правде сказать, последние шесть месяцев стали самыми мучительными за всю ее жизнь. Днем ей приходилось решать сложнейшие задачи, а ночи были нескончаемой пыткой: Санлитун вопил, она выпутывалась из одеяла, уносила ребенка к себе в постель, уговаривала, молясь Интарре и Бедисе, чтобы он еще хоть немножко поспал. Обычно он, взяв грудь, сосал жадно, но недолго, а потом отталкивал ее и снова разражался криком.

Конечно, у нее были служанки: с десяток сидели под дверью в готовности прилететь по первому зову с охапками пеленок и простынок. Такую помощь она принимала, но отослать от себя сына, допустить, чтобы он брал грудь чужой женщины… это было бы слишком для него. И для нее. Даже плача от изнеможения, даже с мутящим голову ядом бессонницы в крови она смотрела на младенца, на прижатую к ее набухшей