Хочу отдохнуть от сатиры… - Саша Чёрный

Больному

Есть горячее солнце, наивные дети,Драгоценная радость мелодий и книг.Если нет – то ведь были, ведь были на светеИ Бетховен, и Пушкин, и Гейне, и Григ…

Есть незримое творчество в каждом мгновенье —В умном слове, в улыбке, в сиянии глаз.Будь творцом! Созидай золотые мгновенья.В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз…

Бесконечно позорно в припадке печалиДобровольно исчезнуть, как тень на стекле.Разве Новые Встречи уже отсияли?Разве только собаки живут на земле?

Если сам я угрюм, как голландская сажа(Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!), —Это черный румянец – налет от дренажа,Это Муза меня подняла на копье.

Подожди! Я сживусь со своим новосельем —Как весенний скворец запою на копье!Оглушу твои уши цыганским весельем!Дай лишь срок разобраться в проклятом тряпье.

Оставайся! Так мало здесь чутких и честных…Оставайся! Лишь в них оправданье земли.Адресов я не знаю – ищи неизвестных,Как и ты, неподвижно лежащих в пыли.

Если лучшие будут бросаться в пролеты,Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц!Полюби безотчетную радость полета…Разверни свою душу до полных границ.

Будь женой или мужем, сестрой или братом,Акушеркой, художником, нянькой, врачом,Отдавай – и, дрожа, не тянись за возвратом.Все сердца открываются этим ключом.

Есть еще острова одиночества мысли.Будь умен и не бойся на них отдыхать.Там обрывы над темной водою нависли —Можешь думать… и камешки в воду бросать…

А вопросы… Вопросы не знают ответа —Налетят, разожгут и умчатся, как корь.Соломон нам оставил два мудрых совета:Убегай от тоски и с глупцами не спорь.

Если сам я угрюм, как голландская сажа(Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!), —Это черный румянец – налет от дренажа,Это Муза меня подняла на копье.

Из цикла «Горький мёд»

«…Любовь должна быть счастливой…»

Любовь должна быть счастливой —Это право любви.Любовь должна быть красивой —Это мудрость любви.Где ты видел такую любовь?У господ писарей генерального штаба?На эстраде, – где бритый тенóр,Прижимая к манишке перчатку,Взбивает сладкие сливкиИз любви, соловья и луны?В лирических строчках поэтов,Где любовь рифмуется с кровьюИ почти всегда голодна?…

К ногам Прекрасной ЛюбвиКладу этот жалкий венок из полыни,Которая сорвана мной в ее опустелых садах…

Амур и Психея

Пришла блондинка-девушка в военный лазарет,Спросила у привратника: «Где здесь Петров, корнет?»

Взбежал солдат по лестнице, оправивши шинель:«Их благородье требует какая-то мамзель».

Корнет уводит девушку в пустынный коридор,Не видя глаз, на грудь ее уставился в упор.

Краснея, гладит девушка смешной его халат.Зловонье, гам и шарканье несется из палат.

«Прошел ли скверный кашель твой? Гуляешь или нет?Я, видишь, принесла тебе малиновый шербет…»

«Merci. Пустяк, покашляю недельки три еще».И больно щиплет девушку за нежное плечо.

Невольно отодвинулась и, словно в первый раз,Глядит до боли ласково в зрачки красивых глаз.

Корнет свистит и сердится. И скучно и смешно!По коридору шляются – и не совсем темно…

Сказал блондинке-девушке, что ужинать пора,И проводил смущенную в молчанье до двора…

В палате венерической бушует зычный смех,Корнет с шербетом носится и оделяет всех.

Друзья по койкам хлопают корнета по плечу,Смеясь, грозят, что завтра же расскажут все врачу.

Растут предположения, растет басистый вой,И гордо в подтверждение кивнул он головой…

Идет блондинка-девушка вдоль лазаретных ив,Из глаз лучится преданность, и вера, и порыв.

Несет блондинка-девушка в свой дом свой первый сон:В груди зарю желания, в ушах победный звон.

Наконец!

      В городской суматохе      Встретились двое.      Надоели обои,      Неуклюжие споры с собою,      И бесплодные вздохи      О том, что случилось когда-то…

      В час заката,      Весной, в зеленеющем сквере,      Как безгрешные звери,      Забыв осторожность, тоску и потери,      Потянулись друг к другу легко, безотчетно и чисто.      Не речисты      Были их встречи и кротки.      Целомудренно-чутко молчали,      Не веря и веря находке,      Смотрели друг другу в глаза,      Друг на друга надели растоптанный старый венец      И, не веря и веря, шептали:       «Наконец!»

      Две недели тянулся роман.      Конечно, они целовались.      Конечно, он, как болван,      Носил ей какие-то книги —      Пудами.      Конечно, прекрасные миги      Казались годами,

А старые скверные годы куда-то ушли.ПотомОна укатила в деревню, в родительский дом,А он в переулке своемНа лето остался.

      Странички первого письма      Прочел он тридцать раз.      В них были целые тома      Нестройных жарких фраз…      Что сладость лучшего вина,      Когда оно не здесь?      Но он глотал, пьянел до дна      И отдавался весь.      Низал в письме из разных мест      Алмазы нежных слов      И набросал в один присест      Четырнадцать листков.

Ее второе письмо было гораздо короче,И были в нем повторения, стиль и вода,Но он читал, с трудом вспоминал ее очи,И, себя утешая, шептал: «Не беда, не беда!»Послал «ответ», в котором невольно и вольноПричесал свои настроенья и тонко подвил,Писал два часа и вздохнул легко и довольно,Когда он в ящик письмо опустил.

На двух страничках третьего письмаЧужая женщина описывала вяло:Жару, купанье, дождь, болезнь мaмá,И все это «на ты», как и сначала…В ее уме с досадой усомнясь,Но в смутной жажде их осенней встречи,Он отвечал ей глухо и томясь,Скрывая злость и истину калеча.Четвертое письмо не приходило долго.И наконец пришла «с приветом» carte postale[2],Написанная лишь из чувства долга…Он не ответил. Кончено? Едва ль…

      Не любя, он осенью, волнуясь,      В адресном столе томился много раз.      Прибегал, невольно повинуясь      Зову позабытых темно-серых глаз…      Прибегал, чтоб снова суррогатом рая      Напоить тупую скуку, стыд и боль,      Горечь лета кое-как прощая      И опять входя в былую роль.      День, когда ему на бланке написали,      Где она живет, был трудный, нудный день —      Чистил зубы, ногти, а в душе кричали      Любопытство, радость и глухой подъем…      В семь он, задыхаясь, постучался в двери      И вошел, шатаясь, не любя и злясь,      А она стояла, прислонясь к портьере,      И ждала, не веря, и звала, смеясь.      Через пять минут безумно целовались,      Снова засиял растоптанный венец,      И глаза невольно закрывались,      Прочитав в других немое: «Наконец!..»

«Дурак»

Под липой пение ос.Юная мать, пышная матьВ короне из желтых волос,С глазами святой,Пришла в тени почитать —Но книжка в крапиве густой…

Трехлетняя дочьУпрямоТянет чужого верзилу: «Прочь!Не смей целовать мою маму!»Семиклассник не слышит,Прилип, как полип,Тонет, трясется и пышет.В смущенье и гневеМать наклонилась за книжкой:«Мальчишка!При Еве!»Встала, поправила складкуИ дочке дала шоколадку.

Сладостен первый капкан!Три блаженных недели,Скрывая от всех, как артист,Носил гимназист в проснувшемся телеЭдем и вулкан.Не веря губам и зубам,До боли счастливый,Впивался при лунном разливеВ полные губы…Гигантские трубы,Ликуя, звенели в висках,Сердце, в горячих тисках,Толкаясь о складки тужурки,Играло с хозяином в жмурки, —Но ясно и чистоГорели глаза гимназиста.

Конец ознакомительного фрагмента.