В мире поддлунном... - Адыл Якубов

Молодой ученик хмельным, неверным движением откачнулся от Пири Букри, пошатываясь, встал.

— Да будет благословен Маликул шараб — истинный глава весельчаков-винолюбцев достославной Газны!

Маликул шараб не любил пьяниц, но хмельная выходка этого молодца, будто детское баловство, показалась приятной.

— Простите нас великодушно, повелитель вина! — продолжал ученик. — Мы много слышали о вас доброго и потому, прибыв из Туса в Газну, отправились прямо к вам. Но вы покинули пир, и без вас, к сожалению, не только ко мне, но и к знаменитому исцелителю всех недугов не было проявлено должного почтения, почему я и позволил «отвоевать» для устода[14] и место, где он пребывает, и подушки, коими подпирается…

— Из города Туса? — Маликул шараб не обращал внимание на велеречие захмелевшего. — Но разве почтеннейший Ибн Сина не родился в благословенной Бухаре? Разве почтеннейший родом из Туса?

— О нет, повелитель вина! Почтеннейший устод родился в благословенной Бухаре, истинно так. Но Бухара была завоевана илек-ханом Насром[15]. И вот с тех пор наш шейх-ур-раис[16] скитается из города в город, из одного государства в другое… Но где бы он ни бывал, везде добрые люди оказывают ему и его ученикам знаки высокого уважения. А вы, газнийцы, этого не сделали! — ученик вдруг гневно возвысил голос, и пожилой благообразный путешественник встрепенулся, встревоженно стал осматриваться. Он увидел нестойко держащегося, но гордо вскинувшего голову ученика своего, и растерянно застывшего Пири Букри, и Маликула шараба, всплеснувшего руками в ответ на гневливую тираду, — кажется, тут же все понял.

— Глупец, невоздержанный на вино и слова, — сказал он ученику не без горечи в голосе. — Сколько раз я тебе говорил, что не следует торговать моим именем, сколько раз предупреждал я тебя…

Просто сказал и покоряюще благородно как-то, и Маликул шараб, прижав правую ладонь к груди, низко поклонился путешественнику.

— О шейх-ур-раис! Это я, грешный, виноват, я, ваш покорный слуга. Не знал, что в мою бедную лачугу пожаловал почтеннейший Абу Али Ибн Сина!.. Тотчас во внутренних покоях моего дома вам приготовят все для приятного отдохновения… Эй, кто там! Поживей поворачивайтесь!

Глава вторая

Я тебе говорил о жестокостях султана Махмуда Газневи. Но я еще не говорил о другом великом представителе времен Махмуда. Эго — Абу Райхан Бируни. Во времена безмерной жестокости он глубоко присматривался к жизни, отличался тем, что как великий ученый стремился докопаться до правды…

Целую неделю Бируни мучился от жестоких приступов малярии.

И потом еще — от бессонницы.

И от тяжких, давящих снов в короткие промежутки между бодрствованиями. Ничто не могло тогда разбудить его — ни стук, ни грохот. А тут тихий шепот вывел его из забытья.

Бируни увидел неподалеку от своей постели Садаф-биби. Время, кажется, позднее, уже зажжены были свечи, но узкая комната, вся заставленная книжными полками вдоль стен и в стенных нишах, выглядела по-дневному светлой. Садаф-биби, видно, думала, что он заснул, как обычно, крепко: осторожно двигаясь, стирала пыль с книг. И пела, и, кажется, тихо разговаривала сама с собой.

На девушке было полосатое синее платье, синие сафьяновые кавуши с загнутыми носками. Чуть слышно вела она какую-то мелодию. Бируни вслушался — хорезмийская. Иногда Садаф-биби, прервав пение, принималась листать какую-нибудь книгу — в красном, или синем, или желтом кожаном переплете, и тогда на маленьком круглом лице девушки появлялось выражение удивления и радости, заинтересованности и непонимания — все разом. Положив книгу на место, Садаф-биби снова принималась напевать вполголоса, точно с того места, как замечал Бируни, на котором прежде остановилась. Ему да не знать знакомых с детства напевов! А когда слова и напев ты слышишь из таких милых уст, сердцу вдвойне приятно.

В памяти оживали детские и юношеские годы, вставали перед глазами близкие сердцу берега Аму… Как же соскучился он по родным своим песням, сколь долго мечтал послушать голос, точно, естественно передающий особость, единственность родной хорезмийской речи.

Бируни сразу же, как увидел Садаф, был очарован ее нежным голосом, картавинкой хорезмийской, впитавшейся в кровь с материнским молоком. Не красотой даже, хотя и красота девушки бросалась в глаза, — больше всего голосом, речью. А когда узнал, что Садаф и впрямь из маленького села между Ургенчем и Кятом[17],— о, тогда Бируни столь крепко вцепился в Маликула шараба, что, наконец, тот не устоял и отдал девушку.

До появления Садаф-биби ученый жил в этой вот комнате, и был у него один слуга, он же ученик, индус Сабху. Юноша умело вел домашние дела, освобождая Бируни от повседневных забот. Но как же все заблестело, заиграло, будто в теплых солнечных лучах, когда в их дом вошла молодая служанка-хорезмийка, улыбчивая и милая Садаф-биби.

Странно, да и только: молодость Бируни уже давным-давно прошла, а с того дня, как появилась Садаф-биби, в его душе повеяло чем-то светлым, весенним, — право слово, ученый не хотел строго определять, что же это за чувство навестило его. Когда-то он испытал похожее.

Да, те дни быстро пролетели, как сама весна, но, исчезнув, оставили в душе некий свет… Звали ее Райхана, да-да, Райхана-бану.

…Нет, Садаф-биби не похожа на Райхану-бану. Та была дочерью известного торговца из Кята, к тому же христианка. И еще припомнил Бируни: Райхана была белолицей, с большими глазами, в них голубело весеннее небо, а золотисто-рыжие волосы так и полыхали на солнце.

Больной смежил веки.

…А Садаф-биби смуглая, круглолицая, глаза иссиня-черные, брови тоже темные. Но все равно чем-то напоминает она ему Райхану. Чем? Этого он не берется объяснить… Так ли уж все надо объяснять? Ему довольно того, что каждый раз, когда он видит Садаф-биби, слышит ее мягкую, с картавинкой речь, невольно припоминается Райхана-бану. И на душе светлеет…

Вот как сейчас…

Садаф-биби быстро повернулась, почувствовала на себе его пристальный взгляд: вся вспыхнув, подошла к постели.

— Лекарство, то, что вы заказали… я его принесла, учитель!

— Кто ходил за лекарством? Сабху?

— Нет, Сабху занимался ужином. Я ходила, учитель.

Полуприкрыв лицо краем красной косынки, Садафбиби присела к столу, на котором рядом с кувшином, полным сладкого шербета, лежал небольшой сверток. Голос девушки вдруг изменился, дрогнул:

— Учитель! Если позволите… я не буду ходить на базар в тот ряд…

— Почему?

— Горбун, похожий на паука… он сегодня приставал ко мне…

Бируни приподнялся на локоть.

— Говорил плохие слова… Лучше не спрашивайте меня, лучше я замолчу, учитель.

История повторяется, да?..

Длинные пальцы Бируни невольно сжались в кулак.

Вчера утром за лекарствами ходил он сам. Заказал что надо, но только вышел за порог лекарственной лавки — из угловой в ряду лавки выскочил какой-то нескладный человек, издали похожий на пень, и преградил ему путь. Бируни узнал его: любитель поиграть на нае в питейной у Маликула шараба, известный в городе скупщик вещей, продает всякую всячину — и одежду, и утварь, и предметы хозяйства в доме, и еще, говорят, драгоценности… и деньги в рост дает. Пири Букри, Черный Паук…

Истинно непостижимы пути аллаха!

Жизнь столкнула Бируни с горбуном еще сорок лет назад, в Кяте, как раз, между прочим, в доме, где жила Райхана-бану. Горбун, как и Бируни, жил тогда в Кяте, считался учеником знаменитого торговца — отца Райханы-бану. Но ученик, что был мягче шелка, преданней сторожевого пса при жизни учителя, чуть ли не в тот самый день, как умер торговец, нагрянул во тьме в его дом и пытался насильно овладеть девушкой.

Пришлось «ученику быстро-быстро убраться из Кята. Бируни на долгое время потерял горбуна из вида. И надо же: сорок лет спустя встретил его в Газне, в питейной Маликула шараба! Сидит, играет на нае, да так, что не у одних завсегдатаев льются слезы и рыдает душа.

По правде сказать, избегая встреч с Пири Букри, Бируни и сдерживал желание бывать у Маликула шараба.

Что там болтал ему вчера этот Пири Букри в торговом ряду? Мышью вынырнул, засеменил рядом, затараторил, захлебываясь словами:

— Простите, ради аллаха, простите меня, мавляна! Умный человек старое не помянет, говорят мудрецы, ведь это верно? Забудем старые раздоры, мавляна! Простите, простите… оба состарились… Вы-то в зените славы, а я — кто? Помыкался в этом мире подлунном. Не дал аллах погибнуть… Знаю, вы знаток редких камней, как никто, разбираетесь в них! По воле судьбы в руки вашего покорного слуги попал редчайший камень. Прошу вас: взгляните на него и скажите цену, мавляна!

Болтливый, видно, знал, чем можно смягчить душу Бируни. Вот уже много лет Бируни мечтает написать книгу о редких камнях, собирает сведения об их свойствах, даже сказочные, невероятные.