От Заполярья до Венгрии. Записки двадцатичетырехлетнего подполковника. 1941-1945 - Петр Боград

О причинах этого сказано и написано столько… Сталинизм, руководители, НКВД, неудачная модель социализма – с одной стороны, а народ, как стадо готовых к закланию баранов, – с другой?! Я жил рядом с этой «машиной», побывал внутри нее. И убежден: главным тогда было то, что большинство людей старалось выступить в роли разоблачителей, заработать славу бдительного большевика. «Бдительные» не думали, что сами лягут под колеса ими же разгоняемой жизнедробильной машины репрессий.

Дядя мой ни в чем не был виноват ни перед народом, ни перед государством.

Но меня утром исключили из комсомола, а вечером буквально притащили на заседание Полтавского горкома комсомола. А там меня хорошо знали как председателя профкома, как члена комитета комсомола, инициатора многих общественных дел; часто я представлял секретаря комитета комсомола техникума на заседаниях горкома.

На заседании горкома – сенсация! Боград – двурушник, то есть он одновременно и известный активист, и прихвостень врага народа! Меня заставили рассказать биографию, дать «развернутую анкету».

Говорю, что отец мой до революции был батраком, работал перегонщиком скота у скототорговца…

Тут же мне заявляют:

– Нет, ты сын торговца скотом! Отсюда и идеология в тебе такая!

И так далее, и тому подобное.

Все мои доводы, все слова тут же перелицовывались наизнанку. Я был ошеломлен вконец. День оказался еще тот! Град обвинений, повторяющих и имитирующих модные в то время газетные строки!

Приговор единогласный – утвердить исключение из комсомола. Предложение – сдать комсомольский билет. Вот тут я соврал:

– Билета с собой не имею…

(Так он и остался со мной до восстановления в комсомоле через год Полтавским обкомом. Но всякий день того года правомерно бы засчитать в жизненный стаж с коэффициентом один к трем.)

…Назавтра я сдал дела председателя профкома Наде Комаровой и отправился на практику в Полтавское отделение службы пути. Внешне все шло как всегда, как надо. Нет, не все: прежние товарищи меня избегали, вокруг образовалось пустое пространство. К тому же началась предсудебная волокита. Очень «вовремя» при передаче дел в кассе профкома обнаружили недостачу более пятидесяти рублей. Недостача образовалась по вине секретаря профкома, но повод для того, чтобы посадить меня, вполне достаточный. К счастью, следствие не нашло в моих действиях состава преступления. И такое случалось! А я ежеминутно ожидал ареста.

Закончились практика, каникулы. Первого сентября я в техникуме, студент последнего курса. Уже в семь утра я в коридоре и вижу на доске объявлений приказ начальника техникума Бураковского. А в приказе: студента Бограда П. Л. и еще двоих за связь с врагами народа исключить из техникума. Я застыл.

«Что же делать, куда обратиться? Что дальше? Нет, все! Жизнь кончилась!»

Я стою столбом. Студенты, в том числе те, с кем я учился в семилетке, проходят мимо, даже не взглянув. Все, злой рок настиг жертву.

Но нет, оказывается. И в обстановке всеобщего страха жили настоящие люди, настоящие мужчины. Стою обалдевший и вдруг слышу знакомый хриплый голос, шепнувший на ходу:

– Немедленно отправляйся в отдел подготовки кадров в Харьков, там все решишь.

Петр Ильич Кихтенко, начальник учебной части техникума, наш любимый педагог! А хрипел он из-за трубки в горле. Как можно забыть его голос, его несколько сутулую фигуру? Старый, опытный инженер-строитель путевого хозяйства, больной человек – он оказался единственным настоящим среди многих трусов, взял на себя роль спасителя. Но уточню – единственный в тот день, но не единственный в жизни. И вообще, по-моему, если б в наших судьбах не было спасителей и если б мы сами не старались иногда стать таковыми, ни о какой жизни и речи бы не было.

Следующие двое суток я был бездомным и безработным, не спал, не ел… Днем пытался пробиться к начальнику техникума, к руководителям Полтавского отделения железной дороги – напрасно. На вокзал ночами не пускают, в сквере напротив холодно. Полежу на скамейке, побегаю для согрева… И вдруг вечером встречаю сторожа техникума, старого железнодорожника и члена партии. Снова спасение: он приводит меня к себе домой, кормит-поит, укладывает спать, а рано утром «прикрепляет» к знакомому кондуктору, и я поездом отправляюсь в Харьков. Там сразу же – в знакомое мне по делам в Дорпрофсоже управление Южной железной дороги. В день приезда в отделе подготовки кадров меня не приняли, но предложили все изложить на бумаге и прийти завтра.

А на Харьковском радиозаводе работала старшая сестра моего отца Дина Исаковна Коган. Ее, члена парткома завода, трагедия брата Ефима обошла стороной. Я ей все рассказал, с ее помощью написал объяснение на имя начальника отдела подготовки кадров, с которым и прибыл на следующий день. Принял меня начальник очень любезно. Говорили мы один на один, и, хотя имени репрессированного дяди не упоминалось, я понял – он его знает хорошо. В заключение встречи он посоветовал: отправляйся к родителям и жди, оставаться в Харькове или Полтаве нельзя.

Вечером встретился с тетей Диной и узнал, что начальника отдела подготовки кадров Южной железной дороги днем арестовали! И действительно, как сказала тетя, он был знаком с дядей Ефимом по работе в ВУЦИКе.

Все шло естественным путем, «машина» работала, я же метался где-то рядом с ее колесами.

Только поговорили с тетей, заходит к ней сосед-еврей, бывший член компартии Польши, в конце двадцатых годов бежавший оттуда, спасаясь от преследований. Видел его всего несколько минут, но он запомнился мне приятной наружностью и обаянием. Около четырех часов ночи нас разбудил стук в парадную дверь. Кто-то открыл, потом тишина, снова стук, на этот раз в дверь к «поляку», опять тишина. Тетя Дина выходит на кухню, возвращается и говорит:

– У соседа обыск, быстро одевайся и уходи из дома.

На выходе на меня не обратили внимания. Я не спеша миновал знаменитый автозак, окрещенный народом «черный ворон», и, не оглядываясь, быстро удалился. К тете уже не вернулся. Вечером уговорил кондуктора поезда Харьков – Одесса взять меня до нужной станции. Что было не так сложно: летняя форма железнодорожника, удостоверение личности студента третьего курса железнодорожного техникума, ни копейки в кармане.

Только в родительском доме отчаяние и горе прорвались из груди слезами. Поначалу я ничего не мог даже сказать-объяснить. Но юная жажда жизни взяла свое. Я спрятал память о случившемся подальше в глубины сознания и принялся искать свое место в новых условиях. От разговоров о прошлом, о причинах ухода из техникума я уклонялся. Познакомился с ребятами из средней школы, районной типографии, больницы и маслосырзавода, где работал мастером мой отец. На последний и устроился табельщиком-учетчиком при нормировщике Саше Россенберге. Он научил хронометражу рабочих процессов, их учету, выведению средней нормы, производству расчетов для начисления зарплаты. Вначале работа захватила, потом я в ней разочаровался – слишком однообразно и скучно. Тут уволились с завода секретарь и кассир. И директор завода Пуриш (молдаванин) предложил эти должности мне. Как и почему такое получилось, и теперь не понимаю. Юноше в семнадцать с небольшим доверили получение крупных сумм (от тридцати до ста тысяч рублей)! Я их складывал в древний портфель и нес пешком около двух с половиной кило метров от сбербанка до завода без какой-либо охраны. Благодаря мне рабочие завода всегда знали о наличии денег в кассе. И главный бухгалтер завода, старый холостяк Хазанов, вынужден был сменить свое отношение к рабочим – началась практика выдачи авансов.