Расскажи мне, мама, о любви… - Мирослава Вячеславовна Кузнецова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мама и бабушка взволнованно топтались рядом, требуя держать ребенка пониже – они никак не могли наглядеться на личико в бело-розовом кулечке.
Дома меня ждал красиво накрытый стол, торт со свечами, новые мягкие игрушки.
– С днем рождения, Катюша, – Петровна троекратно поцеловала меня, – будь здорова и счастлива!
– Буду, бабуля, – бодро ответила я и присела за стол. В этот день мне исполнилось шестнадцать лет.
Я – мама! Для меня эти слова не сразу стали понятны в полной мере. Осознание того, что у меня есть ребенок, за которого я отвечаю в жизни, приходило постепенно. Я очень хотела быть хорошей мамой и старалась изо всех сил. Я возилась с дочкой день и ночь, почти не спуская ее с рук, рассказывала ей сказки, показывала звезды на небе и делала, наверное, еще много подобных глупостей.
– О-хо-хонюшки, – вздыхала бабушка, глядя на меня, – правду говорят, что первый ребенок – последняя кукла.
Учиться мне не очень хотелось, но наша строгая Петровна бдительно контролировала этот вопрос. Она сходила несколько раз к директору школы, и та вникла в нашу сложную ситуацию – мне установили что-то вроде свободного посещения. Только обязательные контрольные и проверочные работы я должна была писать в классе, как все. Отличницей я больше не была, но и ни одной тройки не получила. Учеба всегда мне давалась легко, несмотря ни на что. Весной я часто вывозила дочку в коляске на улицу, и мы долго гуляли по нашему двору и близлежащему скверу. Прохожие с любопытством оглядывали нас и, скорее всего, думали, что я катаю свою сестренку. Роды меня нисколько не изменили, к моему огорчению. Я никогда не была красавицей, скорее наоборот: долговязая, с чересчур худыми руками и ногами. Нос у меня был длинноват, губы слишком тонкие. Наверное, с помощью косметики и макияжа, которые иногда творят чудеса, я смогла бы выглядеть намного лучше. Но мне не у кого было учиться этому. Моя мама почти не пользовалась косметикой, а бабушка в своем возрасте вообще не думала об этом. Я видела, что из гадкого утенка не получилось прекрасного лебедя, хотя все говорили, что я похорошела после рождения дочки. Я делала вид, что верю. Дворовые старушки ласково улыбались мне при встрече, делали комплименты, желали всего хорошего мне и дочке. Я искренне улыбалась в ответ и радовалась, что люди меня не осуждают. Но однажды, затолкав коляску со спящей дочкой в подъезд, мне пришлось вернуться – с коляски упала игрушка.
– Ходит, как будто все хорошо, – прошамкал чем-то голос, – все теперь, пятно на всю жизнь, сама себе посадила, позорище!
– И не говори, – радостно подхватил кто-то, – кому нужна кобыла с чужим жеребенком?
Застыв на месте, я слушала, как меня обсуждают бабушки-соседки, как им приятно видеть "эту одиночку, у которой ни рожи ни кожи, а теперь еще и с дитем! так и будет одна маяться всю жизнь…" Проснувшаяся Ленка улыбалась мне, и я, сглатывая слезы, взяла дочку на руки и осторожно прижала к себе.
Поднимаясь на свой второй этаж, я подумала, что кобыла с чужим жеребенком была бы всем в радость, а не нужны друг другу только люди. И если раньше я надеялась, что мне еще может встретиться человек, который полюбит меня и примет Ленку, а именно так часто говорила бабушка, то теперь я была убеждена в том, что такого просто не может быть. Кобыла с чужим жеребенком…
Вот так в шестнадцать лет я узнала цену своей жизни и поклялась, что мне, кроме доченьки, никто не нужен. Никто и никогда! А она будет счастливой, моя Ленка, еще как будет! И опровергнет народную глупость – "Не родись красивой…"
Хороша, как ангел небесный – так сказала про Ленку Петровна, и оспорить этого было нельзя. Еще в роддоме я услышала впервые – "какая куколка родилась у этой малолетки", а потом быстро бегущее время только доказывало сказанное кем-то из медперсонала. Моя дочка была не просто хорошенькой и симпатичной, как все малыши. Она была красавицей в прямом и полном смысле слова – большие голубые глаза, очень черные ресницы, светлые волосы колечками. К пяти годам это был очаровательный ребенок, на которого часто обращали внимание даже незнакомые люди. Наши старушки, которые прочно подсадили меня на комплекс "кобылы с чужим жеребенком", были вынуждены признать Ленку первой красавицей не только в нашем дворе, но и далеко за его пределами. Мои родители и бабушка души не чаяли в Ленке, а я любила ее до безумия и однажды поняла – жизнь дочери дороже мне моей собственной.
И, если понадобится, я смогу убить за нее. Дочка росла любознательной, схватывала все на лету и что-то новое запоминала настолько быстро, что нам оставалось удивляться. В пять лет она читала по слогам, но здесь я опережала ее – в свои пять я читала уже хорошо. Волей-неволей, но дома Ленку то и дело сравнивали со мной, и мне это не было приятно, не знаю, почему. По многим "показателям", по мнению Петровны и мамы, я находилась "впереди" дочки.
Бесспорно было одно – ее красота, и здесь моя Ленка опережала большинство своих сверстниц во дворе, в детском садике, в деревне, куда она ездила с нами с удовольствием. А обо мне и говорить было нечего – гадкий утенок и близко не мог сравниться с подрастающим прекрасным лебедем.
Дома у нас стало получше. Отец работал много и почти не отдыхал – не ходил в отпуск и часто брал подработки, а на его стройке это только приветствовалось.
Мама работала иногда без выходных, ведь в кондитерском цехе никогда не бывает лишних людей. Отношения у моих родителей стали хорошими, и все благодаря появлению внучки. Отец выпивал, но намного меньше, и почти не ругался с мамой. Ей это казалось настоящим счастьем, особенно когда по вечерам он звал ее посмотреть телевизор – им обоим нравился КВН. Они смотрели эту передачу, отец громко смеялся, а мама улыбалась, и они грызли семечки. Такое семейное счастье казалось мне непонятным, но каким оно должно быть на самом деле,
