Недотрога в моей постели (СИ) - Невинная Яна

Насколько я поняла, когда ее посадили в СИЗО, она обращалась за помощью к многочисленным знакомым, но никто ей не помог, не поддержал. Открестились как от чумной, никто не захотел мараться, хотя мама многим протягивала руку помощи.

Но тут ничего удивительного. Как говорится, своя рубашка ближе к телу.

А мама у меня злопамятная и очень чувствительная к чужому мнению. Наверняка ее грело осознание свалившегося на голову большого куша в виде богатого влюбленного мужа, обеспечивающего ей шикарную жизнь на вилле у моря, а тут снова в Россию, как собака с поджатым хвостом…

Родители еще долго пререкались, закрывшись в спальне, но мама просто зря сотрясала воздух. Если уж Николай Дмитриевич что-то задумал, его и танк не остановит. Чтобы отвлечься, я набрала номер Тони и обрадовала его новостью, от которой он, кажется, онемел. Но быстро пришел в себя и начал строить наполеоновские планы.

— Это будет грандиозно! Манифик! Теперь моя цель — уговорить тебя выйти на подиум в платье невесты!

Улыбка, блуждающая на губах в ответ на фейерверк эмоций Тони, медленно угасла. Я на сцене? Да ни за что… Представив, как будет настаивать Тони, отбрасывая в сторону мои заверения в собственной стеснительности, я почувствовала раздражение.

Не хочу посвящать его в прошлое, но, даже если я просто стесняюсь, разве это не причина оставить попытки сделать из меня модель наперекор моему желанию?

Почему людям постоянно хочется как-то влиять на других? На меня особенно. Болтаюсь, как перекати-поле, по воле неугомонного ветра. Давно пообещала себе не поддаваться ни на чьи уговоры, прислушиваться лишь к своим желаниям, не быть безвольной. Я и только я буду решать.

— Нет, Тони, — твердо заявила я. — Я и сцена — это разные вселенные. Чем плохи модели? Ты можешь пригласить любую.

— Тем, что я создал это платье для тебя, миа кара (моя дорогая — прим. автора)! — воскликнул неугомонный и очень упрямый итальянец. — Сегодня меня осенило, вот прямо сейчас, когда ты позвонила и черный день сменился солнечным, — что же в нем не так.

— И что же в нем не так? — без особого энтузиазма спросила я об очередной переделке самого важного платья показа.

В конце концов, как вообще можно улучшить совершенство? За такое платье любая невеста просто убила бы. При всем моем равнодушии к высокой моде, я могла оценить несомненный талант мастера.

— Покажу в самолете, пусть будет сюрприз для тебя, — ушел в загадочность Тони и вскоре отключился, а я же поехала домой собирать чемоданы.

Да, я решила, что их будет много. Не пара вещей, а почти все. Не для недели пребывания на родине, а чтобы остаться там навсегда.

Вернусь ли я в консерваторию, пока не знала, но скрипку бережно уложила первой, достав из пыльного угла, где она всё это время томилась, брошенная нерадивой хозяйкой.

Инструмент не должен застаиваться, а мой молчал много месяцев, исполнив лебединую песню на той сцене… В тот ужасный вечер.

Память — странная штука. Она играет с нами. Что-то по своей воле прячет, что-то вытаскивает на первый план. Я не помнила, что исполняла, смутно, в общих чертах… Руки действовали сами по себе, а меня переполняли взрывные чувства, плюс действие наркотика…

Но я не могла выкинуть из головы горящие презрением глаза Максима Суворова, не могла забыть, как упала на пол в его кабинете и униженно выслушивала оскорбления от человека, в которого была влюблена.

Как я вмиг прозрела и поняла, зачем он устроил подлый спектакль и сыграл в нем главную роль.

Никакие его слова и действия после не смогли стереть клеймо жуткого позора, чувство беспомощности, несправедливости и загнанности в угол, страха, ненависти…

Прошло больше года. Чувства поутихли и притупились. Время лечит, как бы банально ни звучало. Невозможно каждый день фонтанировать эмоциями и страдать. Пришло некое успокоение, разум не без помощи психолога разложил по полочкам противоречивые чувства. Проснулся интерес к жизни человека, которого я видела последний раз на волосок от гибели.

До сих пор считаю, что никто не заслуживает быть почти сожженным, да еще и с согласия собственного отца. Прошло несколько месяцев, прежде чем я смогла затронуть эту опасную тему в разговорах с мамой и отчимом. Но встретила глухую оборону.

Эти двое купались в своей любви, как юные Ромео и Джульетта, наслаждались жизнью и, казалось, не вспоминали о прошлом, намертво запечатав его и выбросив за ненадобностью.

Подобное спокойствие было мне неведомо, поэтому мучилась одна, однажды не выдержав и начав искать информацию в интернете.

Наверное, так срывается алкоголик, жадно выпивая первую рюмку после вынужденного ограничения в спиртном.

Он перестал пить, но внутри живет жажда. Знает, что пить алкоголь — вредно для здоровья, знает, что он нарушил данное себе обещание, но как же сладостен тот самый миг, когда поддаешься искушению и впервые за долгое время получаешь желанную дозу…

Я рассматривала фотографии с маниакальным упорством отыскать что-то в лице Максима, говорящее о том, что его изменили наши общие события. Пока не догадалась, что не вижу новых фотографий.

Да и откуда бы им взяться, если Суворов провалялся в больницах общей сложностью полгода. От сочувствия сжималось сердце, и бесполезно было напоминать себе, что другая бы злорадствовала, что он расплатился по всем счетам, что ему за меня отомстили.

Ну а мне-то что с того, что он страдал физически? Мне от этого не становилось легче. Наоборот, во мне росло сострадание. Жутко хотелось узнать подробности: как он пострадал, сильно ли, не изувечен ли навсегда, ходит ли, видит ли, говорит ли…

Заботятся ли о нем и кто… Пусть уж живет своей мажористой жизнью, развлекается, спит с моделями и прочими красотками, лишь бы не лежал в постели парализованным обожженным инвалидом.

Он и жил — как мне потом удалось выяснить — только затворником, отказавшись от развлечений, прекратив всю свою деятельность, связанную с клубами, модельными агентствами и прочими ходящими по краю закона заведениями, занялся благотворительностью, помощью ожоговым больным.

Не давал интервью, не позволял влезать в его жизнь. Ни одного нового фото, ни одной мало-мальски достоверной информации. Ничего.

Невозможность что-то выяснить о Максиме удручала больше, чем следовало. Этот непомерный интерес нужно было задушить на корню. И я старалась. Очень.

Пока не замаячило на горизонте скорое возвращение домой. И праздник в кругу семьи на даче Суворовых, где сын и отец могли бы наконец примириться. Ведь могли же? Сколько можно находиться в ссоре?..

И вот уже под брюхом громадной белой махины проносятся родные поля и леса. Четкие очертания строгой Европы сменились размазанной картинкой родины, бескрайней России, виднеющейся сквозь ватные обрывки облаков.

Но вместо того, чтобы любоваться видом за иллюминатором, я во все глаза смотрела в эскизы, порхающие передо мной, словно крылья бабочки, в руках неугомонного кутюрье.

Очередной привет из прошлого заставил оцепенеть. Обещанный сюрприз от Тони превратил меня в отупевшую статую, неспособную шевельнуть рукой и вымолвить хоть одно слово. Даже выдавить улыбку не смогла. Совершенное платье на глазах превратилось в кошмар — мановением руки Тони, а вернее, касанием пальца тачпада на планшете, оно превратилось из белоснежного в угольно-черное.

— Я понял, — рассказывал он, увлеченный демонстрацией, — что жизнь — это черные и белые полосы, которые идут одна за другой. Сначала белая полоса, потом черная. Поэтому ты выйдешь в белом платье, а потом отцепишь вот тут… и-и-и… оно превратится в черное! Смотри! Эффектно, правда? Правда же?

Как бы он ни теребил меня, я продолжала тупо моргать, вспоминая свое когда-то любимое платье — то самое из черных и белых полос, сменяющих друг друга. Это и в самом деле очередной намек на прошлое? Или же я придумываю?

Ведь это, в сущности, витало на поверхности — я сама отразила в коллекции ювелирных изделий союз черного и белого лебедей. Так странно ли, что Тони воплотил в жизнь мои же идеи? Нет, не странно. Но удивляет то, как настойчиво меня преследуют призраки прошлого.