Мастер марионеток - Макс Гордон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все тело несчастного сотрясают конвульсии, шея раздулась, как футбольный мяч — ну точно, у бедняги сломан позвоночник, и он не в силах в такой позе дышать. Колени неподвижные, но пальцы ног слегка вздрагивают, движения заметны и в трясущихся пальцах рук — секунда, две, уже три, — я отсчитываю мысленно, понимая, что для профессора в этот момент проходят года, наконец человек содрогнулся всем телом и замер, так неподвижно и остался лежать.
Видео кончилось, лицо Дарьи бесстрастно, Вадим отвернулся обратно к стене, а вот я не спокоен, мне чертовски страшно, чтобы скрыть эмоции, медленно подхожу к окну. Стоя у подоконника, я вспомнил про Вадима Соколова, что-то важное он намеревался мне показать. Подхожу к нему и останавливаюсь рядом, хлопаю по плечу, мол давай, покажи.
Соколов указывает пальцем на притолку, — Сергей Петрович, лучше взгляни сам.
Залезаю на стул и смотрю на стену, туда, куда только-что указал Вадим. Замечаю под потолком неясный рисунок, размером со старый советский пятак. При таких размерах, да при таком освещении мне трудно что-либо разглядеть, но Вадим уже рядом, протягивает мне лупу, беру в руку ее, а следом фонарь.
Картинка под потолком мне не понятна, и главный вопрос — как она могла сюда попасть? Напоминает церковный символ, которые наклеивают при освящении квартиры, вот только передо мной нечто чуждое… совсем не оно. Поднимаю лупу и смотрю сквозь увеличение, изображение на глазах начинает оживать: идеальный круг, а внутри треугольник, острый угол указывает вниз, по сторонам какие-то символы, но букв уже не могу разобрать. Алфавит незнакомый, напоминает греческий — быть может и он, в этом я не мастак, но что-то в символе кажется противоестественным, настолько отталкивающим, что я сдаюсь и отвожу взгляд.
Слезаю со стула в тяжелом молчании — удивительно, но этот символ произвел на меня гнетущее впечатление, даже сильнее, чем запись смерти, которую я только-что лицезрел. Тру глаза после той мерзости и чувствую, как в зрачках появляется неприятная резь.
— Не три, Сереж, сейчас станет легче, — участливо советует мне Вадим. Он, то на Вы меня, то по имени-отчеству, а то и на Ты — его не поймешь.
— Два вопроса к тебе, Вадим Леонидович, — я не выдержал и тру глаза, — что это было, — указываю макушкой на оштукатуренную стену, — и зачем это художество мне показал?
— Как зачем? — Соколов смутился не столько от моего вопроса, заданного грубо и бестактно, сколько от того, что попал в объектив Дашкиных очков. — Считаю, что этот символ имеет непосредственное отношение к нашему делу, — заканчивает он неуверенно, но громко.
И он, конечно же прав, в нашей работе случайностей быть не должно. Любую мелочь надлежит проверить, а этот символ… не знаю, как его называть, но не думаю, что кто-то в здравом уме и твердой памяти будет свою стену подобными письменами украшать.
— Хорошо, — хлопаю по плечу растерявшегося Вадима, зря нагрубил, он все правильно сделал, — но сам понимаешь — кто проявил инициативу, тот и дальнейшее выясняет, — прозвучало не очень, да и Дашин смех был явно лишним, но Соколов не смутился, он такие дела любит, все, от чего тянет мистикой — медом не корми, дай в таких расследованиях поучаствовать. — Сфотографировал? — уточняю я.
Вадим хлопает себя по наружному карману, где оттопыривает куртку здоровый телефон — дорогая модель и камера подходящая, про фотографии я мог бы не уточнять. Подхожу к окну и облокачиваюсь на подоконник, сгибаю колени, упираясь пятками в собственный зад, пытаюсь представить себя на месте профессора, как он минувшей ночью вывалился из окна. Получается не очень, вернее — не получается вовсе, правая ладонь соскальзывает с подоконника, и я в последний момент успеваю выпрямить ноги, чтобы не приземлиться задницей на пол. На видеозаписи у погибшего все выглядело гораздо проще и изящней, а ведь Бороздкин много старше и тяжелее меня.
Что-то тут не сходится, — прикидываю мысленно и тут же замечаю внизу грузную фигуру, пересекающую двор. Понятия не имею, сколько глаз у хитрозадого журналиста, но толстый шнобель Хорька моментально взмывает вверх, встречаюсь взглядом с представителем прессы. Два бесстыжих, прищуренных глаза смотрят на меня снизу-вверх, в дорогих линзах модных очков отражаются блики полуденного солнца. Мои руки машинально шарят по подоконнику — чем бы кинуть, как в нашкодившего кота.
— Дарья Алексеевна, обращаюсь я, вместо этого, — ты эту запись у охранника взяла? — Даша кивает, и я продолжаю, с целью кое-что прояснить, уж больно взгляд у журналиста довольный, — там, где ты взяла, больше этого нет?
Дарья замялась, но все же ответила, — больше нет, я стерла с жесткого диска, единственная копия находится у меня…
— Тут такое дело, понимаешь, Серега, — на помощь Соколовой пришел Вадим, — когда мы пришли в будку к охраннику… в общем, у него уже был заготовлен видеофайл, даже скопирован в отдельную папку, а ведь из полиции к нему никто не заходил…
— Да твою ж дивизию! — не удерживаюсь от возгласа, понимая, что Хорек нас опередил.
— Думаю, это был Семен Давидович, — голос Дарьи звучит хрипло и печально.
Смотрю на Дашу в недоумении, ей снова на помощь приходит Вадим, — охранник не признался, но есть мнение, что это был Штольц.
— Хорек Давидович, — хлопаю ладонью по лбу, — ну конечно, то-то у него с утра вид такой довольный.
В тесном помещении кабинета профессора философии, теперь уже бывшего кабинета, звучит неуместный, хриплый смех, — от безысходности, — понимаю я, глядя, как и мои коллеги не смогли сдержать эмоций.
— Итак, — обвожу взглядом Романову и Соколова, — на текущий момент у меня обозначились следующие вопросы. Первое — это кто звонил по телефону профессору, к тому же в несколько-поздний час.
— Входящий вызов происходил по Ватсапу, абонент появился в списке под именем Макс. Данный контакт в телефонной книге Бороздкина не найден, возможно, он ранее никогда не звонил, — Дарья не дала мне возможности закончить, видимо, на этот счет она уже выяснила все, что смогла.
— Глушняк, — комментирует Вадим с
