Репит(ЛП) - Скотт Кайли

Я: Чем я обычно занималась

Эд: Читала, смотрела телевизор, в выходные мы гуляли или приглашали друзей.

Я: Где мы жили?

Эд: Квартира рядом с тату-салоном. Я все еще живу там. Воспоминания отстой, но это удобно.

Дом Френсис в пригороде, в двадцати минутах езды от города. Иногда тишина действует мне на нервы. Но сейчас я чувствую умиротворение.

Я: Френсис сказала, что мы купили ее вместе.

Эд: Да. Ты дала мне шесть месяцев, чтобы я вернул твою долю. Это изменилось? Я бы предпочел не продавать квартиру.

Я: Не изменилось.

Эд: Хорошо.

Я: Какой у меня был любимый цвет?

Эд: Разве ты не должна сама определить? Выйди на улицу. Посмотри на цветы. Найди радугу. И выбери.

Я: Просто интересно. Выйду позже, когда пройдет головная боль.

Эд: У тебя болит голова? Это нормально? Головные боли?

Я: Ничего страшного.

Эд: Фиолетовый был твоим любимым цветом. Отсюда и твоя татуировка.

Теперь понятно, почему в моем шкафу столько одежды в фиолетовых тонах. Может выбрать другой любимый цвет? Надо посмотреть.

Я: Что насчет еды?

Эд: Итальянская. Сходи в «У Вито» в Старом порту.

Значит, прежняя я хотя бы поела с удовольствием, прежде чем исчезла и появилась я теперешняя.

Кстати, если бы на нее не напали, меня бы вообще не было.

Все это так странно. Если есть неправильные способы борьбы с амнезией, то, скорее всего, именно этим я и занимаюсь.

Я: Какая твоя любимая еда?

Эд: Тебе ни к чему это знать. Что-нибудь еще?

Я: Нет. Спасибо.

Вот и поговорили.

На самом деле мне не особо интересно, какую кухню он любит. Я просто пыталась представить нашу совместную жизнь. К примеру: мы сидим в ресторане, разговариваем, смеемся и Эд смотрит на меня без злости и отчужденности… Больше всего мне хотелось спросить, любил ли он меня, любили ли мы друг друга. Но если он не желает говорить даже о любимой еде, то это точно запретная тема. Вдруг он разозлится и заблокирует мой номер? Это слишком большой риск.

Я кладу телефон на прикроватную тумбочку, закрываю глаза и пытаюсь вздремнуть.

Не знаю, откуда взялся эротический сон об Эде, но это очень приятно. Но потом я теряюсь в темноте с теплой липкой кровью в волосах, и становится жутко.

Прошло три дня с тех пор, как я переписывалась с Эдом. За это время я много чего сделала. Во-первых, тщательно прошерстила свой гардероб. Рабочая одежда, летняя, зимняя — вся в основном светлых пастельных тонов, иногда с цветочным принтом. Кое-что мне понравилось, остальное я забраковала.

В гараже я нашла восемь коробок. Одна со старыми бумагами и семейными фотографиями. Их я уже видела — Френсис приносила в больницу, чтобы посмотреть, не узнаю ли что-нибудь. Не сработало. Остальные семь — с книгами. Очевидно, Эд был прав насчет чтения. Я забрала в свою комнату те, что, похоже, часто перечитывались: «Энн из Зеленых крыш» Л. М. Монтгомери, «Красавица» Робина Мак-Кинли, «Гордость и предубеждение» Джейн Остин и «Противостояние» Стивена Кинга. Довольно эклектичная смесь, судя по аннотациям.

И, наконец, я восстановила доступ к электронной почте и другим аккаунтам. Ничего интересного ни в письмах, ни в сообщениях, и никаких упоминаний или фотографий, связанных с Эдом. Прежняя я, похоже, удалила все.

Список ее контактов короток: коллега из банка, симпатичная одногруппница и сосед по квартире (романтикой там и не пахло, судя по всему). Ни близких родственников, ни друзей. Если верить журналу звонков и текстовых сообщений, она не связывалась ни с кем из них уже несколько месяцев. Она была не только плохим другом, но и фиговым источником информации. Я ничего не узнала о моей/нашей прошлой жизни. Хотя, возможно, я слишком строга к ней, учитывая разрыв с Эдом и все такое. Трое друзей — это тоже неплохо. Достаточно, чтобы иногда сходить в кино или выпить чашечку кофе.

Кстати о кофе, сейчас я стою в очереди в местном кафе. Уютное популярное местечко с желтыми стенами и яркой алюминиевой мебелью. Оно примерно в пятнадцати минутах от дома Френсис, и я хожу сюда каждое утро. Совмещаю приятное с полезным — занимаюсь спортом, получаю ежедневную дозу кофеина и взаимодействую с людьми. Френсис предпочла бы, чтобы я не ходила одна, но чрезмерная опека меня напрягает. Ты не можешь прожить всю жизнь под присмотром, это просто…

Единственное предупреждение, что что-то не так — это странный привкус во рту. Потом у меня отнимается левая рука и все становится черным.

Я слышу Эда раньше, чем вижу. По коридору гремят его тяжелые шаги и раскатистый голос:

— Где она?

— Сэр, просто…

Занавеска вокруг моей больничной койки с шумом отодвигается.

Глаза у Эда дикие, кожа блестит от пота. Похоже, он бежал всю дорогу. Конечно, даже потный и взвинченный он все еще привлекателен, в то время как я, наверное, выгляжу ужасно.

— Я не знала, что тебе позвонили.

— Твое лицо! Что, черт возьми, случилось?

— У меня был небольшой приступ. Все нормально. Такое иногда случается после травм головы.

— Приступ?

— Ты можешь идти домой, Клементина, — говорит доктор Патель спокойно поднимается на ноги. К счастью, он был в больнице, когда меня привезли. Даже медбрат Майк заходил меня навестить, как в старые добрые времена. — Увидимся на следующей встрече. Не забудь.

— Хорошо. — Я пытаюсь улыбнуться. Это наша с ним шутка, не особенно смешная. Но я в последнее время ценю юмор висельников.

Эд присаживается на край койки, который освободил доктор Патель, смотрит на меня, затем берет за подбородок и осторожно поворачивает голову туда-сюда. Я чувствую себя странно, когда он прикасается ко мне. Как будто он имеет право. Но это полная ерунда. Моя память о физических контактах с другими людьми ограничивается неловкими объятиями от Френсис, и прикосновениями врачей и медсестер во время медицинских процедур.

Я отталкиваю его руку и медленно сажусь.

— Не надо.

— Прости. Чем я могу помочь? С тобой все в порядке? Тебе можно двигаться?

— Я в порядке, правда.

— Клем, у тебя половина лица черно-синяя, — он неодобрительно качает головой. — Я бы не сказал, что ты в порядке.

— Могло быть и хуже. По крайней мере, я не ударилась травмированной стороной головы, когда потеряла сознание и упала.

— Так ты теперь Джессика Джонс и неуязвима?

Я начинаю хмуриться, но останавливаюсь. Больно.

— Не знаю, кто это.

Эд опускает голову и потирает затылок — это, вероятно, значит, что я его раздражаю. Ему не должны были звонить из больницы. Бог знает, чем он был занят. На нем джинсы и кроссовки, рубашка на пуговицах с закатанными рукавами. На макушке черные солнцезащитные очки. Может, он был на работе. Может, готовился к свиданию. Не знаю, беспокоит это меня или нет. Я не имею на него никаких прав. Но лучше об этом не думать.

По крайней мере, на этот раз я чувствую себя слишком дерьмово, чтобы возбуждаться от его присутствия.

— Почему они не позвонили Френсис? — спрашиваю я.

— Они позвонили, но Френсис не могла уйти с работы, поэтому позвонила мне, — не слишком терпеливо объясняет он. — Она оказалась в безвыходном положении. К тому же, я был, вероятно, ближе всех к больнице. Доктор разрешил тебе идти?

— Да. Встань, пожалуйста.

Эд встает, и я свешиваю ноги с кровати. В основном я чувствую себя хорошо. Все в рабочем состоянии.

— Тебе нужны лекарства? — спрашивает Эд и протягивает руку, чтобы меня поддержать, если понадобится.

— «Тайленол». Он есть у нас дома.

— Хорошо. — Эд тяжело вздыхает. — Ладно. Тебе лучше поехать ко мне.

— Что? Нет! — Я тяну вниз задравшуюся футболку. — Френсис не следовало звонить тебе. Прости за это. Со мной все в порядке, я смогу вернуться домой сама.