Прерванная жизнь (ЛП) - Джессика Смит Коултер

Бекон шипит, стреляя горячим жиром на мою руку. Поморщившись, я переворачиваю его и засовываю два куска хлеба в тостер. Иду к холодильнику и наливаю в высокий стакан апельсиновый сок, в это же время выскакивает тост, прося намазать его маслом. Вытираю излишки жира от бекона и выкладываю его на тарелку.

Он совершенен и готов для моей девочки.

Осторожно стучу в дверь комнаты, которую мы делим с тех пор, как переехали в этот дом тридцать пять лет назад. Дверь скрипит, когда я открываю ее, и, входя в нашу комнату, встречаюсь с тихим храпом жены. Моя девочка спит крепко, но все же я тихонько подхожу к ней. Осторожно, чтобы ничего не пролить, я ставлю тарелку на тумбочку возле кровати и сам остаюсь здесь же.

Наклонившись, целую ее в лоб, как делал это бесчисленное количество раз за все время нашего брака. Почувствовав, что она открывает глаза, я уклоняюсь в сторону так, чтобы поднять ее.

Она прекрасна.

Она смотрит на меня с улыбкой в глазах, хотя губы постоянно сердито сжаты. Открывает рот, чтобы ответить, но еще рано — ее мозг пока не готов к работе.

— Я приготовил тебе завтрак.

Она бормочет, путая гласные и согласные, что делает ее речь не понятной для всех, кроме меня. Я ее понимаю. Я всегда ее понимаю. У нас есть наш собственный язык, в который никто больше не посвящен.

— Да, твой любимый, — повторяю то, что она сказала мне, чтобы облегчить путаницу, которую она испытывает из-за нарушений мозга. — Бекон и тосты, — придерживаю ее спину, таким образом, что она может поесть.

Я помогаю ей, направляя еду ко рту, только останавливаюсь для того, чтобы она могла понемногу пить сок. После того, как она поела, вытираю ее лицо, чтобы поцеловать губы, больше ни к чему не чувствительные. Она закрывает глаза, концентрируя свои движения так, чтобы смочь коснуться меня. И она это делает. Это отрывистое движение без особого контроля, но оно полно любви, поддерживающей меня.

— Мой Мандо, — говорит мне она на нашем языке.

— Моя Эрика, — отвечаю я, поднося ее руку к губам.

Когда она готова, я помогаю ей подняться с кровати, чтобы мы, шаркая, могли дойти до ванной. Я поддерживаю ее, пока она раздевается и идет в душ. Держась за ручку, Эрика становится на резиновый коврик, который я положил на пол. Ей не нравится, когда я нависаю над ней, поэтому, как только уверен, что она в порядке, покидаю ванную и жду ее в нашей кровати. Она упивается маленькой независимостью, которую находит в душе. У меня поджилки трясутся, я переживаю, что она может упасть, но все равно должен ей дать немного свободы.

Она не всегда была такой. Когда-то моя Эрика была яркой, полной цвета и движения, эксцентричной, веселой и доброй. Ее улыбка могла размягчить самое черствое сердце, как это было со мной. Люди хотели быть рядом с ней, чтобы увидеть ее, поговорить с ней. Те люди, которые просто хотели находиться в той же комнате, что и она, давно в прошлом, забыты.

Вот такая жестокая жизнь. Та рука, что вытирала слезы, поддерживала других в их горе, теперь имеет только одну опору. Для меня этого достаточно, и я надеюсь, что и ей меня достаточно тоже.

Моя кровь вскипает, когда я думаю о тех, кто не принимал сущность Эрики. Неважно, что они заплатили свою собственную цену. Это не имеет значения, потому что они никогда не узнают, как моя девочка страдает, или как сильно я страдаю ради нее.

Поскольку я не могу навредить им, то сделаю больно девушке, сумевшей скрыться. Я верну ее обратно и буду издеваться над ней еще сильнее, чем до того, как она совершила побег, оставив меня не завершившим свою месть.

Глава 4

Физиотерапия ужасна. Как будто из твоего паха выходит нож тупой стороной, причиняя невыносимую боль. Но я должна через это пройти. Если говорят делать, то я делаю. Я смирилась с этим и добровольно подвергаю себя боли, настолько мучительной, что ничего не могу вспомнить. Вспомнить? Я не могу вспомнить ничего, кроме боли. Забавно, не так ли?

Единственное, что хоть немного сравнимо с физиотерапией, так это мои занятия с Энн. Она вторгается, заставляя меня чувствовать, будто она копается в моем мозгу, пачкая его своими грязными пальцами. Но я смеюсь над ней, потому что до сих пор не помню, что произошло за последние двадцать четыре года моей жизни. Моя жизнь началась, когда я открыла глаза в больнице.

Я слышала, как она сообщает Деду и моим врачам о том, что я страдаю от посттравматического стрессового расстройства. (Примеч. тяжелое психическое состояние, которое возникает в результате единичной или повторяющихся психотравмирующих ситуаций, как, например, участие в военных действиях, тяжелая физическая травма, сексуальное насилие либо угроза смерти). Энн придется продолжить наблюдать меня в течение месяца, прежде чем она сможет правильно поставить диагноз, но надеяться надо на то, что мои воспоминания вернутся только тогда, когда я буду готова вернуть их. Понятия не имею, что это на самом деле значит, но не думаю, что у нее что-нибудь получится.

Что, если это все походит на какой-то банальный фильм, где героиня, то есть я, вспоминает все только перед финальными титрами? Это произойдет, как вспышка света, она вдруг поймет, что готова открыть разум своему прошлому? Что, если мое будущее не составят воспоминания о моем прошлом, и карма позволит плохому парню обойтись без каких-либо последствий или возмездия?

Несмотря на это, каждый день Энн приходит ко мне дважды. В основном мы работаем над тем, что она называет когнитивной реструктуризацией, которая не напрягает меня, так как мне не так много надо реструктурировать. В конце концов, мой мозг — чистый лист. Мы также работаем над методами релаксации, которые состоят в основном из медитации и дыхания. (Примеч. распространенная форма психотерапии, основанная на предположении, что причины психологических проблем и нервно-психических расстройств человека кроются в ошибках мышления, и направленная на изменение нелогичных или нецелесообразных мыслей и убеждений человека, а также дисфункциональных стереотипов его мышления и восприятия).

Но ничего не получается. Кроме того, что я ничего не помню, у меня также есть приступы панической атаки, мучающие мое тело, оставляя меня в дрожащем состоянии. Иногда они случаются так внезапно, что у меня нет возможности контролировать их, и мне становится хуже от понимания того, что единственное успокоительное для меня, — это укол. С помощью Энн я нахожу мои спусковые механизмы, которые, в свою очередь, помогают мне управлять ими, по крайней мере, в теории. Я еще ни разу не видела, как это работает в реальной жизни. В основном мои спусковые механизмы — это любой человеческий контакт, кроме Деды и темноты. Другими словами, если бы я была вампиром, то потерпела бы неудачу.

Сегодня Энн будет проводить свое занятие терапией в моей больничной палате с двумя из моих друзей, которые, по-видимому, рады меня видеть. Я стараюсь почувствовать то же волнение, но только от понимания этого мое сердце учащенно колотиться, а голова так сильно болит, что я уверена — она взорвется. Закрыв глаза, сосредотачиваюсь на дыхании, как научила меня Энн, пока разумное спокойствие не окружает меня, и подергивание в правой руке не утихает. Все это время Энн зорко следит за мной, как ученый за клеткой с лабораторными крысами. Возможно, следующим моим приобретением будет маленькое колесо для бега.

Через несколько минут, когда мои нервы, наконец, успокаиваются, приходят Эмбер и Стефани. Дыхание перехватывает в горле, когда вижу их, и я выдавливаю улыбку на лице. Игнорирую холодный пот, бегущий по моей спине, пытаясь произвести лучшее впечатление, пока мое дыхание не сбилось.

Высокая блондинка, с серыми глазами и плотно сжатыми губами, представляется, как Эмбер, в то время как Стефани стоит позади возле двери. Я знаю, что это неловко для всех нас, поэтому пытаюсь улыбаться более убедительно. Наконец, Стефани — та, что с каштановыми волосами и голубыми глазами — подходит ко мне ближе. Это действительно несправедливо, что Стефани, будучи на несколько сантиметров выше меня, выглядит как модель, при этом лучшее, что можно сказать про мою новую прическу, так это «мило».

Мне нравится моя новая стрижка, хотя я с трудом сдерживаюсь, чтобы не потрогать ее. Девушка, которая привела в порядок мои волосы, смогла сохранить большую часть длины, но добавила несколько оттенков, чтобы скрыть поврежденные участки. Мой натуральный цвет она дополнила едва различимым оттенком красного с медово-светлыми прядями. Я не супермодель, но моя стрижка — небольшой аспект моей жизни, доказательство того, что у меня есть некоторый контроль над ней, в отличие от моего живота, урчащего в знак протеста, тем самым действуя на нервы, что я упорно пытаюсь игнорировать. Накрываю свою руку хлопчатобумажной больничной простыней, чтобы скрыть подергивания пальцев.