Евангелие от Иуды - Саймон Моуэр

Магда приняла решение. Подобрав юбку, она уселась, поставила ноги на поперечные перекладины стула, выудила из сумки альбом и принялась за работу. Движения ее руки были точны и уверенны, штриховала она так, будто резала мясо, — с профессиональной ловкостью. Линии, словно по волшебству, наращивали третье измерение на привычные две координаты бумаги. По мере того как продвигался рисунок, купол Санта Андреи делла Валль (Мадерна) словно вырывался из прозрачного римского воздуха и методично воплощался на листе.

— Хорошо у тебя получается, — сказал я ей.

Она пожала плечами.

— Может, продам.

Она прорисовывала ребра купола, придавая им нужный изгиб и сумрачный оловянный оттенок, затем слепила из стирательной резинки комочек и склонилась на секунду, корректируя нюансы серого. Когда она выпрямилась, оказалось, что, стерев, она парадоксальным образом привнесла нечто новое — солнечный блик на свинцовой крыше.

Магда — настоящая художница. Панорама обволакивала ее, пока она была поглощена рисованием, и Магда будто бы становилась осью, вокруг которой вращается все это — весь город с его куполами и колокольнями, город, полный чувства вины и лицемерия. Магда — художница, и, как вое творцы.

Она присваивает себе каждый предмет, попавший в ее поле зрения.

Три дня она проспала на сломанном диване в гостиной Во сне она клубком сворачивалась под одеялом, точь-в-точь как бродяги, дрыхнущие на парковых скамейках или в вокзальных залах ожидания. Каждое утро я обнаруживал ее на кухне: она варила там кофе, который называла «турецка», хотя сходство с турецким кофе было минимальным. Я смотрел на ее вечно взъерошенные волосы на ее личико, которое забавно морщилось, когда соприкасалось с рукой, или складками одеяла, или грубым, потертым бархатом обивки. На ночь она надевала большую бесформенную футболку черного цвета. Ноги ее были мертвенно-бледными и, казалось, стыдились собственной наготы. Еле заметным кивком она приветствовала меня, а после запиралась в ванной, откуда возвращалась полчаса спустя с толстым слоем косметики на лице. Пудра липла к коже, как свернувшиеся сливки, напомаженный рот зиял, словно открытая рана. Затем Магда уходила из квартиры. Я практически ничего не слышал от нее, кроме слова ciao,[4] которое, должно быть, нравилось ей потому, что оно вошло в употребление среди американской молодежи, стало отдавать беспечной леностью и жевательной резинкой. Каждый день я думал, что она не вернется (ее жалкие пожитки навряд ли можно было считать залогом возвращения), но каждый вечер она все-таки приходила обратно. Макияж ее становился чуть бледнее, но манеры оставались прежними: они все так же хранили тихую, замкнутую сосредоточенность. Казалось, я фактически не существовал для нее.

А на четвертую ночь она бесшумно, точно ночной зверек прокралась в мою комнату и юркнула в мою постель.

Конечно, Магда сразу все поняла. Меня удивил срок, но теперь и это ясно. Магда все обо мне знала. Она лежала в моей постели, свернувшись клубком, словно котенок, излучая в равной мере безучастность и всезнание.

2

— Это отец Лео Ньюман? — произнес женский голос с тем легким акцентом, что выдает в говорящем иностранца: ее сочетание «th» представляло собой нечто среднее между фрикативным и взрывным звуком.

— Да.

— Это Мэделин Брюэр. Мы познакомились на приеме. Помните меня?

— Конечно, помню.

— Я обещала вам позвонить. Придете к нам на ужин? В среду вам удобно? Я понимаю, что следовало предупредить вас заранее…

Конечно, он придет.

Квартира четы Брюэров располагалась в Борго Пио близ Ватикана. Посольства обычно придерживают такие места для своих работников; число квадратных метров находится в строгой зависимости от должности и вычисляется по некой секретной бюрократической формуле. Ранг главы этого семейства был, несомненно, высок, поскольку Джек занимал пост какого-то министра. Они ели в большой, слегка запыленной столовой. На рояле стояли фотографии детей, а над огромным камином висел скорбный лик святой. Мэделин почувствовала, что должна извиниться за подобный интерьер:

— Живем, как в ризнице. Кажется, раньше эта квартира принадлежала одному кардиналу, который и оставил все эти иконы. А мы теперь должны следить за ними, потому что они очень дорогие. В противном случае их просто запрут в каком-нибудь подвале под Палаццо Барберини.

Святой над камином, казалось, самой не нравился вид в котором она представала. Дароносица в руке выдавала ее сущность тем людям, которые знали толк в подобных интерпретациях.

— Это святая Клара[5] — объяснила Мэделин. — На улице Саула. — Комментарий был адресован другому гостю, журналисту. — Клара — ваша покровительница, — уточнила она.

— У меня есть покровительница? — Он был евреем по фамилии Гольдштауб и на картину косился с недоверием.

— О, разумеется. Покровителям плевать на ваше вероисповедание. Они придерживаются абсолютно экуменических взглядов. — И Мэделин погрузилась в краткий обзор деятельности святых покровителей. — Весь этот вопрос насквозь пронизан католической логикой, — пояснила она. — Святая Люсия лишилась глаз, поэтому она покровительствует офтальмологам. Святая Аполлония недосчиталась зубов — и ей достались дантисты. Клара же патронирует телевидение, потому что, по одной известной легенде, могла появляться в двух местах одновременно. Папа Римский Павел назначил ее на эту должность.

— Павел Шестой?[6] — уточнил ошеломленный журналист.

— Именно.

— Они что, до сих пор этим занимаются?! Вы, должно быть, шутите.

— Я серьезна как никогда. Не так ли, дорогой?

Джек, сидевший на другом конце стола, снисходительно улыбнулся.

— Мэдди всегда ужасно серьезна, когда говорит абсурдные вещи.

— Так вот, святого Лаврентия живьем поджарили на рашпере…

— …и он теперь покровительствует шашлыкам, — журналист уже усвоил принцип.

— Почти. Поварам. Святой Стефан — каменщикам. Его забили камнями. Святой Себастьян отвечает за лучников.

— Лучников?

— Его убили из лука. Сотней стрел. Вы наверняка видели это на картинах.

— Я думал, это святой Варфоломей.

— Нет, с того содрали кожу. Сейчас он покровитель таксидермистов. О, а святой Иосиф Копертинский покровительствует авиаторам.

— Авиатором? Но, черт возьми, самолетов-то у них не 6ыло!

— А теперь есть. Святой Иосиф частенько летал туда-сюда, вот его и наделили этими полномочиями.

— Он летал?

— Летал. Это официально засвидетельствовано. Жил он где-то в шестнадцатом веке, не так уж давно. Кстати, а летающих раввинов у нас разве нет?

— По крайней мере, в Бароу-Парке нет. — Мужчина повернулся к Ньюману, дабы выслушать авторитетное мнение. — Эй, отец, это же ваша компетенция! Это действительно так?

Лео Ньюман, сидевший напротив и обливавшийся потом от смущения, подтвердил, что в общих чертах это правда.

— Главное — относиться к нелепостям веры как к эксцентричным шуткам, и не более. Как к доказательству незыблемой убежденности верующих. Подобная несуразица имеет весьма отдаленное отношение к истинной вере. Вам не нужно верить в эти небылицы.

— Надеюсь, что да.

Мэделин перехватила взгляд священника.

— А сам отец Лео в это верит? — И именно в тот момент в нем что-то шевельнулось, что-то, похожее на первый симптом болезни, глубоко внутри. Более того: шевеление это показалось совершенно естественным, явлением органической природы, что лишь усугубило дискомфорт. С умственным волнением он бы справился — он бы его поборол, он давно уже научился вести подобную борьбу. Образы, возникающие в мозгу, он изгонял, как Христос — торговцев из храма (этот случай даже самые скептически настроенные толкователи Нового Завета считают доподлинным и чрезвычайно важным). Но когда под ударом оказывался храм его тела, изгнание становилось куда более трудоемкой процедурой. С тем же успехом он мог пробовать изгнать из себя раковую опухоль. И ее взгляд, украдкой брошенный в его сторону, когда они сидели за длинным обеденным| столом, ее взгляд, пересекшийся с доброжелательным взглядом Джека и измученным взором «святой Клары, размышляющей о евхаристии» (школа Гвидо Рени), казалось, уронил первые семена недуга в его тело.

— Я не знаю, — сконфуженно ответил он.

— А мне кажется, знаете, — улыбнулась она. — Я думаю, отец Лео — скептик. — И слово «скептик» рассекло атмосферу в комнате резким согласным созвучием, послав во все стороны колючие волны.

В тот вечер Ньюман уходил одним из последних. Когда его провожали, он ощутил необходимость извиниться.