Капитан госбезопасности. В марте сорокового - Александр Логачев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А руки Петра толкали винтовку по-прежнему вперед. Тот, кого поддел игольчатый штык трехлинейки, заваливался на спину, а часовой наступал на него, давая увлечь к земле винтовочное дуло. И тут второй силуэт отделился от черноты и бросился на Петра.
Красноармеец оставил табельное оружие и побежал. Ноги понесли его к рампе, он нырнул под нее, прополз на карачках к стене и лег.
Прогремел пистолетный выстрел, Петины глаза ухватили вспышку. А в руку впились бетонные крошки. «В меня!» — ужаснулся часовой.
Мама! Прогремело второй раз. А потом явственно послышался удаляющийся топот ног. «Я жив?» Все указывало на то, что жив. Кроме зуда в руке ничего ужасающего он не испытывал. Тогда он испугался того, что ему будет за брошенную винтовку и позорное бегство. Он выбрался из укрытия, побежал обратно. И облегченно выдохнул, обнаружив винтовку непохищенной.
Петр выдернул из тела того, кого он — чего уж там! — случайно поймал на штык, сорок три сантиметра окровавленной стали. Потом склонился над убитым. Гражданский мужик какой-то. И его вдруг наполнила радость, когда он стал смекать, что произошло. Это ж было нападение на часового! А он одного убил! «Отпуск получу! Да чтоб мне лопнуть получу! Однако надо пострелять для порядка».
Часовой Петр пять раз передергивал затвор и пять раз стрелял в воздух. Можно сказать, празднично салютовал, дожидаясь, пока прибежит его караул…
А человек с револьвером влетел по загодя приставленной лестнице на ограду воинской части и спрыгнул вниз. Когда он забирался по лестнице, за спиной заговорила винтовка. Ночь сотрясли выстрелы, и из-за них шофер грузовика, державший мотор включенным, сорвался с места. Поднявшись с земли, человек с револьвером увидел, как машина скрывается за углом.
Проклятье, одно к одному! Говорил же он, что шофер хиловат, может подвести. А-а, что теперь… Он оглянулся. Дьявольщина! С той стороны улицы торопливо шел человек в милицейской форме. Да, они всегда тут ходят кругами вокруг части, но мог бы он сегодня оказаться и подальше. Неудачи продолжались — легавый увидел его, припустил, придерживая фуражку и на бегу расстегивая кобуру.
Человек с револьвером пересек дорогу, нырнул в узкий, в одну телегу шириной, переулок, наткнулся на двух прохожих и попытался обогнуть с криком «В сторону, суки!», угрожающе подняв оружие.
— Тоджесть москаль! Холера! — Услышал он радостный пьяный возглас и челюсть его содрогнулась от удара. Словно кувалдой долбанули.
«Свий я чоловик, брат-поляк, виду боротьбу за национальне визволення!» — хотел закричать беглец, разжимая пальцы и выпуская револьвер на булыжники мостовой, но сознание вместе с телом стало валиться набок подрубленным деревом.
— Молодцы! — вбежал в переулок милиционер. — Задержали!
— Так ми тут, пан офицер, э-э… — развел могучие руки в стороны первый из припозднившихся гуляк и поглядел на своего собутыльника, который, судя по бессмысленному выражению лица, вообще не понимал, где они и что деется вокруг, и назавтра вряд ли что вспомнит…
Глава вторая
Два — один не в пользу «Динамо»
Товарищи Билик и Пахомов отлично справились с поручением и отбыли в Ленинград. Капитана Шепелева встретили на вокзале московские товарищи, посадили теперь уже в московскую «эмку» и повезли прочь от железной дороги, сказав только одно: «Вас ждут, товарищ Шепелев».
«Как со мной обращаются, — пытался определить капитан, — как с дорогим гостем или как с арестованным?» Выходило — с тем, о ком неизвестно, что за участь ему уготована. Обращались осторожно, учтиво, но настойчиво и с безотрывным вниманием. И равно как и первый, второй его эскорт (или конвой) в беседы с опекаемым на всякий случай не вступал.
Шепелев даже не интересовался, куда его везут. Его вопросы все равно не изменят маршрут следования и программу пребывания в столице. Ладно, решил капитан, будем дрейфовать, посмотрим, куда прибьет.
Прибило к поликлинике НКВД. Сопровождающие товарищи, опять же в количестве двух единиц (Шепелев не утруждал себя запоминанием их фамилий и званий), повели капитана на второй этаж, где его действительно ждали…
* * *Каблук попал в коленную чашечку косовато набитой на него подковкой. Арестованному, вскрикнувшему от боли, вскочить, упасть или просто согнуться не дали. Находившийся позади следователь Борисов удержал его за ворот, прижимая к спинке стула. Потом Борисов наклонился к уху допрашиваемого и покричал, не отпуская сминаемые кистью воротники пиджака и рубашки, встряхивая человека на стуле после каждого слова, чтобы оно лучше дошло:
— Нравится? Понял? Понял, что это лишь цветочки? А потом пойдут ягоды и фрукты.
Арестованный выдавил из разбитого рта вместе с кровавой слюной короткое матерное ругательство.
— Вот, он не понял. Ему надо объяснить получше, — следователь НКВД Великохатько, стуча по паркету подковками на сапогах, быстро пошел к столу, рывком выдвинул верхний ящик, снял с кипы листов писчей бумаги гантель и с нею в руке вернулся к арестанту.
— Вот, он не понял, Паша. До них до всех сперва долго доходит. Пластай его, Паша…
Допрос
Следователь Борисов сбросил арестованного со стула, тот упал боком.
— На живот и руки вперед! — приказал Борисов.
И уже не впервые заключенный попытался ответить следователям. На этот раз он извернулся на полу и махнул ногой, стремясь сбить подсечкой ближайшего из чекистов — Борисов успел подпрыгнуть, а потом отскочить в сторону. Великохатько недолго думая вбил утяжеленный гантелью кулак в область почек. После чего следователям удалось повернуть допрашиваемого лицом к полу и вытянуть вперед его руки, скованные наручниками. И тогда без проволочек и убеждающих разговоров Великохатько опустил гимнастическую двухкилограммовую гантель на левую кисть арестованного. Первый раз получилось неудачно — гантельный шар попал посредине тыльной стороны ладони. Чекист сразу ударил вторично, обрушивая металл куда и хотел — на пальцевые кости. Раздался хруст, а вместе с ним — вскрик, переросший в протяжный стон.
— Что, падла, будешь говорить или нет?! — Борисов, удерживая колено на спине, вздернул голову арестанта за волосы. — Пальцы — это ерунда. Дальше пойдут яйца. Представь, гантеля со всего размаха плющит твое яйцо. Ух! — следователя аж самого передернуло. — А это будет. Завтра будет. У тебя есть один, один шанс — выложить все, подписать бумагу о сотрудничестве с органами, вот тогда ты останешься жив и цел… В других случаях ты получишь, чего заслуживаешь. Ты будешь долго мучиться, я тебе…
— Погоди, Паша, — рядом присел на корточки Иван Великохатько, широкой ладонью (он весь был широк в кости) обхватил арестованного под горло, — я ему растолкую, где больнее всего. Эй! — он вдавил пальцы поглубже в шею человека на полу. — А завтра всажу в десну иголку с зазубриной на конце, заведу под корень зуба, начну там ковыряться…
Арестант на это презрительно плюнул на пол.
— Пишли ви! Я вид Кеменя род веду!
— Ах ты гниль! — Великохатько вскинул руку с гантелью, но Борисов предостерегающе поднял палец, покрутил головой, скривив лицо, как от зубной боли.
— Симаков! — крикнул Иван, отпустив горло и поднимаясь.
Дверь кабинета распахнулась, в нее заглянул конвоир.
— В камеру!
Гантель полетела на бумаги в верхний ящик. Задвигание ящика совпало во времени со щелчком двери, которую следователь Борисов закрыл за выведенным арестантом.
— Серый[9] не любит, когда ему подсовывают инвалидов, — Борисов вернулся на середину комнаты, освещенную направленным ламповым светом, и опустился на место для арестованных. Это был не табурет, а стул, к полу не привинченный. Да и вообще много еще было недоделок в помещениях знания, которое занимало львовское НКВД. Слишком мало времени прошло со дня прихода советской власти на Западную Украину, и слишком много дел навалилось сразу же, не до благоустройства тут.
— Кто такой этот Кемень, от которого эта сволочь род ведет? Может, попробовать за это зацепиться?
— Да слушай ты его больше, — следователь Великохатько закурил «казбечину», подошел к окну, отодвинул, впуская уличный свет, плотную синюю занавеску. — Потомственного героя корчит. Кеменя он выкопал из местных легенд. Трансильванский князь, который в этих местах с турками бился, — Иван открыл форточку. — А по-русски он говорит, не волнуйся, выдрючивается… пока. Вот проведет ночку со сломанным пальцем, глядишь, поумнеет. Серый точно завтра грозился нагрянуть?
— Грозиться-то грозился, а кто его знает. Давай по делу Бойко кого-нибудь вызовем?
— Да уймись ты, дай покурить спокойно, — Великохатько поморщился то ли от непоседливости коллеги, то ли от вида замызганных стекол. — Ты мне лучше скажи, Паша, не зря мы так сходу увязали два грузовика?