Слушая Нагорную проповедь - Дмитрий Щедровицкий

Теперь представим себе, что произошло бы в Римской империи, обратившейся в Христианство, если бы власти приняли к исполнению слова Иисуса:

…Не нарушить пришел Я [Закон (Тору) или пророков], но исполнить. (Матф. 5,17)

Пришлось бы в седьмой год освобождать всех рабов, объявлять их свободными гражданами! Тогда перевернулся бы весь строй империи — по многим признакам, мягко скажем, «мало гуманный»… Могли ли представители власти, сами будучи рабовладельцами и «самоотверженно защищая» рабовладение, допустить такое?

Значит, кесарь и его сподручные должны были сделать всё, чтобы ослабить, а в перспективе и вовсе упразднить социальный смысл слов Иисуса, свести его учение к догматическим формулам и обрядовым постановлениям, «этически обезоружив» Благую весть и скрыв ее истинный смысл. Поэтому, прежде всего, стали всячески подчеркивать «отделенность» Нового Завета от Ветхого, «противоположность и несовместимость» Евангелия и Торы.

Например, следующие слова Нагорной проповеди:

Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду.

А Я говорю вам… (Матф. 5,21–22)

— толковались в таком духе, что, мол, Иисус якобы упразднил древнюю заповедь, даруя новую… Но можно ли сделать подобный вывод? Вот если бы он сказал (не дай Бог), что теперь разрешено убивать, — тогда, конечно, можно было бы противопоставить два Завета… Но ведь он утверждает заповедь «не убивай», а отнюдь не отменяет ее! «А Я говорю вам» — не возражение против заповеди, а риторическая формула, предшествующая объяснению, толкованию самой заповеди! Иисус говорил на языке Мишны — арамеизированном иврите, который был распространен в Иудее в I веке. Так вот, в иврите, как для обозначения связи, так и противопоставления — употребляется одна и та же частица-при-ставка вэ, которая может переводиться по-разному — как «и», «а» и «но». В контексте же Нагорной проповеди «а Я говорю вам» — несомненно, означает «и Я говорю вам». Здесь нет никакого противопоставления. Иисус приводит толкование заповеди, а отнюдь не противоречит ей, не отрицает ее.

О чем же говорит эта заповедь?

…Не убивай, кто же убьет, подлежит суду.

(Матф. 5,21)

Здесь приведена Шестая заповедь Декалога — Десятословия Моисеева вместе с ее продолжением — разъяснением, описанием того, как следует поступать с убийцей (Исх. 20,13 и 21,12–13). В этом разъяснении проводится различие между убийцей преднамеренным, который лишил человека жизни по своему замыслу, и убийцей непреднамеренным, который убил случайно (последний спасается в одном из «городов убежища» — Исх. 21,13; Втор. 19, 3-13).

Обратим особое внимание на следующее: Иисус, вместо того чтобы санкционировать наказание после совершения преступления (как это делается во всех законодательствах вплоть до наших дней), — учит, что наказание (в виде обличения совести) должно предшествовать преступлению, дабы преступление не совершилось!

Он смотрит в корень, исследуя состояние души чсловеческой: чтобы предотвратить преступление, человек должен постоянно судить сам себя, и тогда он воздержится от страшного проступка:

АЯ говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду… (Матф. 5,22)

Слова «напрасно», кстати, в большинстве древних манускриптов нет. А даже если оно первоначально и содержалось в проповеди, — это мало что меняет. Из других мест мы видим, что всякий гнев человека на ближнего — напрасен по самой сути своей:

…Ибо гнев человека не творит правды Божией. (Иак. 1,20)

«.. Гневающийся… подлежит суду…» Но может ли суд человеческий судить наши мысли? Склонности наши, волю нашу? Очевидно, что нет. Кто же судит в этих случаях? — Бог. И если человек того достоин, то Бог возвещает ему Свой суд через совесть и сердце; если же не достоин — Бог будет судить его иным образом…

…Кто же скажет брату своему: «рака», подлежит синедриону… (Матф. 5,22)

Но разве же синедрион, который заседал в Иерусалиме, судил за грубое слово, за оскорбление? Да на улице, на базаре, в каждом проулке и в каждом доме нередко, наверно, раздавался крик: «Рака!», выражающий презрительное, пренебрежительное отношение к человеку, с которым ссорились. Представим себе современный воcточный город: там происходит нечто подобное каждый миг! Но вот ведь, оказывается, за ругательство «рака» человек подлежит суду синедриона!.. А до синедриона доводили только очень важные дела, — менее значительные происшествия подлежали местным судам.

Значит, согласно учению Иисуса, пренебрежение к ближнему, лишение его человеческого достоинства — вещь настолько важная, что должна рассматриваться в главном судилище страны!.. Рака- это по-арамейски «пустой [человек]» (на иврите — рэйк). Рака — тот, кто как бы лишен человеческой сущности, одним словом — ничтожество. Так вот, за подобное обращение к ближнему — человеку, созданному по образу и подобию Божьему, — оскорбитель как бы предстает пред верховным судом и сам после этого перестает быть полноценным, уважаемым членом общества — доколе не раскается. Ведь подлежащий суду синедриона изымается из обычной жизни и содержится под стражей. Этот человек опасен! Тот, кто не чтит образ Божий в другом, представляет угрозу для общества, он должен быть изолирован и судим. И хорошо, если судится он только судом сердца своего…

И, наконец:

…А кто скажет: «безумный», подлежит геенне огненной. (Матф. 5,22)

Может ли вообще человеческий суд назначить наказание в геенне, то есть в адском пламени? Конечно же, нет. Один только Бог может!

А что же такое — «безумный»? В греческом тексте употреблено слово морэ — звательный падеж от морде — «глупец». В русском Синодальном переводе это звучит сильнее — «безумный». Каково было первоначальное еврейское или арамейское слово, трудно сказать, есть разные предположения. Так вот, тот, кто человека — единственное на земле создание, обладающее развитым умом, — осмелится своим поношением низвести до уровня неразумного животного, — сам себя осуждает в геенну.

А о чем это говорит? А вот о чем: каков бы ни был человек, надо стараться, разумно воздействуя на него, найти с ним общий язык. Если же ты «выносишь ему приговор», что он безумен, то окончательно порываются все связи между вами, разрушается сама возможность общения и человеческого единения.

Преображающий парадокс

Далее в Нагорной проповеди Иисус обсуждает многие стороны жизни. Можно сказать, его проповедь — это энциклопедия духовного бытия каждой души и всего человечества в целом.

И вникая в каждое его высказывание, в каждую притчу, мы вновь и вновь убеждаемся в том, что подход Иисуса к нравственной жизни основан на парадоксе. Однако этот парадокс существует только для человека эгоистичного, который смотрит на все со своей кочки, со своего пенька, которому за всю жизнь в голову не придет взглянуть на что-либо с точки зрения своего ближнего. А уж о возможности «пространства зрения», которое объемлет все точки зрения сразу, — такой эгоист и не подозревает…

Так вот, приведем некоторые примеры парадоксального подхода Иисуса к тем жизненным ситуациям, которые в его время регулировались заповедями Закона Моисеева.

Прежде всего, вспомним Притчу о милосердном самарянине. В двух словах напомним ее сюжет. К Иисусу подошел некий книжник и, как бы желая более точно понять слова Учителя о том, что одна из главных заповедей — любовь к ближнему, спросил:

…А кто мой ближний? (Лук. 10,29)

Этим вопросом он скорее хотел уяснить для себя истину, нежели оспорить учение Иисуса: ведь в последнем случае он поставил бы под сомнение заповедь Торы, ревностным приверженцем которой и сам являлся! Книжник вопрошал Иисуса: вот, мол, ты говоришь о заповеди любви к ближнему; а кто же для меня является ближним? Очерти границы этой близости!..

Иисус ответил ему притчей о человеке иного этноса и другой веры — самарянине, который проезжал на осле мимо избитого, израненного разбойниками человека. Несколько ранее мимо этого же человека безразлично прошли, не оказав ему помощи, священник и левит, которые спешили в Иерусалим на богослужение. В отличие от них, самарянин сжалился над израненным: он остановился, осмотрел страдальца и перевязал ему раны, смягчая их дорогим елеем и обеззараживая вином. Потом он повез больного на осле в гостиницу, дал денег хозяину и сказал, что скоро вернется, заплатит за содержание больного — и, очевидно, возьмет его к себе до окончательного выздоровления (Лук. 10,25–36).

И, закончив рассказ, спросил Иисус: «А вот как ты думаешь, кто был ближним этому человеку, попавшемуся разбойникам?» Ответ напрашивался сам собой: «Оказавший ему милость» (Лук. 10, 36–37).