Черняев 1981 - Неизвестно

Так и сделали. И помощник понес записочку Пономареву.

Из последующего я понял, что он ни с кем не обговорил своего «указания» не давать слова англичанину. Но и не поставил вопроса о снятии его фамилии из «памятки» председательствующего. Балмашнов же принес мне следующее: Борис Николаевич внимательно прочитал Вашу записку, подумал и еще раз подумал , и сказал: пусть решает Черняев!

Это в его стиле. Он понимал, что в отношении Пайетты была сделана глупость, и не хотел усугублять ее Макленнаном. Но не хотел и брать на себя ответственности, поэтому подставлял на всякий случай в качестве «стрелочника» Черняева. Но мне было плевать - я исходил из того, что глупость, действительно, не надо усугублять, тем более, что это коснется отношений с «моей» партией. И технически решить мне было очень просто. Мне уже «донесли», что Макленнан не вычеркнут из списка ораторов. А раз так, мне оставалось промолчать, ничего не предпринимать, - и Макленнан автоматически получит слово. Но тут обожгла мысль: он сам-то ведь не ждет, не готов,. в синхроне его текст (перевод) есть, а есть ли его собственный текст при нем? Срочно позвал Лагутина, тот помчался «на сцену». И оказалось, что текст Гордон действительно не взял с собой, решив, что «всё!» Мог бы и сам не придти - остальная делегация поехала в какую-то английскую школу .

Велел тут же достать копию английского текста и передать Гордону, по ТУ было видно, как ему вручили. А через несколько минут он уже шел на трибуну. Приняли его нормально, даже хорошо. Но что это? В «том самом» месте не слышно фразы (полуфразы) про Афганистан. (В тексте было так: «Известно, что в комдвижении существуют разногласия по разным вопросам, в том числе по вопросу об Афганистане. Наша позиция по этим вопросам хорошо известна, так же, как наш интернационализм»). Так вот это «в том числе и по вопросу об Афганистане» синхронщик не произнес. А по внутреннему IV нельзя установить, сказал ли он эти слова по-английски: звук из зала в момент выступления иностранцев отключается, слышен только перевод. Лагутин сидит рядом. Говорю: «Бегите, узнайте». Прибегает: «Джавад сидел в зале, в первом ряду. Гордон сказал (!) про Афганистан»

Т.е. переводчик опустил эти слова. Но как это возможно. Синхрон строго контролируется нашими ребятами. Переводчик обязан читать по строго согласованному с оратором тексту, согласованному моей группой и отправленному в синхрон за моей подписью. Никто не имеет право вмешиваться в этот процесс. Вообще-то - ЧП, нарушение регламента, инструкции, постановления ЦК. Но я не начал разбирательства, чтоб не поднялось шума. И до сих пор не знаю, как это могло произойти. Возможно Пономарев, испугавшись моего решения и услышав, что Макленнану дали таки слово, подозвал своего верного Сан Саныча и велел ему мчаться в синхрон - передать Легасову, чтоб переводчик «эти слова замял»!!

В перерыве Джавад стал свидетелем следующего «музыкального момента»: Гордон, сияющий выходит в фойе, направляется к буфету. Его перехватывает Пайетта, но рядом с ним какой-то товарищ, который говорит по-английски. Спрашивает: «Ты произнес Афганистан?»

- Конечно, - отвечает Гордон.

- Ха-ха-ха! - разразился Джан-Карло, обратив на себя взоры всей толпы иностранных делегаций, выходивших из зала. - А я вот не слышал, - продолжал хохотать Пайетта. - В одно ухо, по-английски, я слышал, ты действительно сказал. Но в другое ухо - по-итальянски, этого не было, как и по-русски, потому что на все другие языки они переводят с русского!

Гордон смутился. Что было дальше, Джавад уже не видел., толпа исчезла в буфете.

Но ни вечером с Лагутиным, ни тем более на другой день с Джавадом, ни в воскресенье, когда я с ними ужинал в «Арагви» (в прекрасной, действительно братской, очень откровенной и доброжелательной атмосфере, на ноте настоящей искренности и без тени «критиканства» со стороны англичан) - ни разу Гордон ни в какой форме не спросил, что произошло.

Да ему и невыгодно было это делать. Он целиком должен был быть доволен. Он выступил в КДС - такая честь была оказана лишь 12 компартиям из 113 делегаций несоцстран. Его хорошо приняли, он никого в зале не обидел (про Афганистан услышали лишь десяток англо-говорящих делегаций). Сам же он сказал все, что хотел, и «Правда» опубликовала это без единого изъятия, включая фразу об Афганистане. Т.е. у него полное алиби перед своим ЦК и перед любой общественностью, а Пайетта пусть себе треплется, его репутация известна.

Полагаю, что в президиуме тоже ничего не заметили и в общем остались довольны выступлением англичанина, а в «Правде» никто «из верхов», конечно, читать его не стал. Так что отношения сохранились в порядке. Все хорошо!

Но оттого, что с Макленнаном обернулось «так хорошо», - раздражение Пономарева только усилилось. Т.е. глупость с Пайеттой выперла еще больше: ну, сказал бы свое, подумаешь, все знают, что такое итальянцы!.. Все равно ведь пришлось опубликовать.

11 марта 81 г.

От всего этого только скандал нажили, дали лишнюю пищу для спекуляций на Западе, в общем сами себе наложили в карман. И все (Б.Н., конечно, в душе чувствовал это) из-за проявленной им самим трусости: не пошел бы «советоваться», все бы обошлось. Даже получили бы и от ИКП похвальные слова в адрес съезда. Именно так получилось с Макленнаном: он дал превосходные, не только лояльные, а действительно дружеские (к нам) интервью для радио и IV. Он провел одну из лучших пресс-конференций на Зубовской. Он дал настоящий бой английским буржуазным корреспондентам, которые попросили «отдельно» с ними побеседовать и провоцировали его на антисоветчину, в частности, спрашивали - не давили ли на него по Афганистану, не навязывали ли ему какую-нибудь линию и т.п. Он всему этому дал отпор, высмеял.

А с ИКП - наоборот.

Этим всем, по-видимому, и объяснялось бешенство Пономарева.

Тем не менее (хотя состояние старика было понятно и даже извинительно) я всерьез надулся. Все во мне протестовало и я готов был защищать свою честь при первом удобном случае.

В понедельник 2 марта, перед закрытым заседанием съезда, когда должен был начаться процесс выборов, т.е. объявлены списки предлагаемых в ЦК, все мы были в Отделе. Б.Н. назначил на 16 часов совещание замов. Меня обзвонили помощники, но я не снимал трубку и запретил секретарше говорить, где я есть. Я не хотел видеться с Пономаревым, я бы действительно наговорил ему дерзостей. Совещание закончилось и помощники стали трезвонить: мол, Пономарев вызывает Черняева лично, одного. Я отказался идти, сказав, что знаю о своих обязанностях в отношении иностранных делегаций, текстов для «Правды», радио и ТАСС.

Видимо, это ему передали. Но я чувствовал, что он вызывает меня, чтоб сообщить, остаюсь ли я в списках или меня выводят из ревизионной комиссии (тогда, как это обычно у Б.Н., - всякие объяснения и ссылки на других, которые «ни в какую», а он, мол, сделал все мыслимое и немыслимое). Тем более, будучи уверен, что он зовет меня с разговорами на эту тему, я не хотел его видеть.

Не могу сказать, что мне было все равно. Я понимал, что мое положение в Отделе и вообще «по работе» осложнилось, если бы меня выставили из ЦРК. Но я с самого начала «запретил» себе этим интересоваться. Я ведь почти каждый день общался по делам с Петровичевым, Разумовым - всесильными кадровиками из Оргпартотдела, заместителями Капитонова. И в их глазах я каждый раз видел ожидание, что спрошу «по секрету». И видел, как они «преображались в лице», когда вновь и вновь, как ни в чем не бывало, я говорил только по нашим общим делам, связанным с порядком работы съезда. А они-то уж давно знали, «сохранюсь» я или нет.

Особенно мне было не по себе от этой неизвестности потому, что, когда будут оглашать списки для голосования на закрытом заседании, я буду сидеть среди рязанцев. У меня даже мелькала мысль - не пойти.

Как бы они, рязанцы, посмотрели на меня, на человека, который сидел у них на конференции в Рязани в первом ряду президиума и проводил от имени ЦК первый их Пленум, руководил избранием первого секретаря обкома!! Но не пойти на такое заседание - было бы просто нарушением дисциплины. Ведь как делегат съезда я, не услышав моей фамилии в списках, должен был голосовать - участвовать в тайном голосовании - и это регистрировалось.

Закрытое заседание открыл Андропов, второй вопрос повестки дня, выборы. Слово для оглашения тех, кого совет старейшин (совещание глав делегаций) предлагал внести в список для голосования по выборам в члены ЦК, предоставляется Черненко. С удовольствием я услышал фамилии Арбатова, Загладина, Иноземцева. Был там, конечно, и Александров- Агентов. Т.е. вся главная четверка «завидовцев» переводилась в полные члены. Был там и Косолапов, главный редактор «Коммуниста», что очень правильно и чему я тоже порадовался. Но был и Афанасьев, вопреки тому, что приносил мне на хвосте из Завидово Загладин.

Список по кандидатам в члены ЦК поручено было прочитать Кириленко. Ну, прежде всего, что это было за чтение! Он перевирал почти каждую фамилию, ставил совершенно немыслимые ударения даже в самых простых русских фамилиях, причем так, что, как правильно сказал вслух один из рязанцев, «люди, наверно, узнают себя только по должностям» (которые назывались после фамилии). Некоторые он читал по слогам сначала будто бы для себя, а потом «целиком» - для зала. Фамилии инородцев вовсе невозможно было разобрать. И зал, и президиум во главе с Брежневым откровенно смеялись. Шум нарастал. Рязанцы вокруг простодушно передразнивали произношение «всесильного третьего» в нашей партии. В общем, скандал полный.