И. Полетаев, служивший швейцаром. Повесть - Мария Бушуева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Утром, по-мужски суровая, Эмка потребовала любви.
– Я их всех буду покупать, – заверил Полетаев, когда после его рабского и непосильного для здоровья труда (простите прозаизм, господа), ювелирша растеклась по всей комнате, как расплавленный заново янтарь. – Паша Чичиков был предприимчивый мужичок, скупал мертвые души, а точнее просто мертвецов, а я буду покупать мертвые души, помещенные в живые тела.
– Это на какие же шиши? – скептически поинтересовалась Эмка, поворачиваясь к нему снова начинающими каменеть желтыми лунами ягодиц. Полетаев вздохнул: нет все-таки в женщинах никакой тонкости.
– Я буду предлагать им то, чего у меня нет. То бишь покупать их на обещания.
– Бросил бы ты свои литературные опыты…
Эмка часто высказывалась подобным образом, но, когда в ее день рожденья собиралась ее родственники и знакомые, бойко торгующие на всех рынках столицы, Эмка, сильно подвыпив, тыкала толстым бриллиантом Полетаеву в живот и громко произносила тост:
– За мой талант!
Но до ее дня рождения было еще далеко, и она продолжала:
– Я бы тебя устроила к Леве в магазин.
– Я – гений, – ответствовал Полетаев гордо, – мне в магазине не место.
– А говоришь – будешь их покупать. Подучился бы сначала… – Она негромко хохотнула. – И на что ты их зацепишь?
– Да они все, эти знаменитости, давно покойники, – заговорил Полетаев звенящим шепотом. – Думаешь, в драматургине осталось что-нибудь живое? Может она радоваться первой травке? Как бы не так! Они все – собственные мумии!
– И ты таким же рискуешь стать – от сытости да известности, – изрекла Эмка и зевнула. – Ну, хватит языком скрести, давай спать, уже вон светло. А мне завтра подвезут колье с изумрудами и серьги – надо иметь острый глаз… – Она опять зевнула и прикрыла простыней свое могучее тело, уже принявшее прежнюю форму.
Эх, мне бы это колье, а не тебе, жадная ты арбузина. Полетаев потянулся за сигаретой.
– Твой самый дорогой изумруд, – сказал он, наклоняясь к Эмке и целуя ее в мочку уха, из которого немного тянуло серой, – это я! Меня следует беречь, а ты ездишь на мне, как на Хоме Бруте…
– Чего-о?! – Эмка внезапно развернулась к нему, пребольно вдавила в его чахлую грудь свой тысячелетний каменный локоть и, наклонившись, с абсолютно тигриным выражением лица, вцепилась зубами в его беззащитный выпуклый пупок.
Одна в женщинах похоть, мммммм.
* * *
…И проносились мимо домики и огороды, лесочки и поляны, бежали по шоссе автомобили, посверкивали на солнце спицы велосипедистов. Полетаев тупо смотрел в окно электрички. Ему хотелось спать. Работал он когда-то официантом в вагоне-ресторане. И постоянно спал. Спал, когда менял этикетки на винах, за считанные секунды, на зависть виноделам, возгоняя дешевый коньяк в самый дорогой, спал, когда считал деньги, спал с поварихой Кирой, деля по простому графику, то есть через ночь, ее отзывчивую походную полку со своим шефом Мишей Свинцовым, учившим своих подчиненных жить. Я за пятнадцать лет работы на дороге, назидательно делился Миша, ни одного честного инспектора не встретил. Запрыгнет на станции ко мне эдакий суслик, схватит в зубы приготовленный для него ящик с красной икоркой, балычком, винцом, даже сосисками не побрезгует, – и обратно скок, как белочка с ветки, простой народ, отзывчивый, им, как вот мне, деток надо кормить, половину свою ненасытную одевать, государство нас так поставило – лицом друг к дружке: я не сворую, ему ничего не дам, хорошее государство, удобное, не государство, а публичный дом с теплым сортиром, говорят, правда, был какой-то занозистый мужичок, выпендривался все, не возьму, под суд пойдете, идейную хренотень в общем на уши трудовому народу вешал, и где он теперь?
– Где? – просыпаясь, пугался Полетаев.
– Сгинул в степях Забайкалья. Так вот. – Миша удовлетворенно присвистывал и хохотал.
Над Полетаевым Миша Свинцовый ухохатывался еще заливистее.
– Е! Опять побили! Ну маменький сыночек, ну я торчу! Ты остановись вовремя, нажми на тормоза, если твой командировочный уже без кожана, без кейса, без бабок, убери карты, зачем с него еще и штаны снимать? Ты погладь его ласково по темечку, проводи до тамбура, а назавтра уйди под воду, притихни рыбкой в аквариуме, на кой черт ты ему тащишь с утра опохмелиться да еще с миской наших помоев?! Я бы тебе за такие штучки не то, что вывеску отдраил, я бы тебе еще розочку понятно где отпечатал!
– Но утром стыдно, – жаловался Полетаев вяло.
– Тогда идти в монастырь, задрыга. – Полетаевская совестливость почему-то вызывала у Миши сочувствие. – Будешь там грехи отмаливать.
Два года продержался Полетаев в вагоне-ресторане, но не выдержал – сошел с колес в столице. Карты он выбросил в окно, когда поезд набирал ход, чтобы через две станции пригудеть к Казанскому вокзалу. Крестики и ромбики лихо взметнулись и тут же опали, слившись с блекло-рябой дорожной насыпью.
Аристократом хочешь стать, сказал по поводу полетаевского побега Миша, в писателя заделаться, ни хрена у тебя не выйдет, в столице живут одни прохиндеи и проститутки, а ты дырявая башка, барышня кисейная. Ты бы бабки сначала скопил, а потом уж дерзал, пионер.
Правда, и Мишу драматургический пыл Полетаева, начавшего именно под стук колес, в редкие часы душевного бодрствования, сочинять свою бессмертную пьесу «Рога» настраивал на определенное почтение.
– Талант он как чирей, – изрекал Миша задумчиво, – не прорвет его наружу, так он все твои внутренности отравит. Строчи, клоун!
…Проскакал мимо неровный лесок, провальсировали телеграфные столбы. Опять заснул! Полетаев открыл глаза и тяжело вздохнул. Миша Свинцовый сейчас, однако, уже наверняка миллионер. Знай, греет свое лохматое брюхо на Канарах, где полным-полно диких белых обезьян. А я… я как всегда летун-одиночка, ни кола, ни двора, только бедная мама в городе В., свято верящая, что ее гениальный отпрыск вернется к ней на белом скакуне. А Миша небось уже на «Мерседесе», с двумя телохранителями из бывших железнодорожных инспекторов, с длинноногой лохудрой в фальшивых бриллиантах, купленных у Эмки. Это, однако, немного утешает. Полетаев кисло улыбнулся. А я вот еду в электричке зайцем и боюсь контролера, очень я боюсь контролера, и Эмку боюсь, спать хочу… Но только не с Эмкой! Нет! Никогда! Только не это!
И вспомнил про голубенькие глазки.
Кабы к этим глазкам да к восхитительному отсутствию интеллекта еще бы и жилплощадь в центре! Тогда свобода! Прощай, тиранша навсегда!
(Полетаев не заметил, как от меланхолической ретроспекции перескочил к футуристической арии, причем в полный голос. Благо вагон электрички был совершенно пуст.)
И оказалось – центре.
Ну разве не гений я, ликовал Полетаев, расхаживая по огромной квартире. Смотрите здесь, смотрите там, нравится ли это вам? Кухня переходила в аэродромный холл, обвешенный картинами в овульгаренном эйнштейновском духе, в том смысле, что ничего не было понятно относительно их содержания, а из двух туалетов можно было элементарно сделать стерильные медицинские лаборатории. Истинно гений я, в натуральную величину.
– А где твои батюшка и матушка? – поинтересовался Полетаев, усаживаясь на крутящийся стул, как раз с целью на нем покрутиться.
– Предки на Филиппинах. – Марина хохотнула. – Скоро заявятся.
– Жаль. – Полетаев спохватился. – Жаль, что тебе не удалось поехать с ними.
– Филиппины – это не круто. – Марина пожала плечами. – Мне что, там с предками бамбук курить от скуки?
– Бамбук – это лажа.
– А у меня и свой хауз есть, – зачем-то сообщила Марина, – правда, далековато, на юго-западе, в новом районе.
– Далековато, – надув щеки, согласился Полетаев. Он опасался выдать свое нескончаемое ликование. Могучая Эмка, почему-то по частям, начала уже таять в его несчастном прошлом.
– А у тебя что? Машина какая?
– У меня пока двухкомнатная, Романова двадцать квартира пятнадцать, – назвал он с ходу адрес Гриши Застудина. – А машину я в позапрошлом году разбил, теперь страх, понимаешь, сяду за руль, задыхаюсь и ноги зябнут. Психоаналитик сейчас со мной работает. Может, пройдет… Я тут с Рязановым встречался, – Полетаев ловко сменил тему, – знаешь такого мэтра? Он читал мою пьесу, прямо упал с кресла от смеха, хочет ставить…
– О! – сказала Мариночка, удолетворенно кивнув и закуривая «Вог».
– Думаю, что возьму на главную роль Абдулова…
– Я видела в журнале – ему уже полтинник! – Мариночка скривила накрашенные губки.
– Так он будет играть роль папаши твоего жениха, – нашелся Полетаев.
– Давай покажу тебе мэна в моем вкусе! – Она быстро нажала на серебристый пульт наманикюренными пальчиками и на огромном плоском экране началось такое, что Полетаев от стыда зажмурил глаза. Какой из мэнов был во вкусе Мариночки, узнавать не хотелось. Любимый актер полетаевской юности Александр Абдулов казался бы среди этих домноподобных эротоголиков андерсоновским эльфом.