Лярва - Варвара Сергеевна Волавонок

Когда мертвеца увезли, она уехала из квартиры не сразу. Села за письменный стол, закрыла лицо и зарылась руками в волосы. Над столом висело две чёрно-белые фотографии – поцелуй ещё гораздо более молодого Абердина с совсем юной Алисой и её портрет. На кипе белых конвертов, посвящённых Алисе, лежал один чёрный с клеймом – Стелле Маккензи.

Открыла дрожащими руками. В конверте лежало несколько крупных купюр и письмо.

"Прекрасная Стэль! Пишу пьяным и плохо плохо плохо очень плохо соображаю, прости. Я чувствую себя сегодня совсем слабо, но гордость моя – на сердце якорь, чтобы позвонить тебе или в больницу, прости. Прости за всё. Я лживая сволочь, и я не буду тебя отговаривать ненавидеть меня. Ты светлячок в кромешной тьме. Прости за всё.

Прекрасное божество ты, Стель. Прекрасный светловласый ангел с большущими глазами, чьё большое искреннее сердце способно вместить целый мир и ещё целого музыканта.

Если окочурюсь этой ночью, то как только встречу Бога я вымолю у него место для тебя в раю. Живи долго и будь счастлива. И не верь Иудам вроде меня.

P.S. и позвони Алисе, её номер где-то в ящике".

***

Несмотря на то, что переезжать в мёртвое жильё было отвратительной идеей, Алиса сделала это по нужде.

Из старой квартиры выгнали за неуплату коммунальных, а работу девушка бросила почти сразу. Благо, денег, которые приходили ей, как владелице дискографии пианиста, хватало на всё. Но потерянная потребность в работе сделала её заложницей четырёх стен.

Первой личной победой стала уборка. Алиса выкинула все портреты с её лицом. Все газеты, тарелки, утварь, половину книг, одежду – всё полетело в мусорный ящик и оставило от былой жизни только голые стены.

Обычно девушка большую часть дня проводила на работе, потому что не знала, чем занять себя дома. Сейчас, когда никакой надобности в работе не осталось, а сил едва хватало, чтобы дойти до туалета, дни стали длиннее.

***

В дверь постучали. Первая мысль, которая пришла Алисе в голову – муж вернулся с работы. Когда девушка поймала себя на ней, стало не по себе.

Она открыла дверь. За порогом стояла по обыкновению нарядная Стель. Та держала в руках пакет с продуктами и какие-то бумаги.

– А Вы…

– Стелла Маккензи. Мы знакомы, не переживайте. Можно пройти?

– Проходите.

Гостья сбросила туфельки и прошлась босиком по грязному полу. Первое, что бросилось ей в глаза – пустая стена над письменным столом. Ещë тогда она хорошо запомнила, что над ней висело. У Маккензи защемило сердце.

– По какому поводу, Стелла?

– Уходя отсюда, я случайно взяла с собой один из конвертов, который был предназначен тебе, вместе со своим. Не заметила, может, слиплись.

– Почему не выкинула? – Алиса говорила с тоном едва заметного раздражения.

– Посчитала это неправильным.

Алиса фыркнула и ушла обратно в постель, а Стелла прошла дальше, на кухню и заглянула в холодильник. Кроме полочек, обросших льдом и плесенью, внутри ничего не было.

Недолго подумав, Маккензи принялась за готовку. Последний раз она готовила несколько лет назад, но руки ремесло помнили.

Она отварила макароны, накрошила в них сыр с консервированной фасолью и, сервировав всë на тарелки, принесла в постель к Алисе. Та нахмурилась и оттолкнула блюдо от себя.

– Это ты готовила на моей кухне?

– Да.

– Ты взяла с собой продукты?

– Да.

– Убери. Я не буду есть. И больше не приходи сюда.

– Пожалуйста, ешь.

– Уезжай домой.

Плотно сжав губы, Стелла напряглась и уже хотела кинуть эти тарелки на пол, но, храня самообладание, она поставила их на кровать и кротко отодвинулась.

– Поешь со мной, пожалуйста. Я не умею есть одна.

– Не изображай.

– Ладно, ухожу.

Она медленно пошла в сторону коридора, предполагая, что Алиса остановит еë.

– В каких отношениях ты была с Лино? – спросила Алиса, не поднимая головы с кровати. Вопрос остался неотвеченным и повис в воздухе. – Хорошо, вернись, присядь сюда.

Напрягшись, Стелла вернулась и села на край кровати и вложила тарелку в чужие и холодные руки.

– Мы были близки, но не слишком сильно. Он подпускал меня к себе, когда я просила этого, но сам он никогда не приближался ко мне, – скромно улыбнувшись, она опустила взгляд и стала теребить указательный палец.

– Как знакомо. Я вела себя с ним так же. Он приходил ко мне домой, и я изредка молча смотрела на него. Лино гладил меня по плечам, ходил по квартире, лез целоваться, говорил о чём-то, рассказывал.

– Вы ведь… Были в браке.

– Да.

– Но как так получилось?

– Как, как, – повисла короткая пауза. – По глупости моей. Он пришёл домой, с цветами, красивый, улыбается. Я лежала здесь, на кровати, читала. Он, как пёс, положил на меня голову и лежит, не двигается. И я понарошку погладила его по голове – у него волосы мягкие, пушистые. Я глажу их и думаю о том, что я люблю его.

Алиса закрыла лицо руками и повернулась на живот.

– Уходи. Я хочу спать.

Настаивать Стель не стала. Она вышла и огляделась. На пустой тёмной улице гуляла лишь чья-то незримая тень и она. Маленькие ножки на чёрных каблучках не спешили вести хозяйку домой. Никто не зажёг фонарей – не для кого. Здесь больше никто не ходит домой ночью.

В голове отпечаталось усталое прозрачное лицо Алисы. Угловатое, серое, с тёмными маленькими глазками, изрезанное морщинами и впадинами. Совсем неопрятные тёмные волосы. И ведь никто в мире, кроме одного грустного пианиста, не мог бы увидеть в этом что-то симпатичное, цепляющее, божественное, перед чем можно положить и свою голову, и сердце, и преклонить колено. Любовь. Любовь – галлюцинация, заставляющая человека видеть в другом то, чего нет. Ослепительный блеск глаз, звон голоса, движения тела, запах волос. Неужели это больше химия, нежели таинственный замысел Вселенной?

Маккензи села на край кровати. Из глаз по щекам тонкой дорожкой побежали слёзы. Любовь Лино и Алисы показалась самым светлым явлением, вспышкой прекрасной боли, которое доводилось ей чувствовать наяву, а не в книгах. Неужели всё закончилось так трагично? Маккензи не из того теста – ей никогда не доведётся почувствовать нечто подобное. Её стальное сердце цельное, без ран и травм. Умное сердце. Оно любит за что-то вещественное – за выразительные глаза, мудрые мысли, притягательный парфюм. Но Лино так не умел. У него было глупое, слепое и глухое сердечко, которое любило наощупь.