Что делать и русский роман шестидесятых годов - Г Тамарченко

Выражение "сойти со сцены" означает в этом контексте решимость Лопухова стать "невидимым" как для политической полиции, так и для всех на свете "проницательных читателей". Недаром же Чернышевский говорит об "особенных" людях: "Тебе ни одного такого человека не видать; твои глаза, проницательный читатель, не так устроены, чтобы видеть таких людей; для тебя они невидимы; их видят только честные и смелые глаза" (214).

Даже от людей своего круга вся операция тщательно засекречена, и ради этого Рахметов на целый день оставляет Веру Павловну в неведении и душевных терзаниях: "Надобно было, чтобы другие видели, в каком вы расстройстве, чтобы известие о вашем расстройстве разнеслось для достоверности события, вас расстроившего Теперь три источника достоверности события: Маша, Мерцалова, Рахель. Мерцалова особенно важный источник - ведь это уж на всех ваших знакомых. Я был очень рад вашей мысли послать за нею" (221).

Конспирация на то и конспирация, чтобы _никто_, кроме тех, кто необходим в _данном_ деле, не знал ничего лишнего. Разумеется, такая степень секретности нужна была не только для того, чтобы Вера Павловна могла без опасений вступить в церковный брак с Кирсановым. Все эти "уроки" конспирации имеют смысл лишь при том условии, что мнимое самоубийство Лопухова имеет своей _главной_ задачей его переход на нелегальное положение. По этой же причине никто из многочисленных знакомых и друзей Лопухова, при всей своей безупречной порядочности, не мог бы заменить Рахметова в этом деле. Если бы задача "самоубийства" сводилась к легализации отношений Веры Павловны с Кирсановым, роль Рахметова мог бы выполнить едва ли не любой из их друзей и единомышленников, лишь бы он не был болтлив. Да Рахметов в подобном случае и не взялся бы за такое "поручение": ведь он делает исключительно то, что считает "нужным" с точки зрения своего "дела". Между тем он не только берется за это "дело", но еще считает его "веселой обязанностью".

Рахметов трижды хвалил Лопухова за "основательность" его последнего решения и за то, _как_ оно было проведено в жизнь: "В последнее время он, точно, обдумал все умно и поступил отлично", - говорил он. "Решение его было основательно". Но в то же время Рахметов и порицает Лопухова: по его мнению, тот недостаточно подготовил жену к возможности своего решения. Независимо от возникшей семейной коллизии, Лопухов "все-таки должен был _на всякий случай_ приготовить вас к чему-нибудь подобному, просто как к _делу случайности_, которой нельзя желать, которой незачем ждать, но которая все-таки может представиться: ведь _за будущее никак нельзя ручаться, какие случайности_ может привести оно. Эту-то аксиому, что _бывают всякие случайности_, уж наверное он знал. Как же он оставлял вас в таком состоянии мыслей, что, когда произошло это, вы не были приготовлены? То, что он не предвидел _этого_, произошло от пренебрежения, которое обидно для вас, но само по себе вещь безразличная, ни дурная, ни хорошая; то, что он не подготовил вас _на всякий случай_, произошло из побуждения положительно дурного Как вам это нравится?" (225-226).

Подчеркнутые слова и обороты приобретают, как увидим, смысл некоего кода, условного обозначения и в дальнейшем тексте "Что делать?".

Вера Павловна отводит упрек Рахметова:

"- Это неправда, Рахметов. _Он не скрывал от меня своего образа мыслей_. Его _убеждения_ были так же хорошо известны мне, как вам" (226).

Конечно, Рахметов упрекает друга не в том, что Лопухов своевременно "не приготовил" жену к возможности... влюбиться в третье лицо. Он винит Лопухова в том, что тот не поступил, как некогда сам Чернышевский, - не предупредил жену о неизбежно грозящих ему опасностях и "случайностях". Вера Павловна опровергает эти обвинения тем, что убеждения мужа (уж конечно не только в области семейной этики!) были ей прекрасно известны.

Этот подтекст нарочито перемешан со спорами об этике семейных отношений, о ревности, о нравственности и безнравственности в браке п т. д. Для читателя-единомышленника разделить эти два "слоя" их диалога не составляло труда.

12 главы четвертой возвращает читателя к главке "Особенный человек" и к разговору с Рахметовым - возвращает даже лексически и фразеологически: "И вот проходит год; и пройдет еще год, и еще год после свадьбы с Кирсановым, и все так же будут идти дни Веры Павловны, как идут теперь и много лет пройдет, они будут идти все так же, если _не случится ничего особенного_; кто знает, _что принесет будущее_? но до той поры, как я пишу это, _ничего такого не случилось_" (266).

В конце этой же главы (17) возникают первые столкновения Кирсановых с политической полицией из-за мастерских и магазина, который к этому времени открылся на Невском под вывеской "Au bon travail". {Первым обратил внимание на этот мотив и разъяснил его идейный смысл в свое время А. П. Скафтымов: "Утопические элементы воззрений Чернышевского не помешали ему предвидеть неминуемость столкновения предполагаемых социалистических мастерских с российским самодержавием. В романе отмечено, что широко развернувшаяся организация Веры Павловны в российских условиях не могла развиваться свободно. Наступил момент, когда явились зловещие предостережения, и размах роста организации пришлось сократить" (А.П. Скафтымов. Статьи о русской литературе. Саратов, 1958, стр. 168).} В результате встречи Кирсанова с жандармским чином "Мерцалова и Вера Павловна значительно поурезали крылья своим мечтам и стали заботиться о том, чтобы хотя удержаться на месте, а уж не о том, чтоб идти вперед По охлаждении лишнего жара в Вере Павловне и Мерцаловой, швейные и магазин продолжали существовать, не развиваясь, но радуясь уже и тому, что продолжают существовать" (291). Разумеется, и слово "труд" с вывески пришлось убрать. Сразу после этого следует письмо Кати Полозовой к ее подруге, заключающее главу и одновременно - тему легальных возможностей в условиях полицейской государственности.

Пятая глава романа, названная "Новые лица и развязка", Действительно содержит в себе "развязку", но лишь "открытого", - семейно-психологического сюжета, который завершается торжеством новой этики в отношениях любви и брака. Но в "подводном течении" сюжета нарастает тема все более тесного взаимодействия легальных и конспиративных форм деятельности "новых людей": "мирная жизнь" двух счастливых супружеских пар, связанных сердечной дружбой, рисуется в то же время как жизнь на колеблющейся от внутренних толчков почве, почти на вулкане.

Намеченный в конце четвертой главы мотив борьбы с политической полицией возвращается в конце пятой главы. Вот диалог Веры Павловны с Катей Полозовой: "Жаль, что нет возможности развиваться этим швейным: как они стали бы развиваться", - говорит иногда Вера Павловна. Катерина Васильевна ничего не отвечает на это, только в глазах ее сверкает злое выражение. "Какая ты горячая, Катя; ты хуже меня, - говорит Вера Павловна. - А хорошо, что у твоего отца все-таки что-нибудь есть; это очень хорошо". - "Да, Верочка, это хорошо, все-таки спокойней за сына". "Впрочем, Катя, ты меня заставила не знаю о чем думать. Мы проживем тихо и спокойно". Катерина Васильевна молчит. - "Да, Катя, ну, для меня скажи: да...". Катерина Васильевна смеется. "Это не зависит от моего "да" или "нет", а потому в удовольствие тебе скажу: да, мы проживем спокойно" (334).

Катя - жена человека, в деятельности которого конспиративные формы преобладают над легальными, живущего по чужим документам и с чужой фамилией. У нее гораздо меньше шансов прожить "тихо и спокойно", ей труднее на это надеяться, чем Вере Павловне...

Завершается пятая глава не идиллией дружбы и счастья, а сценами зимнего пикника. Тревожные опасения и пылкие надежды героев романа достигают здесь максимального напряжения: в сценах пикника идет уже 1863 год, репрессии в полном разгаре, обе супружеские пары с "тяжелой встревоженностью" наблюдают за "дамой в трауре", возлюбленный или муж которой уже схвачен: "Раза два Вера Павловна украдкою шепнула мужу: "Саша, что если _это случится_ со мною?" Кирсанов в первый раз не нашелся, что сказать; во второй нашелся: "Нет, Верочка, с тобою этого не может _случиться_". - "Не может? Ты уверен?" - "Да". И Катерина Васильевна раза два шепнула украдкою мужу: "со мною _этого_ не может быть, Чарли?" В первый раз Бьюмонт только улыбнулся, не весело и не успокоительно; во второй тоже нашелся: "_по всей вероятности, не может; по всей вероятности_"" (338).

Финал этой главы насыщен не только светлыми надеждами на крутые общественные перемены, но и жестокими опасениями разгрома революционного подполья, атмосферой тяжелых утрат и опасностей, грозящих также и главным героям романа. Сцены пикника - образец _вероятностного мышления_ Чернышевского и его героев. Возмужавшие в обстановке революционной ситуации, они исполнены суровой готовности встретить любой из возможных вариантов развязки исторической коллизии и не отступят от своих убеждений - независимо от того, которая из двух исторических тенденций возьмет верх. Слушая монолог-песню "дамы в трауре", женщины благословляют своих мужей на испытания и опасности: "- Забудь, что я тебе говорила, Саша, слушай ее! шепчет одна и жмет руку. - Зачем я не говорила тебе _этого!_ Теперь буду говорить, - шепчет другая" (343).