Красный камень - Николай Шпанов

5. Съесть или выпустить?

Вволю накурившись, Канищев устроился на пеньке и разгладил на коленях намокшую карту. - Итак, маэстро, идем на северо-запад, пока не выберемся к реке, проговорил он так весело, будто речь шла о воскресной прогулке. Совершенно ясно: держась такого направления, мы выйдем к воде. Я не разделял его оптимизма. - До последней минуты в бинокль не было видно реки. Нигде, до самого горизонта. - Если, конечно, не считать того, что сейчас мы стоим по колено в воде, рассмеялся Канищев. - А дело с провиантом - табак? - продолжал он с необъяснимой веселостью. - Что вы, как завхоз, имеете предъявить? - Четыре мокрых бутерброда, пачка размокшего печенья, плитка шоколада и полбутылки портвейна, - уныло отвечал я. - Не густо, маэстро, но надо считать, что в самом худшем случае нам придется идти... не больше восьми суток. - Да, на восемь дней, судя по карте, можно рассчитывать. - По скольку же бренной пищи выходит на нос в сутки? - Четвертинка бутерброда, одна бисквитинка, полдольки шоколада и по глотку портвейна. Да вот с голубями надо решить еще, что делать. Приходит, на мой взгляд, здравая идея: изжарить их. - Нет, - подумав, решает Канищев, - пока понесем божьих птах. А там будет видно. Итак, маэстро, компас в руки - и айда. Решено: запад-северо-запад. Пошли? - Пошли! Но на деле этого решения оказалось недостаточно. Уже через десять шагов дали себя знать упакованные в балластных мешках приборы. Цепляясь за сучья, слезая с плеч, они не давали идти Канищеву, на долю которого выпала эта нагрузка - более легкая, но зато и менее удобная. Через нас эти мешки превратились в его заклятых врагов. Бороться с ними становилось тем труднее, что руки Канищева были заняты корзинкой с голубями. Так мы шли часа три, кружа между тесно сгрудившимися вокруг нас стволами. Основное направление поминутно терялось. Нужно было обходить глубокие болота или нагромождения бурелома. Эти три часа нас вполне убедили в том, что путь несравненно более труден, чем мы предполагали. По-видимому, прежде всего нужно было избавиться от громоздкой корзинки с почтовыми голубями. - Ну-с, маэстро, давайте решать: жарить или выпустить? - спросил Канищев, залезая по локоть в дверцу корзинки. Я проголосовал за то, чтобы отправить голубей с записками. - Возражений нет, - согласился Канищев. - Готовьте записки. На старом скользком стволе поваленной сосны открыли походную канцелярию.

"ГОЛУБЕГРАММА Срочная. Доставить немедленно. К первому телеграфному пункту. Всякий нашедший должен вручить местным властям для отправки.

Москва, Осоавиахим. Сели в болоте в треугольнике Сольвычегодск - Яренск - Усть-Сысольск. Думаем, что находимся в районе реки Лупьи или Лалы. Будем идти по компасу на северо-запад или запад-северо-запад. Полдневный паек одного разделили на восемь дней для двоих. Идти очень трудно. Выпускаем обоих голубей. Каницев, Шпанов",

Под резиновые браслетки на лапках голубей укрепили патрончики с голубеграммами. Обе птицы дружно проделали первый широкий круг и взяли направление прямо на север. Судя по всему, они пошли на Яренск. Уверенные в том, что наши птицы достигнут людей и навстречу нам выйдет, помощь, мы пустились в путь. Но природа была против нас. В первый же день непрестанный дождь успел промочить нас до нитки. Кончилось болото, но зато начался густой бор с непроходимым буреломом. Подчас брала оторопь: мы упирались в гору наваленных друг на друга стволов. Во всех направлениях - горизонтально, наклонно и вертикально - завалом в два человеческих роста лежали двухобхватные великаны, наполовину истлевшие на своем вековом кладбище. Уютный зеленый мох прикрывал эти нагромождения великанов покойников. Нога проваливалась в труху выше колена. Деревья до того прогнили, что можно было легко растереть их в ладонях. Но их было столько, что на это понадобилась бы вся жизнь. Мне стало от души жаль грузного Канищева, которому было вдвое труднее моего выбираться из таких западней, но я был бессилен помочь ему. Перед каждым препятствием он останавливался, и лицо его отражало душевную борьбу. Я видел, что охотнее всего он уселся бы на пенек и принялся за отнятую у меня трубку. Однако, посидев в раздумье, он все же шел на штурм завала. По большей части дело кончалось тем, что он срывался сверху какой-нибудь ослизлой кучи и, посидев и посопев, принимался искать лазейку, в которую мог бы проползти на карачках. Иногда это ему удавалось. Тогда он с кряхтеньем, обдираясь о сучья, вползал в черный туннель, пахнущий мохом и прелой гнилушкой. Проходило пять - десять минут, прежде чем я встречал его, багрового от усилий, на другой стороне завала. Дыхание вырывалось из груди толстяка со свистом, какой издает предохранительный клапан парового котла. После каждого завала ему приходилось отдыхать. Так с передышками мы шли до сумерек, а к самой темноте попали в западню, из которой от усталости уже не могли выбраться. Со всех сторон из неуютной мокрой темноты на нас глядели беспорядочно навороченные груды стволов; за этим завалом высокие вершины сосен терялись в темном небе. Канищев вымотался. Почерневшими от жажды губами он прохрипел: - Маэстро, я пас. Давайте ночевать. Выбрали местечко под стволом высокой сосны. Нарубленный лапник должен был спасти нас от сна в воде. Попытка развести костер не увенчалась успехом. Бились с хворостом, с гнилыми щепками, с берестой - все напрасно. Намокшее дерево с шипением гасло под струями непрестанно плачущего неба. Усталость взяла свое, и мы оба заснули. Правда, сон не был особенно крепким. Намокшее платье остыло. Холод быстро завладел нашими усталыми телами. Было трудно отогреться под насквозь промокшей шинелью Канищева, а мое бобриковое полупальто служило нам подстилкой.

6. Тайга и сонеты

Чуть забрезжил рассвет, мы были на ногах. Не скажу, чтобы мы выспались, но немыслимо было дольше лежать от трясущего нас озноба. Натянутый на голову резиновый мешок из-под карт перестал создавать иллюзию тепла. Дыхание лишь собиралось на поверхности резины, и холодные капли падали нам на лица. Решили двигаться в путь. Но сначала поели: по два квадратика шоколада и по глотку портвейна. Канищев взмолился, и я отдал ему половину оставшейся у нас бутылки нарзана. На этот раз несколько удобнее связали имущество, получилось нечто вроде вьюка. Сегодня бурелом не казался таким отчаянно непроходимым. Канищев довольно бойко нагибался, чтобы пролезть под стволами, повисшими на сучьях соседних деревьев. Он даже без особенной брани вытягивал ноги из наполненных ржавой водой ям. Но эта резвость была недолгой. Часа через два мы увидели, что, в сущности говоря, идти по-прежнему непереносимо тяжело. - Скажите на милость, маэстро, какой леший играл здесь в свайку и нагородил эту чертову прорву стволов? - сетовал Канищев. - Ведь старайся, как лошадь, нарочно такого не наворотишь. Я не успел подать реплику: ноги скользнули вперед, обгоняя мой ход. Я быстро пополз на спине с косогора, прямо в объятия заросшего камышами болота. - Ого-го-го! - донеслось сверху. - Куда вас унесло?! Ау! - Полегче там! - отвечаю. - Я уже съехал этажом ниже. Но вот мои ноги уперлись в топкий берег. Оказывается, это вовсе не было болото. Желтые листья, пятнистым ковром укрывшие поверхность воды, заметно для глаза двигались. Течение! Река! - Алло, сюда! - радостно крикнул я наверх. - Ну что же, одно из двух: это или очень плохо, или очень хорошо, флегматично резюмировал Канищев. - Если нам нужно через нее переправляться - плохо; если можно идти берегом - хорошо. А каково дно? Перейти можно? осведомился он. - Судя по всему - тина. - А направление течения? Я сверился с компасом. - Почти строго на норд. - Не попробовать ли идти по течению? - после некоторого раздумья сказал Канищев. - Вероятно, это один из притоков Лупьи или сама Лупья в натуральную величину... Я почти в восторге!.. Вы какого мнения, маэстро? Я и на этот раз не разделил его восторга. - Нам ничего другого и не остается, как идти по течению, раз не можем переправиться. И есть ли смысл переправляться, чтобы плутать с компасом по этому проклятому лесу? - Давайте попробуем. Но только, чур, я уж сначала попью. Напьюсь вволю и наберу с собою воды в бутылку. Идти по берегу оказалось совершенно невозможно, настолько он зарос и так близко лес подходил к воде. Волей-неволей пришлось уклониться от реки. Снова все в тот же лес. Несколько часов продирались сквозь бурелом. Местами можно было прийти в отчаяние от путаницы полуобгорелых, полусгнивших и цепких, как чертово дерево, коряг. И все же в конце концов мы снова выбрались к берегу. Судя по размерам и по направлению течения, это была уже другая река - шире и медленней прежней. Вероятно, та речка, от которой мы недавно ушли, впадает в эту. Решили идти по течению. Размеры этой новой реки внушали уважение. Если бы мы были в ином настроении, то, вероятно, смогли бы оценить и красоту ее диких берегов. Из-за серой сетки мелкого дождя на нас неприветливо глядели высокие обрывы. Их песчаные берега потемнели от воды и были завалены все тем же нескончаемым нагромождением поваленных деревьев. В иных местах было темно, как ночью. Но выбора не оставалось. Такой уж оказывалась наша злая участь - подобно медведям продираться напрямик, только вперед. Ветви деревьев, тесно сгрудившихся на нашем пути, цеплялись за нас, не желая выпускать из своих мокрых объятий. Их гостеприимство не останавливалось перед тем, чтобы в кровь раздирать нам лица, оставлять себе на память клочья нашего платья. Но мы шли, пренебрегая этим жестоким приемом. Иного пути нам не было. Мы шли из последних сил, пока Канищев не опускался в изнеможении на какой-нибудь особенно трудный для преодоления ствол. Тогда поневоле приходилось делать роздых. Скоро путь стал несколько разнообразней. Круча берега время от времени сменялась небольшими отмелями с жесткой желтой травой - там, где река делала повороты. Отмели были пологи и подходили к самой воде. Мы без труда черпали ее, и одно это было уже большой отрадой посла двух суток выбора между жаждой и питьем из болот. К вечеру дождь почти перестал. Надо было подумать о ночлеге. И на этот раз счастье, кажется, нам улыбнулось: на одной из отмелей мы наткнулись на серый, по-видимому очень давнишний, стожок сена. Сено было трухлявое, местами совсем черное, затхлое. Оно давно сопрело. Какими судьбами его сюда занесло и как сохранился этот стожок? Вероятно, дровосеки или сплавщики заготовили когда-то, да так и бросили. Я принялся выкапывать в стоге нору для спанья, пока Канищев разводил костер. Весело взвились к темному небу языки пламени, суля тепло. Как это здорово - согреться и обсушиться перед сном! Не без труда подвешенная над пнем кружка обещала нам нечто вроде горячего чая, правда, без единой порошинки китайской травы. Но разве при достаточной силе воображения мутная вода не может сойти за самый высокосортный чай? Столбом валил пар от подставленных к огню ног. Платье дымилось, будто горело. А впрочем, быть может, оно и тлело местами, - нам было не до таких пустяков. Мы подбирались к огню так близко, как только терпело лицо. Насладиться теплом! Вот единственное, чего нам хотелось. Сапоги почти просохли. Но шинель и пальто пропитались водою насквозь - они были безнадежны. У костра было так уютно, что не хотелось лезть в тесную "спальню". Лукаво подмигнув, Канищев принялся рыться в своем рюкзаке. Я решил, что меня ждет приятный сюрприз. Интересно, что же он приберег для такого случая, как вечер у яркого костра? Печенье? Кусок колбасы?.. А может быть, банку хороших консервов? Ждать пришлось недолго - Канищев вынул со дна рюкзака плоский сверток в пергаменте. Я понял, что буду пить "чай" аж... с шоколадом! Хитрый толстяк, подогревая мой аппетит (в чем, право, не было надобности), с нарочитой медлительностью разворачивал пакетик. Вода в кружке уже бурлила. Я бережно снял ее с огня. Кипяток с шоколадом!.. С шоколадом! - Ваша очередь, - сказал я, глотая слюну, - по старшинству. - Да, я с удовольствием... - ответил он, улыбаясь, и наконец раскрыл бумагу В руке у него был маленький томик в изящном переплете красного сафьяна. Обрез бронзовел благородной патинной позолоты. Канищев надел очки и наугад раскрыл томик: