Институт репродукции - Ольга Фикс

– На родах, – откликаются мои дорогие сиблинги нестройным хором.

Не то чтобы я слишком удивлена.

Из дальней комнаты пошатываясь выходит Казбек, и сует мне колени тяжелую голову. Старенький он у нас, не сразу теперь реагирует, когда кто приходит. Раньше-то всегда первый выскакивал.

Но, пока он не подойдет, и не сунется мне вот так головой в колени, я до конца не чувствую себя дома. Для меня Казбек просто как один из родителей. И, хотя годами он чуть помладше меня, я не помню его щенком. Для меня Казбек всегда был той грозной, могучей, надежной силой, на которую можно было опереться, когда – что случалось довольно часто – никого из взрослых не было дома. К кому в случае чего всегда можно было прижаться, раз уж к маме нельзя, выплакаться, пожаловаться. Он был большой и теплый, и, обняв его, всегда можно было согреться.

Если вдуматься, то ведь именно Казбек всех нас вырастил.

*

Моя мама – натуропат, хиропрактик и домашняя акушерка. Руководитель движения «Естественность во всем», активист групп «За жизнь без лекарств» и «Натуральное материнство». Бессменный лидер общества «Вперед к истокам» – да, да, я не оговорилась, именно так эта херня и называется! Мама утверждает, что в парадоксальности названия таится неизмеримая философская глубина. Не знаю, не измеряла.

Ну, и, так сказать, до кучи она – многодетная мать-одиночка.

Всю жизнь, сколько я себя помню, моя мама была занята какими-то страшно важными и неотложными делами. Вечно в самой гуще чего-то боевого и кипучего, всегда кому-то срочно нужна, к нам в дом постоянно кто-то звонит, пишет, приезжает и прилетает.

Мама – всегда в центре – жизни, движения, Мироздания.

А мы – я, Гриша, потом еще и Марфуша, и близнецы, и теперь вот Татьяна, крутимся где-нибудь на орбите, на периферии маминой Галактики – этакий неизбежный и необходимый, но все же докучливый и изрядно обременяющий довесок.

Мы ей все время мешаем, ей, бедной, все время приходится как-то сорганизовывать свою жизнь с нашим присутствием в ней.

Одно из моих главных младенческих впечатлений – неизбывное чувство вины.

Как я ни старалась, никогда не могла ей угодить – не сидела достаточно тихо, не засыпала достаточно быстро, (а просыпалась всегда слишком рано), не была достаточно аккуратной…

Каждое слово, обращенное ко мне, звучало всегда резко отрицательно.

Чаще всего это были даже вовсе не слова, а восклицания и междометья, и все они начинались с «не»: «Не кричи, не мешай, не суйся, не лезь, не трогай…» – и прочее в том же духе.

На самом же деле, как я теперь понимаю, большую часть времени она просто меня не замечала, в особенности, если все было хорошо. Хорошо – это же нормально, не хвалить же меня за это?

Поэтому с раннего детства мамин голос запомнился в основном сердитыми, укоризненными интонациями, возгласами и вскриками. Я обожала ее и боялась. Я была уверена, что мама всегда права, и если ругается, значит за дело.

А я хотела быть хорошей девочкой, мучилась раскаянием и часто засыпала в слезах.

Но иногда, по ночам, без всякой связи с нашим предыдущим общением, мама вдруг будила меня поцелуями и бурными ласками, душила в объятиях, шептала: «Милушка мой, любушка, Настенька, доченька, солнышко, Асеныш мой родной…» ну и всякие прочие милые глупости, какие другие мамы без счету говорят своим маленьким дочкам и ночью, и днем, и тоже, наверняка, безо всякой причины.

Я в ответ обнимала ее в полусне изо всех сил, и чувствовала себя необыкновенно счастливой.

Вот только у меня никогда не получалось в такие моменты до конца проснутся и по-настоящему, полноценно воспользоваться этим ее порывом.

А мне столько всего нужно было рассказать ей, вот этой, нежной и любящей маме, столько всего надо было успеть за эти краткие мгновения, когда она – о чудо! – наконец-то на меня не сердится!

Но… Глаза слипались, и я безнадежно проваливалась обратно в сон – сладкий, счастливый, после которого особенно неприятно было потом, просыпаться, обнаруживая себя в привычной неприязненной яви.

Ведь утром мама неизменно возвращалась в свое обычное, раздраженно-сердитое состояние.

Наша мама ненавидит утра. На классическое утреннее приветствие неизменно отвечает: «Утро добрым не бывает».

Постепенно, по мере моего подрастания, наши с мамой отношения как-то сами собой устаканились. Годам к восьми – десяти она вообще перестала видеть во мне ребенка, ну и обращаться начала соответственно. Нас к тому времени было уже трое, потом, с рождением близнецов, сделалось сразу пятеро. Не успела я оглянуться, как все детские места в доме оказались давно и прочно заняты кем-то другим.

Место попреков заняли поручения и распоряжения, отдаваемые мне, а потом уже и Грише с Марфушей, всегда на бегу, раздраженным голосом:

– Еда в холодильнике! Погреть! Покормить! Переодеть! Отвезти! Привести! Сложить! Разложить! Уложить! Поднять! Позвонить! Перезвонить! Уточнить! Принести! Перенести! Заказать! Не перепутать!

В ту пору мама общалась с нами посредством отрывисто выкрикиваемых глаголов в повелительном наклонении, изредка останавливаясь, чтобы с помощью пантомимы изобразить требуемое действие.

Впрочем, поручения ее были, хоть и многочисленны, но однообразны и элементарны. Мама не требовала от нас невозможного, и была непритязательна к точности и качеству исполнения.

По сути, она просто хотела, чтобы во время ее частых отлучек мы продолжали как-то самостоятельно существовать и оставались – сами по себе, без ее личного участия, – живыми, здоровыми и сытыми. Вовремя уходили в школу и в детский сад, посещали всякие изобретенные ею кружки и секции. Благополучно возвращались оттуда и при этом, по возможности, не привлекали к себе излишнего внимания.

Как это ни странно, нам это удавалось.

Дети, ведь вообще в массе своей существа понятливые и сообразительные. Если, конечно, они не дебилы.

Сегодня, когда мы, трое старших, сделались уже окончательно и бесповоротно взрослыми, наши отношения перешли в качественно иную форму – мама стала в нас видеть людей!

То есть просто людей – каких на улице много, с какими она постоянно вынуждена так или иначе сталкиваться и взаимодействовать.

А наша мама убеждена, что все люди на свете, в том числе и собственные дети, ниспосланы ей не иначе, как самим Б-гом, причем единственно с целью наставления их на путь истинный.

Может показаться, что я стала акушеркой, желая сделаться как можно более похожей на маму. На самом же деле я поступила в училище как раз из духа противоречия. Ведь для мамы истинная акушерка, это кто угодно, но только не выпускница официального учебного заведения. Там, по ее мнению не столько учат, сколько калечат. Искажают мировоззрение, прививают противоестественные взгляды и вредные навыки.

Так что когда я пошла в училище, мама три недели со мной не разговаривала. Вообще не замечала, вела себя как со стенкой, даже распоряжений не отдавала.

Потом привыкла. Одно время даже экзамены мне устраивала: а это ты знаешь, а об этом слыхала? Страшно радовалась, если я не могла ответить – видишь, видишь, ничему толковому вас не учат! Хотела детей принимать, так и шла бы к нам в клуб «Мягкое Рождение», переняла бы все с рук, как приличные люди делают. А уж потом, при случае, став профессионалом, получила бы официальное образование.

Постепенно мама успокоилась и привыкла. Да и вообще – что у нее других дел, что ли, нет, кроме как о моей глупости думать? Повзрослею сама пойму. Нет, ну я ж умный человек, значит, пойму. Куда мне деваться, истина – на то и истина, чтоб торжествовать.

Кроме того, в разгар нашего конфликта мама забеременела Татьяной, и ей, по большому счету, стало вообще все до лампочки.

*

С Танькой на руках я отправляюсь в свою комнату, плюхаюсь на кровать и с наслаждением вытягиваюсь во всю свою роскошную длину.

Надо вам сказать, что я, будучи довольно-таки высокой девицей, к сожалению, вовсе не везде как следует помещаюсь. Скажем, в автобусе или в монорельсе мне частенько приходится поджимать под себя ноги. А то наступают.

И немало есть помещений, в том числе на работе, куда я вынуждена входить пригнувшись.

Иногда у меня такое чувство, что большую часть жизни я провожу как-то сжато и скрюченно.

К счастью дома, в нашей родной Яхромской развалюхе, у нас достаточно высокие потолки – и не беда, что местами они протекают.

Танюху я пристроила к себе на живот, и она, успокоившись и расслабившись, в свою очередь вытянулась на мне, и засосала большой палец правой руки, одновременно наматывая прядь волос на указательный палец левой. Это у нас семейное! Мама говорит – я тоже так делала, а про остальных я и сама помню. Или титьку в зубы, или так.

Волосы у Таньки мягкие, светлые, легкие как пух одуванчика – между прочим, очень похожи на мои.