Заговорщики в Кремле. От Андропова до Горбачева - Владимир Исаакович Соловьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Советские товарищи" больше верили "своему человеку" в Будапеште, чем почетному гостю из Белграда. Если б произошло наоборот и Хрущев послушался Тито, а не Андропова, то Венгерской революции можно было бы избежать: Матиаса Ракоши сняли бы на несколько месяцев раньше и на несколько месяцев раньше возвратился бы к власти Имре Надь, который извилистым путем между кремлевскими указами и народными требованиями повел бы Венгрию к постепенным либеральным реформам. Удалось же избежать в тот раз революции в Польше, хотя революционная ситуация там в середине октября 1956 года, после рабочих беспорядков в Познани, была близка к той, что сложилась в конце октября в Венгрии. Однако октябрьский Пленум ЦК ПОРП в экстренном порядке кооптировал недавно освобожденного из тюрьмы и только что реабилитированного и восстановленного в партии Владислава Гомулку в члены ЦК, избрал его членом политбюро и первым секретарем.
Как только в Москве стало известно о польских переменах, советские войска, расположенные в Польше и на советско-польской границе, двинулись к Варшаве, а рано утром 19 октября на военном аэродроме вблизи польской столицы без предупреждения приземлился советский самолет, из которого вышли кремлевские вожди — Хрущев, Молотов, Микоян, Каганович и маршал Конев. Они сели в машины, которые помчали их через еще спящую Варшаву к Бельведеру, великолепному президентскому дворцу начала 19 века, где они лицом к лицу столкнулись с польскими руководителями.
— Предатели! — закричал с ходу Хрущев, ни с кем даже не поздоровавшись. — Мы кровь проливали за освобождение вашей страны, а вы, сговорившись с сионистами, хотите отдать ее американцам. Но это вам не удастся! Этого не будет! Мы не позволим…
В это время он заметил среди поляков незнакомца, такого же лысого, как сам:
— А ты кто такой?
— Я тот самый Гомулка, которого вы три года держали в тюрьме. А сейчас препятствуете возвращению к политической жизни…
Так состоялось их первое знакомство.
Меж тем советские войска приближались к польской столице, и, когда аргументы против поляков были исчерпаны, Хрущев недвусмысленно намекнул, что вопрос в таком случае может быть решен армией. Гомулка учел и этот вариант и сообщил Хрущеву, что студенты и рабочие варшавских заводов уже вооружены. Роли поменялись — с позиции силы теперь выступал новый польский руководитель. Своим последним ультиматумом он предупреждал о готовности — в случае срыва переговоров — возглавить польский народ в борьбе с оккупантами. Хрущеву не оставалось ничего другого, как дать приказ войскам приостановить наступление на Варшаву.
События в Польше подхлестнули венгров: если полякам удалось вернуть к власти Гомулку, несмотря на сопротивление русских, то почему нельзя сделать то же самое с Имре Надем? Венгерские события развивались приблизительно по тому же сценарию, что и польские, и были прямо с ними связаны, но как следствие с причиной. Это предопределило их опаздывание от польских на несколько дней. “Революция потерянных 48 часов", — сказал впоследствии один из ее участников. Вдобавок — личное противодействие советского посла Андропова. Получалось что-то около недели — например, возвращение Имре Надя к обязанностям премьера произошло через 5 дней после восстановления Гомулки в Польше. Уже после подавления Венгерской революции некоторые даже считали, что венгры спасли поляков, приняв на себя весь удар советской империи, которая неспособна была подавлять одновременно два очага сопротивления. Скорее вышло иначе: Россия отыгралась на венграх, восстановив в Будапеште имперское самолюбие, только что уязвленное в Варшаве.
Но главное отставание не от Польши, а от реальности — советские уступки не поспевали за венгерскими требованиями. И в самом этом отставании заложено зерно трагедии, которой суждено было разыграться на улицах Будапешта.
В конце концов кремлевские вожди прислушались к совету Тито и пожертвовали Матиасом Ракоши. В конце концов они приказали восстановить Имре Надя в партии. В конце концов советский посол против своей воли и желания, но по прямым инструкциям из Москвы послал Имре Надю приглашение явиться к нему в посольство. В конце концов все это было сделано, и будь это сделано раньше, возможно, помогло бы Венгрии избежать трагедии. Теперь же все действия походили на причитания Хора в греческой пьесе, не способного ни вмешаться в трагический сюжет, ни предотвратить его.
Итак, в конце концов они встретились — два антипода, два врага, два человека, от которых зависела судьба Венгерской революции, два будущих ее главных действующих лица — человек, назначенный империей своим наместником в Венгрии, и человек, призванный венгерским народом руководить восстанием против империи. Даже физически они являли собой — если не считать, что оба носили очки, — редкий пример противоположности: маленький коренастый венгр с висящими усами и рослый, упитанный, гладко выбритый, с чем-то слоновьим во всем облике русский.
Андропов имел все основания ненавидеть Имре Надя лично. Если б тот оказался так же удачлив, как Гомулка, это означало бы конец его, Андропова, политической карьеры. Не будь прямого приказа из Москвы, Андропов ни за что, по собственной инициативе, не призвал бы венгерского вождя, всего полтора года назад разжалованного по его прямому доносу. Впрочем, за три года службы посол научился дипломатическому этикету, может быть, даже превзошел в нем других дипломатов: почти все, кто с ним встречался, отмечали постоянную улыбку, которая делала его лицо еще более непроницаемым. Для тех, кто знал Андропова в Венгрии, он оставался загадкой, хотя вовсе не скрывался, не был ни домоседом, ни нелюдимом.
Он вообще любил Восточную Европу, по которой впоследствии, по долгу службы, пришлось много разъезжать, но любил не как заграницу, а как часть советской империи, самую для него лично предпочтительную часть. В своих вкусах он слыл западником. Всегда модно одет. Став послом, распорядился сервировать стол на приемах в "континентальном" стиле, а гостей угощать французскими винами. Учтивый хозяин, он сам обходил столы, шутил с мужчинами, любезничал с дамами, а когда начинались танцы, приглашал их в несколько церемонной, довоенной манере. Дымы были в восторге — от его мягкой вкрадчивой речи, от комплиментов, но больше всего — от неожиданности: вместо русского увальня советский денди. Нравился он и мужчинам: в отличие от предшественника никогда не повышал голоса, в спорах старался переубедить, а не перекричать, был терпим и внимателен — больше слушал, чем говорил. Это был советский чиновник новой формации, с которой венграм пока
