Мутанты Асинтона - Светлана Ягупова

Отдавая прибор в руки Баата, Сильвобрук преследовал гуманную цель. Ему хотелось, чтобы Артур Баат не только знал каждую мелочь, творящуюся в душе несчастной Гастрик, но и мог развлекать девочку картинами из собственной жизни: «Око» проецировало в мозг другого человека все, о чем вспомнит индуктор.

Размышляя о крутой перемене в жизни его и Марты, Баат часто вспоминал приснившийся накануне рождения дочери странный сон, под впечатлением которого он ходил несколько дней. Снилось ему, будто открывает он утром глаза и видит, что одна из стен комнаты разрушена и в проеме сверкает близко подступившее к дому море. «Это сон», — сказал он себе во сне и зажмурился. Но через мгновенье вновь открыл глаза и увидел этот же леденящий душу пейзаж: берег моря с красным, выжженным каким-то катаклизмом песком, он лежит в полуразрушенном доме, и вокруг ни души. Встал, вышел через проем в стене наружу. Красная зыбь колышется под ногами, и страшно сделать шаг. Неведомая реальность плотно обступила со всех сторон, угрожая своей безлюдной необыкновенностью. Море непохоже на земное: над поверхностью крутых изгибов черных волн то там, то тут поднимались блестящие ядовито-изумрудные деревья с живыми, червиво шевелящимися ветками и змеиными стволами. Проснулся с бьющимся сердцем, и отчего-то было так тяжело, так пасмурно на душе, что хотелось, как в детстве, уткнуться носом в грудь матери и поплакать.

И вот теперь по утрам, выходя для разминки в сад, сквозь деревья которого проглядывала полоска залива и темный конус вулкана Керогаз, Баат вспоминал тот сон, опасливо поглядывая в сторону берега. «Как ни учат нас книги и телепередачи тому, что однажды все может круто измениться, — размышлял он, — все равно мы плохо подготовлены к какой-либо перемене нашего устоявшегося быта. Думалось ли, что стану отцом такого невероятного ребенка?»

Девочка удивляла постоянно. Если Астрик была очень подвижной, веселой, на каждом шагу радуя и забавляя приятелей своими детскими шалостями, то Гастрик приводила в унынье неповоротливой медлительностью и какой-то старчески сосредоточенной хмуростью. Правда, к пяти годам она избавилась от ужасных судорог, болезненно скручивающих ее тело. Но лицо по-прежнему ужасало всех, кто видел его впервые. Близился школьный возраст, и родители все чаще думали о том, что скоро уже нельзя будет держать девочку в изоляции от детей. То, что она общается лишь с Тингом, сыном соседского фермера, уже наложило на нее отпечаток — росла она девочкой диковатой, пугливой.

Тинг дружил и с Астрик и с Гастрик, хотя с последней часто ссорился, потому что она была по-мальчишечьи агрессивна, упряма и подстраивала ему мелкие пакости, отчего он нещадно лупил ее.

Как-то раз, когда родителей не было дома, Гастрик предложила Тингу съездить в город.

— Я была там совсем маленькой, — сказала она. — Интересно, все так же бегают по улицам автомобили и мигают разноцветные огоньки на столбах?

Тинг удивился такому признанию, и хотя ему ле разрешали далеко отходить от дома, он решил нарушить запрет. Уж очень хотелось показать этой взбалмошной девчонке зоопарк, где на днях он видел огромного льва-мутанта с рогом на лбу.

Взявшись за руки, дети нырнули в подземку, грохочущую поездами, похожими на слепых кротов, шумно пгрызающихся в толщу почвы. Они сели в одну из электричек и вскоре вышли в центре города.

— Отчего на меня все пялятся? — недовольно спросила Гастрик.

Тинг сжал ее ладошку:

— Не обращай внимания! — и нырнул в толпу. Ему было жаль девчонку, которая не понимала, что привлекает внимание своей страшной некрасивостью. Он-то научился не замечать этого, зная, что через полтора часа девочка, словно в сказке, превратится в принцессу. Гастрик еле поспевала за ним, растерянно удивляясь многолюдью, шумной пестроте красок, разнообразию магазинных витрин и тому, что автомобили почему-то так и норовят подтолкнуть друг друга металлическими боками, отчего воздух вспарывается скрежетом тормозов и визгом клаксонов.

— Брикет тебе на голову! — вдруг прозвучало где-то вверху.

Гастрик дернула Тинга за руку и резко остановилась. На фонарном столбе сидел человек. Щуплый, похожий на десятилетнего мальчишку, он растягивал в улыбке бледные губы, а голова без единого волоска зеркальцем отражала солнечные лучи прямо в глаза Гастрик.

— Кто ты? — изумленно спросила она.

— Не знаешь? — удивился он, рассматривая ее лягушечью мордашку и будто любуясь ею. — Черепок я, мастер по холодильникам.

— Пошли, это мутант, — потянул ее прочь от столба Тинг. От друзей он наслышался пугающих рассказов о мутантах, о том, как они подманивают детей, а потом расправляются с ними.

— Не уводи ее, — попросил Черепок Тинга. — Разве не видишь, она ведь чаша. Рано или поздно, ей придется сойтись с нами, иначе придется туговато.

— А вот и нет! — возразил Тинг. — Знаешь, какая она красивая на самом деле! Нечего ей с вами делать! Пошли! — потянул он девочку, но она упиралась. Черепок показался ей очень забавным и даже понравился своим доброжелательным взглядом, какого она не видела ни у кого из прохожих. Но что-то подмывало сказать ему привычную гадость, и, скорчив рожицу, она крикнула:

— Не свались, а то раскокаешь свою черепушку!

Но Черепок не обратил внимания на ее дерзость.

— Смотрите! — встрепенулся он. — Вон тот, в красном чепчике и белых кроссовках — это холодильник! Я все утро считаю их. Это уже тридцать пятый за час.

От снующей туда-сюда толпы рябило в глазах, и Гастрик никого не увидела. Черепок подсказал:

— Обращай внимание на взгляды. У холодильников они замораживающие, по спине от них холодные мурашки. Когда готовится очередное сражение аселюбов с асинтонами, знают, что холодильники бросили свои бомбы-морозилки в тот или другой лагерь. Для них нет большего удовольствия, чем наблюдать, как противники сшибаются лбами. Если количество холодильников достигает тридцати пяти в час, я предупреждаю прохожих песенкой.

Он достал из-за пояса небольшой мегафон, и на всю улицу, будто из репродуктора, зазвучал тонкий мальчишеский голос:

Слишком ублажая нёбо,Быстро забываешь небо.В грудь скребется страшный робот,Ты ему не открывай!Пусть живет в своем железе,В души наши пусть не лезет,Сколько нынче души весят?Нёбу небо не продай!

— Впрочем, вы еще маленькие для таких тонкостей, — сказал Черепок, прицепляя мегафон к поясу и хитровато поглядывая на детей. — Кого почитают ваши родители?

Гастрик пожала плечами, а Тинг хмуровато сообщил:

— Мама верит в аса Интона, а папа в Асю. Из-за этого у них бесконечные споры. Они даже ревнуют друг друга. Когда папа где-нибудь задерживается, мама кричит ему: «Можешь убираться к своей продавщице!» Как будто Ася живет за углом. А папа, в свою очередь, обижается на маму: «Да, конечно, если бы я получал такую большую зарплату, как твой ас Интон, ты бы лучше относилась ко мне». Смешно, не правда ли? А мне теперь и самому интересно, кто из них прав, чьи мы потомки?

— Когда-нибудь узнаешь, — загадочно произнес Черепок, продолжая шнырять глазами по толпе, выискивая тех, у кого замораживающий взгляд. — Когда-нибудь все узнаешь.

Тем временем Гастрик заметила, что стоят они напротив двухэтажного здания с белой табличкой, на которой крупными синими буквами выведено: «Музей Аси».

Подразнив Черепка языком, высунутым из лягушечьей щели рта, Гастрик потащила Тинга в музей.

В большом просторном зале стоял мебельный гарнитур красного дерева, среди которого Ася, по преданию, провела свои молодые двадцать три года. Здесь же, в шкафах со стеклянными дверцами, хранились Асины вещи, предметы ее быта и туалета, в частности, знаменитые розовые туфли-мыльницы, тушь для ресниц и сатиновое красное платье с черным драконом на груди.

Точных сведений о том, каким образом Ася спасла город, не сохранилось, поэтому бытовало несколько версий, которые нашли отражение в музейной живописи. Большой портрет маслом запечатлел Асю в вишневом саду: пышная блондинка с кокетливыми сережками-вишенками в ушах тянулась яркими губами к усыпанной плодами ветке, а в это время… на аллею сада выползала страшная рать гигантских муравьев-мутантов величиной с морских свинок.

Скромная литография почему-то изображала Асю худощавой брюнеткой с измученными бессонницей глазами. Она сидела в кресле перед телевизором, довязывая спицами шерстяной купальник, а в это время… в узкую полоску дверной щели просовывало огромную усатую голову мерзкое насекомое. На остальных картинах Асю живописали в более героическом виде: то в респираторе, с победно поднятым над головой баллончиком дихлофоса, то за прилавком магазина — в боевой стойке, с рапирой, на конце которой крепилось распыляющее яд устройство.