Полночь - Жан Эшноз

И вместе с тем он может часами восторгаться той или иной книгой, фильмом, местом в Париже. Когда выходит фильм Джима Джармуша «Пес-призрак», он целыми днями изводит меня по телефону, чтобы я сходил на него. Этот фильм именно для вас, повторяет он, уверяю, специально для вас. Сам он ходит в кино каждое воскресенье, днем. Что же касается экранизаций опубликованных им романов, его позиция проста. Идеал в отношениях с кинематографом, широко улыбаясь заявляет он, когда вам удается продать права, а фильм потом не выходит. Лучше, видите ли, и не придумаешь.

Итак, кино днем по воскресеньям, утром же, очень рано, он гуляет по Парижу. Он уходит очень далеко, шагает очень быстро, угнаться за ним удается с большим трудом — но я никогда не сопровождал его в этих прогулках, я просто убеждался, как трудно не отстать от него на улице, когда нам приходилось отправиться вместе куда-либо в Париже. Впрочем, он стремителен во всем, все делает быстро: приносишь ему рукопись, назавтра он звонит. Один раз даже в тот же вечер.

Итак, никаких шансов на долгие литературные беседы в Люксембургском саду или где еще. Зато что касается прогулок по Парижу, тут он, напротив, дока. Так как я здесь тоже не совсем профан, мы в конце концов обмениваемся уголками Парижа, радуясь, что открыли, каждый со своей стороны, один и тот же причудливый и совершенно необнаружимый дом в почти недоступной зоне у моста Тольбиак, или же обсуждая достоинства рассеянных по городу скульптур Эмманюэля Фремье. Именно по его совету я, например, направляюсь в такой-то сад, по его совету иду полюбоваться на старое, особенно интересное граффити («Все на семинар Жака Лакана!») на задворках рядом с авеню Ледрю-Роллен, в таком вот роде. Советы, все-таки советы.

Однажды, в мае 1989-го, только-только закончив книгу, звоню ему, чтобы об этом предупредить. Ну так чего же вы ждете, говорит он, почему не приносите? Но для меня эпоха информатики еще впереди, я по-прежнему работаю на старенькой пишущей машинке, заклеивая и перебивая, все в единственном экземпляре. Просто я сейчас без автомобиля, говорю я ему, он у механика. Ну и что? удивляется он. Мне, отвечаю, придется ехать на метро. Не вижу связи, говорит он. Но ведь рукопись, говорю я, а вдруг у меня в метро ее украдут. Ну и ну, смеется он, и часто у вас в метро крали рукописи? Ладно, говорю я, сейчас приеду.

Через несколько месяцев после этого диалога умирает Сэмюэль Беккет. Я в это время отдыхаю в горах, мне приходит идиотская идея позвонить Лендону, а не, как принято, написать. По телефону он очень любезен и, как мне кажется, до крайности печален.

Я уже говорил, едва ему принесешь рукопись, как уже на следующий день он звонит, — однажды, об этом я тоже упоминал, предупредив меня, что у него много работы и он сможет взяться за чтение только назавтра, он звонит в тот же вечер. Но как-то, на следующий день после передачи другой рукописи, в апреле 1992 года, по поводу опуса, озаглавленного «Нас трое», телефон не звонит. Я немного беспокоюсь, но стараюсь не подавать вида. Послезавтра утром тоже ничего, я беспокоюсь уже всерьез. Потом, во второй половине дня, он звонит и любезнейшим тоном приглашает меня к себе: я сажусь в метро в чрезвычайном беспокойстве.

Ну так вот, говорит он, мне очень нравится ваш текст, если вы хотите, можно прямо так его и напечатать. Но вот я не совсем уверен, что конец, не думаете ли вы, что конец, с концом что-то такое, я не говорю, что он не годится, но тем не менее этот конец… — и так далее, и тому подобное. Я, естественно, заявляю, что очень расстроен, но ситуация представляется не такой тяжелой, как я опасался; я забираю рукопись, возвращаюсь к себе и изучаю этот самый конец. И правда, не так уж он и хорош. Переделываю его, но это задним числом заставляет изменить многое по всему тексту, что ощутимо идет рукописи на пользу. Я довольно легко справляюсь с этой задачей, за несколько недель, тогда как обычно весьма медлителен, и отношу текст в издательство. Ну вот, говорит Лендон, теперь все в порядке. Немедленно посылаем в типографию. Короче, скор, как всегда.

Двумя годами ранее, в 1990-м, один художественный фонд пригласил меня вместе с несколькими друзьями-писателями (я не люблю слово «писатель» и стараюсь избегать его, когда только возможно, но не так-то много других слов, чтобы обозначить то, что ты делаешь) во Флориду, и, по правде, все прошло очень славно, дни на пляже, ночи в барах, иногда мы даже немного пописывали. Все прошло настолько славно, что мы решили, дабы это событие отпраздновать, написать по рассказу и объединить их в сборник, которому, как мы с энтузиазмом постановили, по выходе, естественно, будет обеспечен грандиозный успех. Вернувшись во Францию, я отношу весь комплект Жерому Лендону, каковой сразу же надувает губы. Он читает сборник, потом приглашает меня и с каменным лицом протягивает договор, согласно которому, похоже, берется его издать. Ситуация небывалая, так как обычно, когда текст ему нравится, он улыбается своей широкой улыбкой и выглядит в общем-то довольным. Днем я решаюсь позвонить Ирен: Что происходит? спрашиваю я ее. Жером действительно собирается издать этот сборничек, но у него в то же время сердитый вид. Пойду, говорит Ирен, справлюсь. И никаких проволочек: часом позже звонит Жером Лендон: Ирен сказала, что у вас возникли вопросы. Ну так вот, я нахожу вашу затею совершенно никчемной, вкратце говорит он, все это никуда не годится, никуда не годится и ваша часть, я издам ваш сборник, просто чтобы его не издали другие.

Сей опус и правда выходит, но в книжных магазинах его не найти, в прессе о нем практически не слышно, и он почти не продается. Впоследствии, перечитав этот сборник, я и в самом деле прихожу к выводу, что он довольно-таки жалок, и все последующие годы буду предлагать Ирен убрать его из каталога издательства. Ну нет, с улыбкой ответит она, что это ты придумал? Раз книга налицо, надо пытаться ее продать.

Следующие книги — я про свои — уже не порождают особых проблем. За вычетом, почти каждый раз, проблемы запятых, нашего единственного фундаментального эстетического расхождения. Жером Лендон — сторонник, когда это только возможно, демонстративной ритмизации фразы посредством запятых, тогда как по мне лучше по возможности обходиться вообще без них, внутренний ритм фразы обязан поддерживать себя без посторонней помощи. Так что нам случается проводить немало времени, обсуждая уместность или неуместность какой-то запятой, разворачивая по этому поводу в адрес друг друга (ибо наконец, отныне, у нас неплохо получается вместе говорить и смеяться) нескончаемые словопрения, словно от этого зависит будущее мира и литературы, что, впрочем, по нашему мнению, как раз и может иметь в подобные моменты место. Подчас какую-то запятую уступаю я, но все же иногда какую-то другую уступает и он. Несмотря на ту подлинную и весомую ставку, каковую являет собой запятая, пусть будет ясно: в такие дни мы искренне забавляемся.

С тех пор как я печатаюсь и, следовательно, вынужден встречаться с людьми из соответствующего круга, не со слишком многими, но все-таки, я узнаю, что о Жероме Лендоне ходят слухи, будто он скуп. Хорошо, пусть так, но все же за двадцать два года, я же не глупее других, по-моему, я бы это заметил. Верно, он никогда не выплачивает аванса, когда ему передают рукопись, с улыбкой заявляя, что охотно бы это сделал, но воздерживается из чистого суеверия, как бы не навлечь на книгу неприятности и т. п. Но мне и самому не чужда его позиция: получить аванс означает некоторым образом залезть в долг, и для меня все сразу встает на места, так как я как огня боюсь одалживаться. К тому же всякий раз, когда, оказавшись на мели, я взываю о помощи, он идет мне навстречу. Итак, никаких следов скупости. Ах нет, пожалуй, одна мелочь: электричество. Во время рекламных рассылок, когда приходится часами подписывать книги в довольно-таки темном кабинете по соседству с его собственным, мне случается — и не подумав выключить лампу — минут на пять отлучиться, когда же я возвращаюсь, он уже тут побывал, ибо лампа выключена.

И, чтобы покончить с этой темой, еще одно. Когда в 1990 году Жану Руо присуждают Гонкуровскую премию, несколько таких как я, авторов издательства, получают от Жерома Лендона письмо, в котором тот сообщает, что без нашего участия этот успех был бы в его глазах неполным. К письму прилагается чек, сумму которого я не помню, но то, что она была немалой, не забылось. Девятью годами позже, когда в свою очередь получу эту премию и я, он поступит так же с другими. С тем же изяществом он иногда вмешивается в пункты договора. Несколько раз, в конце телефонного разговора: Ах да, чуть не забыл. Что касается платы за ваши авторские права, я, знаете ли, позволил себе ее повысить.

Мы так и не станем никогда с Жеромом Лендоном по-настоящему близкими друзьями — но все же достаточно близкими, чтобы устроить мне разнос, когда он находит, что я плохо одет. Однажды, когда я заявляюсь в издательство в джинсах с дырами на коленях, это ему вовсе не нравится, что он в резких выражениях и доводит до моего сведения. В другие разы, когда я одет лучше, он меня поздравляет: Сегодня вы во всем синем, очень хорошо. Или: Знаете, у вас весьма симпатичный свитер, где вы его добыли? — а я не упускаю случая отметить выбранный им галстук (не забудем, что он довольно-таки кокетлив), мы смеемся, и я в самом деле верю, что мы симпатичны друг другу. Несколько лет тому назад я понял, что у этого человека две улыбки: жутковатая улыбочка, которая появляется в определенных обстоятельствах — наподобие тех, что я уже описал; и широкая, исполненная тепла улыбка, когда ему нравится какая-то книга, когда эта книга хорошо продается, когда он рад вас видеть и вообще, когда с ним, а главное — с его близкими, происходит что-то хорошее.