Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Старинщиков

Мы прибыли на улицу Оренбургскую, поднялись на пятый этаж и вошли в квартиру Орловых. Здесь мы были с Мишкой не так давно. Просто шли мимо и решили зайти к его тестю. Купили бутылку водки, закуски и ввалились без приглашения.

«Теперь не с кем будет сюда приходить, – подумал я отрешенно, – нет больше Мишки Козюлина, а к дяде Вове не разбежишься…»

– Уж ты, Коля, нас не бросай, – говорила тетка Елена.

Я обещал, что, конечно, не брошу, никогда не забуду их семью и помогу. Другие мысли не шли в голову. И тут же вставал в памяти окровавленный образ Паши Конькова – убийцы моего лучшего друга. Наверняка тот искал выход из щекотливого положения, поскольку наверняка теперь знал, какая мера ответственности его ожидает.

А двенадцатого числа, назавтра, мы поехали за Мишкой в морг. Привезли его в гробу и поставили в квартире у тестя. Тут же была его мать, Вера Ивановна, жившая на севере города. Сели вокруг, горюя об утрате и вспоминая, как ходили когда-то в детский сад, потом в школу, как позже служили в армии.

Потом пришел Петька Обухов. Судьба его пощадила, и человек, не скрывая, радовался. Меня могло тоже задеть, но я старался молчать об этом.

К вечеру мы разошлись, оставив родню одних коротать время. Людмила тоже осталась дома. Она наотрез отказалась ехать в больницу, хотя роды грозили случиться с минуты на минуту. Две фельдшерицы разного возраста постоянно находились в квартире.

Назавтра, едва рассвело, гроб с телом переправили в милицейский полк, установили на постаменте, а часу в одиннадцатом началась процедура прощания: начальник УВД генерал-майор Лукин направил сюда офицеров, собравшихся из разных концов области. Люди в форме хмурились в сторону гроба. Нелепость происшедшего поражала каждого. Побывав трижды на Северном Кавказе, Козюлин Мишка получил пулю у себя на родине – из газового пистолета, переделанного под боевой.

– Обыскивать надо, – бубнил чей-то голос у меня за спиной. – Говорю, надо обыскивать, прежде чем сажать…

Видел бы этот нудило, как мы сажали Пашу Конькова в машину! Но мужик не видел, и оттого считал себя умнее всех.

В первом часу похоронная процессия двинулась на городское кладбище, к аллее Славы. В отдельной машине ехал гранитный обелиск с фотографией. Мишка на ней не походил на себя. Оскал гранитных губ. Мертвая улыбка.

Людмила на похороны не поехала, поскольку медики в голос упрашивали не ехать ради будущего ребенка.

Поминальный обед состоялся в столовой городка правоохранителей. Народу было много. Мы с Обуховым выпили по стакану, по пути домой купили еще бутылку и зашли ко мне. Нас оставалось двое, и мы собирались держаться друг друга.

В голове у меня временами гремел оркестр, доносились удары мерзлой земли о крышку гроба.

Глава 4

А на следующий день мне позвонил дядя Вова Орлов и сообщил новость, что Люда родила мальчика, что с новорожденным все в порядке, и что молодая мама чувствует себя хорошо.

Я позвонил Пете Обухову, передал новость. Следовало как-то отметить это обстоятельство – навестить роженицу, вручить ей подарки, поздравить и утешить. Однако Петя почему-то отделался общими фразами. Впрочем, сообщил, что в милиции об этом уже известно, что с личного состава собрали сумму денег, и что руководство тоже думает ехать в больницу и вручать подарки.

– Пока, – произнес я сухо и положил трубку. Потом снова поднял, позвонил Орловым и попросил, чтобы они меня взяли с собой, когда соберутся навещать дочь.

– В роддоме сейчас карантин из-за гриппа, – осадила меня тетка Елена. – Увидитесь позже…

На пятый день я всё же стоял у входа в роддом. В строгом костюме и цветами в руках. Рядом со мной мялся Петя Обухов. На нем тоже был гражданский костюм. Остальные, кто в форме, кто в штатском, стояли по углам. У выхода стояла новая коляска, купленная на собранные деньги, а на улице поджидали два автомобиля, выделенные командиром полка патрульно-постовой службы. Сам командир с заместителем были тут же.

Коридорная дверь отворилась, оттуда вышла дама в белом халате и с ребенком на руках. Рядом с ней шагала Людмила. Петя Обухов кинулся к ней, опережая меня.

Петя опередил. Однако Людмила прошла мимо него, остановилась напротив меня. Протянула руку и тихо поздоровалась. Потом приняла цветы и велела забрать ребенка у тетки в халате.

– Поздравляю вас, папаша, – по привычке сказала та. Потом спохватилась и стала поправлять положение, но слова прозвучали, и возникла минутная неловкость.

Однако Людмила не заплакала, лишь грустно улыбнулась. И я понял, что целью жизни для нее теперь станет ребенок.

Мы сели в машину и поехали к ее родителям. Ребенок по-прежнему был у меня на руках, а коляска ехала в багажнике служебной командирской «Волги».

У подъезда толпился народ. Всем хотелось узнать, как выглядит женщина, схоронившая мужа и тут же родившая ребенка. А может, я ошибался, и люди собрались у подъезда из чистого сострадания и любви. Милицейский криминалист снимал нас на видеокамеру – цветы, счастливую мать и объемистый сверток в моих руках.

Разумеется, в этот день мы порядочно посидели у Орловых. Обмыли ножки новорожденному, помянули его отца. Всё заодно, потому что сроки совпадали. Девять дней… Уже девять, как не стало Михаила…

– Приходите на сорок дней, – приглашала тетка Елена.

Присутствующие соглашались, а Мишкина мать беспрестанно плакала и крестилась, глядя на икону Спасителя. Младшая ее дочь, впрочем, почему-то отсутствовала. Этот вертлявый подросток порядком когда-то мне насолил.

– А где ваша Надя? – спросил я у Веры Ивановны.

– Так она же учится далеко – в другом городе… – отвечала та, моргая мокрыми веками.

Глава 5

К концу февраля уголовное дело против Паши-Биатлониста приостановили ввиду назначенных по нему экспертиз, и меня больше никто не беспокоил. Все это время я использовал на благо собственного просвещения. Меня, как будущего адвоката, интересовало не только то, как правосудие было устроено в прошлом, но и то, как люди в то время ладили между собой. И чем больше я углублялся в этом направлении, тем больше удивлялся. Оказывается, и тогда были свои герои в области права, и случались не просто стычки, но и острые столкновения – в том числе, скажем, между министром юстиции и вице-директором департамента.

К тому времени усилилась революционная пропаганда в виде «хождения в народ», среди народа распространилась антимонархическая, антипомещичья литература.

– Драть их надо! – кричали в великосветских салонах, отдаваясь сладким мечтаниям о розге…

Так пролетели у меня почти что два месяца, однако к концу апреля все экспертизы по делу были закончены, и следствие вновь приступило к допросам. Паша Коньков, именуемый в народе не иначе как Биатлонист, изо всех сил старался уйти от ответственности, извиваясь, как змей, и прячась за юридические препоны. Несмотря на его старания, вместо привычной почвы под ним теперь была горячая сковорода, пахло жареным: следователь Вялов не забывал о своих полномочиях, стараясь закончить дело в срок.

Трое адвокатов, призванных защищать подлеца, тоже вовсю старались. Усердия эти порой заключались в том, что кто-то из защитников не являлся на следственное действие, и Вялову приходилось откладывать мероприятие на очередную дату.

И все же следственная повозка двигалась. А в РУВД даже успели к этому времени соорудить помещение для анонимных допросов. И как только в стену «зеркальной комнаты» завернули последний шуруп, Вялов в тот же день вызвал меня на очную ставку.

Отложив в сторону дипломную работу, над которой я работал в течение последнего месяца, я собрался и двинул в сторону РУВД, совершенно не представляя, как войду в помещение. В милиции знали обо мне, как об одном из важных свидетелей, так что уверенности у меня не было никакой, что будет соблюдена полная анонимность.

Биатлонист Паша был негодяем. И мне изо всех сил хотелось посмотреть на его рожу, когда суд провозгласит свой убийственный приговор. В эффективность правовой системы тогда я сильно верил.

На мне были массивные солнечные очки, и я их не снял, когда вошел в кабинет к Вялову. Но тот узнал меня и сказал, что это я правильно сделал, прикинувшись слепым.

Естественно, эти слова удивили меня. Однако Вялов недолго думая поднялся из-за стола, подошел к шкафу, в котором у него хранился разный хлам, включая вещдоки по старым делам, и вынул изнутри тонкую трость с медным набалдашником.

– Пользуйся, – сказал он. – В сочетании с твоими очками – стопроцентный прикид. А ну, щелкни палочкой, будто идешь по мостовой. Пусть все видят в тебе калеку. Это у них останется в мозгах навсегда. Потом вернешься ко мне и выйдешь опять нормальным.