Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но помимо недоброй памяти, оставил боярин в древнем торговом городе и другой след...
Дочь из одного купеческого семейства зачала от него и спустя примерно полгода после отъезда Ивана Михайловича родила ему сына коего назвала Дмитрием. Князь Репня-Оболенский о появлении своего внебрачного сына знал — добрые люди, как это обычно бывает, доложили, — но в течение долгого времени ничего не предпринимал. Молодая мать и младенец просто-таки бедствовали и если на папертях не побирались, то лишь благодаря всё тем же добрым людям, что из сердобольности женщине с ребёнком тайно пособляли то куском хлеба, то копеечкой. Псковское семейство, из которого она происходила, было небогато и к тому же в большой обиде на девушку за то, что спуталась в недобрый час с московским посадником, да ещё с каким! которого весь Псков ругал! и честь уронила, без венчания с ним спала, для плотских утех ему служила... Но вдруг из Москвы разные случайные люди стали привозить подарки. От кого? Говорили, что сказывать не велено. Однако понятно было, что это Иван Михайлович подарки слал, младенца своего — кровь от крови, плоть от плоти — не хотел боярин оставлять совсем без опоры, грешок свой замасливал щедростью.
Подарки бывали разные: то ларец с серебром кто-нибудь привезёт, то пояс с золотыми монетами, то стадо коров приведут, то табунок лошадей пригонят, то... а раза два — так обозы подарков боярин присылал — со всякой утварью, в хозяйстве необходимой и с предметами дорогами, с коврами и тканями, с заморскими винами, с мехами, иконами и книгами. Молодая мать все подарки принимала, рада была им, ибо очень они её поддерживали и в обидах на ближних утешали. Трудненько ей пришлось бы без щедрых московских подарков в то время, когда вся родня от неё отвернулась.
Двенадцать лет князь Иван Михайлович подарки слал. Потом умер. И больше не было подарков. Но Дмитрий Иванович к тому времени уже подрос, близко сошёлся юный Репнин с многими псковскими родственниками, хотя иные, самые злобные, и шипели ещё ему в спину — боярский выблядыш... Сам потихоньку приторговывать начал, в деле этом непростом накапливать опыт (но, по правде сказать, не особенно он процветал, поскольку человеку честному, добросердечному и сострадательному в торговле, где всяк норовит прибегнуть к обману, тесен путь, и путь этот чаще ведёт не к успеху).
...Много минуло лет, вдруг опять стали подарки приходить. Случайно узнали — от Петра Ивановича, от сына Ивана Михайловича. Достойный совестливый сын взялся платить за грех отца. Но уж Дмитрий Иванович, сам к тому времени отец семейства, возвращал подарки обратно, ибо был он человек с гордостью и честью. И всё выспрашивал посланных людей о своей московской родне. Узнал, что есть у него по отцу три старших брата — Василий Большой, Пётр Иванович и Василий Меньшой. Все они были весьма влиятельные люди — бояре, воеводы. Стало известно Дмитрию Ивановичу, что Василий Большой Иванович Репнин принял иноческий сан в Корнильеве монастыре[8] под именем Вассиана. В вере был крепок и в совершенствовании духа своего он достиг больших высот. Пример духовного мужества и самоотречения, какой явил старший брат, поразил Дмитрия Ивановича, и он, человек набожный, добропорядочный, с глазами премного честными, и себе бы желал такой судьбы. А как всякий отец желает лучшего сыну, так и Дмитрий Иванович желал — Николаю бы, юноше непокорному, своенравному, дерзкому даже, такую стезю, такую жизнь в смирении и в неколебимом покое крепкой веры.
Нравом своим Николай наш пошёл не в отца. Пример иночествующего дяди Василия Ивановича нисколько не вдохновлял его на духовные подвиги. И не в псковскую родню он удался — к торговому делу сердце не лежало, не тревожила его страсть монету складывать к монете. Хотя Дмитрий Иванович отца своего не знал, он всё же очень точно представлял его по рассказам матери и иных близких псковичей, чуть не воочию видел этого человека, московского наместника — властного, деятельного, умного, хитрого, изворотливого и нрава крутого, — представлял человека, умеющего добиваться своего. Все эти черты Дмитрий Иванович рано угадал в своём сыне. Едва Николай стал обращаться из мальчика в отрока, высокородный дед его московский воевода отчётливо проглянул в нём.
Детство Николая проходило то во Пскове, то в маленькой деревушке вблизи границы с Ливонией. Сметливый был мальчик. Приезжая на лето из Пскова, он среди деревенских детей верховодил. Когда он, сидя на печи долгими дождливыми днями, рассказывал сказки и были, на печь к нему много набивалось детворы. Когда он шёл куда-то, деревенские за ним шли. Когда он что-то затейливое мастерил, и они за ним повторяли. А когда отрок незаметно обратился в юношу, он уже оброс ватагой друзей, таких же юношей, как сам, — рослых, крепких, верных, готовых друг другу подставить плечо...
Дед Иван Михайлович, воевода, всё сильнее проявлялся в юном Николае. Парень выдался высок ростом и широк плечами, был горазд на выдумки, и за какое бы дело ни брался, в нём всегда верховодил. Про таких в русских землях говорят: по овцам пастух, по ватаге атаман. На печи уж давно не сидел Николай Дмитриевич, сказок и былей не рассказывал. Живя во Пскове, развлекался он кулачными боями, что в каждый праздник затевались на берегу реки Великой — там, где по старинному обычаю прилюдно сжигали воров; когда по улице проходил, иные соседские парни, его злопыхатели, прятались за заборами и за крепкими дверями. Живя в деревне, он с ватагой друзей частенько совершал ночные набеги на ливонские хутора и деревни — на конях, с дубинкой или цепом; не грабежа ради, а ради забавы. Бывало кутили в ливонских корчмах, искусно выдавали себя за немцев, ищущих работу, ищущих мастера. Развеселив кровь вином или пивом, задирались с бауэрами и купчиками, схватывались на кулаках с вольными мастерами, с гезелями-подмастерьями или
